Тем временем разразилось нашумевшее дело Желтой комнаты, сделавшее его первым не только среди репортеров, но и среди сыщиков всего мира: не следует удивляться сочетанию этих достоинств в одном человеке, поскольку уже тогда ежедневные газеты стали походить на теперешние, то есть на хронику преступлений. Люди мрачные сетуют на это, я же считаю, что нас надо с этим поздравить ведь чем больше и общество, и частные лица будут бороться с преступниками, тем лучше. Мрачно настроенные люди могут возразить, что, уделяя столько внимания преступлениям, пресса в конечном счете их вызывает. Но на таких ведь никогда не угодишь, верно?
Итак, 26 октября 1892 года Рультабийль оказался у меня в комнате. Он был румянее обычного, широко раскрытые глаза выдавали крайнее возбуждение. Размахивая номером «Матен», он вскричал:
Ну, дорогой Сенклер, читали?
О преступлении в Гландье?
Да, о Желтой комнате! Что вы об этом думаете?
Думаю, черт побери, что преступление совершил дьявол или Божья Коровка.
Нет, кроме шуток.
Знаете, я не очень-то верю в убийц, которые просачиваются сквозь стены. По-моему, папаша Жак совершил ошибку, оставив в комнате орудие преступления, и поскольку он живет над комнатой мадемуазель Стейнджерсон, архитектурная операция, которую собирается провести сегодня следователь, даст ключ к решению этой загадки, и мы вскоре узнаем, через какой лаз или потайную дверь молодчик мог проскользнуть, чтобы тут же вернуться в лабораторию за спиной ничего не подозревавшего господина Стейнджерсона. Что вы на это скажете? Неплохая гипотеза?
Рультабийль уселся в кресло, раскурил трубку, с которой никогда не расставался, и несколько минут молча курил явно для того, чтобы справиться с возбуждением, после чего пренебрежительно бросил:
Молодой человек, вы адвокат, и я ничуть не сомневаюсь в ваших способностях заставить суд оправдать виновного, но если когда-нибудь вы станете следователем, то вы с такой же легкостью сможете заставить суд осудить невинного. Вы поистине талантливы, молодой человек. Он выпустил несколько клубов дыма и продолжал: Никакого лаза не найдут, и тайна Желтой комнаты сделается еще таинственнее. Потому-то она меня и интересует. Следователь прав: свет не видывал ничего более странного, чем это преступление.
У вас есть догадка относительно того, как мог скрыться убийца? спросил я.
Нет, ответил Рультабийль, пока нет. Но зато у меня есть догадка относительно револьвера. Им воспользовался не убийца.
Но тогда кто же?
Ладно, скажу; хотя Мадемуазель Стейнджерсон.
Не понимаю. Решительно не понимаю.
Скажите, в этой статье вас ничто не удивило? спросил, пожав плечами, Рультабийль.
Да нет. По-моему, там все одинаково странно.
Это так, но А запертая на ключ дверь?
Самая объяснимая вещь во всей этой истории.
Вот именно! А засов?
Засов?
Да, задвинутый изнутри засов. Мне кажется, мадемуазель Стейнджерсон кого-то опасалась: она приняла меры предосторожности и даже взяла у папаши Жака револьвер без его ведома. Понятно, она не хотела никого пугать, в особенности отца. Но то, чего мадемуазель Стейнджерсон боялась, все же случилось; она стала защищаться, завязалась борьба, и ей удалось довольно ловко воспользоваться револьвером и ранить убийцу в руку вот откуда взялись кровавые отпечатки ладони на стене и двери: этот человек на ощупь искал выход, однако выстрелила она недостаточно быстро, чтобы избежать страшного удара в правый висок.
Значит, мадемуазель Стейнджерсон ранили не из револьвера?
В газете об этом ничего нет, но мне кажется логичным, что мадемуазель Стейнджерсон воспользовалась им, защищаясь от убийцы. Но тогда каким оружием воспользовался убийца? Ему не удалось задушить мадемуазель Стейнджерсон, и он решил покончить с нею ударом в висок. Он, должно быть, знал, что на чердаке живет папаша Жак, и, видимо, поэтому решил воспользоваться каким-нибудь «тихим» оружием дубинкой или, может быть, молотком.
Но все это не объясняет, каким образом убийца покинул Желтую комнату, возразил я.
Разумеется, ответил, вставая, Рультабийль, а так как объяснить это надо, я еду в замок Гландье и зашел, чтобы взять вас с собой.
Меня?
Да, мой друг, вы мне нужны. «Эпок» поручила это дело мне, и я должен как можно скорее выяснить, что к чему.
Но чем я-то могу вам помочь?
Господин Робер Дарзак сейчас в замке.
Да, верно. Он, должно быть, в страшном отчаянии.
Мне нужно с ним поговорить, произнес Рультабийль тоном, который меня удивил.
Вы полагаете, он сообщит вам что-нибудь интересное?
Да.
Больше мне не удалось вытянуть из Рультабийля ни слова. Он прошел в гостиную, попросив меня одеться побыстрее.
Я познакомился с Робером Дарзаком, когда помогал ему в одном гражданском процессе, будучи секретарем мэтра Барбе-Делатура. Сорокалетний профессор физики в Сорбонне Робер Дарзак был близко связан с семейством Стейнджерсон, поскольку после семи лет прилежных ухаживаний решил наконец жениться на мадемуазель Стейнджерсон уже не юной (ей было лет тридцать пять), но замечательно красивой женщине.
Одеваясь, я крикнул Рультабийлю, с нетерпением дожидавшемуся меня в гостиной:
У вас уже сложилось мнение об общественном положении убийцы?
Да, мне кажется, что он если не человек света, то, во всяком случае, занимает в обществе не самое низкое положение. Но это лишь догадки.
А почему вы так думаете?
Об этом говорят засаленный берет, простой платок, следы грубых башмаков, ответил молодой человек.
Понимаю: такое количество улик оставляют только затем, чтобы пустить по ложному следу!
Из вас выйдет толк, дорогой Сенклер, заключил Рультабийль.
Глава 3
«Он прошел сквозь ставни, как призрак»
Полчаса спустя мы с Рультабийлем стояли на перроне Орлеанского вокзала, дожидаясь отхода поезда на Эпине-сюр-Орж. Прибыла на вокзал и прокуратура Корбейля в составе господина де Марке и его письмоводителя. Вместе с последним господин де Марке провел ночь в Париже, чтобы присутствовать в одном из театров на генеральной репетиции пьески, сочиненной им самим и подписанной скромным псевдонимом Castigat Ridendo[1]{10}.
С виду господин де Марке походил на благородного старца. Он всегда был необычайно учтив и галантен и всю свою жизнь питал лишь одну страсть к драматургии. Служа по судебной части, он интересовался только делами, из которых можно было набрать материала хотя бы на одно действие. Благодаря хорошему происхождению он мог бы достичь в суде более высокого положения, однако вечное стремление к высокому искусству привело его в результате к должности следователя Корбейля да к скабрезной пьеске, подписанной «Castigat Ridendo».
Дело Желтой комнаты, по его мнению необъяснимое, не могло не соблазнить столь литературный ум. Господин де Марке заинтересовался им чрезвычайно, но не как судебный чиновник, который жаждет докопаться до истины, а как любитель драматических интриг, все способности которого направлены на то, чтобы запутать их получше и как можно дольше не дать зрителю догадаться, в чем дело.
Поравнявшись с господином де Марке, я услышал, как он со вздохом сказал письмоводителю:
Только бы, дорогой господин Мален, ах, только бы этот подрядчик не разрушил своей киркой такую великолепную тайну!
Не беспокойтесь, ответил господин Мален, его кирка может разрушить домик, но тайна останется в целости и сохранности. Я простучал стены, осмотрел потолок и пол, так что знаю наверное. Ошибки быть не может, и волноваться нам нет причин: мы не узнаем ничего.
Успокоив таким образом начальника, господин Мален неприметным движением головы указал ему на нас. Тот нахмурился и, увидев, что Рультабийль снял шляпу и подходит к нему, поспешно вскочил в вагон, бросив вполголоса:
Главное никаких журналистов!
Понятно! ответил господин Мален и, пытаясь заслонить собою вход в купе следователя, произнес: Извините, господа, купе занято.
Я журналист, сударь, сотрудник «Эпок», представился мой друг, весьма учтиво поздоровавшись с письмоводителем. Мне нужно сказать господину де Марке несколько слов.
Господин де Марке весьма занят расследованием.
Можете поверить, его расследование мне совершенно безразлично. Я не занимаюсь раздавленными собаками, заявил молодой человек, выразив при помощи нижней губы бесконечное презрение к рубрике происшествий. Я театральный хроникер, и поскольку мне нужно будет сделать отчет о сегодняшней премьере
Проходите, сударь, прошу вас, тут же согласился письмоводитель, уступая Рультабийлю дорогу.
Тот переступил порог купе, я зашел следом и сел рядом с ними; господин Мален поднялся в вагон и закрыл дверцу. Господин де Марке взглянул на него.
Ах, сударь, не сердитесь на этого достойного человека за то, что он позволил мне нарушить ваш запрет, начал Рультабийль. Я хотел бы иметь честь говорить не с господином де Марке, а с господином Castigat Ridendo. Позвольте мне вас поздравить, и, как театральный хроникер «Эпок», я И Рультабийль представил сначала меня, потом представился сам.
Господин де Марке беспокойно поглаживал свою остроконечную бородку. В нескольких словах он объяснил Рультабийлю, что как автор слишком скромен и не желает поэтому, чтобы завеса его псевдонима была публично приоткрыта, а также надеется, что восторг журналиста по поводу его сочинения не зайдет столь далеко, чтобы сообщить публике, что господин Castigat Ridendo не кто иной, как следователь из Корбейля.
Работа драматурга, добавил он после секундного колебания, может повредить работе следователя, особенно в провинции, где люди несколько консервативны
Можете положиться на мою скромность! воскликнул Рультабийль, воздевая руки к небу.
Поезд тронулся.
Уже едем! воскликнул следователь, удивленный, что мы отправились в путь вместе с ним.
Да, сударь, истина пустилась в путь, любезно улыбнувшись, сказал репортер, в путь к замку Гландье. Славное дельце, господин де Марке, славное дельце!
Очень туманное дело! Невероятное, непостижимое, необъяснимое дело. Я боюсь лишь одного, господин Рультабийль, что журналисты станут пытаться его объяснить.
Да, ответил мой друг, услышав этот недвусмысленный намек, этого следует опасаться. Всюду они лезут Но я, господин следователь, разговариваю с вами по чистой случайности, которая свела нас в одном купе.
А куда вы едете? поинтересовался господин де Марке.
В замок Гландье, без запинки ответил Рультабийль.
Вы не войдете туда, господин Рультабийль! привскочил господин де Марке.
А что, вы против? ощетинился мой друг, готовый к бою.
Ну что вы! Я слишком люблю прессу и журналистов, чтобы чинить им препятствия в чем бы то ни было, однако господин Стейнджерсон никого не принимает. Дом хорошо охраняется вчера ни одному журналисту не удалось проникнуть даже в парк при замке.
Тем лучше, обрадовался Рультабийль, я приеду вовремя.
Господин де Марке поджал губы и, казалось, был готов замкнуться в упрямом молчании. Однако длилось это недолго: Рультабийль незамедлительно сообщил, что мы едем в Гландье, чтобы пожать руку «старому доброму другу», как выразился он, имея в виду Робера Дарзака, которого видел раз в жизни.
Бедняга Робер! продолжал юный репортер. Бедняга Робер! Должно быть, он близок к смерти он ведь так любил мадемуазель Стейнджерсон.
Это правда. Господин Дарзак в таком горе, что на него жалко смотреть, нехотя процедил господин де Марке.
Но не следует терять надежду, что мадемуазель Стейнджерсон выживет.
Да, будем надеяться. Вчера ее отец признался мне, что если она скончается, то он тоже проживет недолго. Какая невосполнимая потеря для науки!
Рана на виске глубока, не так ли?
Еще бы! Просто невероятно, что она не оказалась смертельной. Удар был чрезвычайно силен.
Значит, мадемуазель Стейнджерсон ранили не из револьвера, пробормотал Рультабийль, бросив на меня торжествующий взгляд.
Господин де Марке очень смутился и, казалось, хотел воскликнуть: «Я ничего не говорил, не хочу ничего говорить и ничего не скажу!» Затем он отвернулся к секретарю, словно не желая нас больше знать. Но сбить Рультабийля с толку было не так-то просто. Он придвинулся к следователю и, показав ему добытый из кармана номер «Матен», спросил:
У меня есть один вопрос, господин следователь, который, по-моему, не будет бестактным. Вы читали сообщение в «Матен»? Вздор какой-то, не правда ли?
Вовсе нет, сударь!
Ну как же! В Желтой комнате только одно окно, решетка на нем цела, дверь пришлось взломать, а убийцы в комнате не оказалось!
Вот именно, сударь, вот именно! Точно так и обстоит дело.
Рультабийль не ответил и о чем-то задумался. Так прошло с четверть часа. Очнувшись от своих мыслей, он вновь обратился к следователю:
А какая в тот вечер была у мадемуазель Стейнджерсон прическа?
Не понимаю, удивился господин де Марке.
Но это же необычайно важно, настаивал Рультабийль. Она была причесана на прямой пробор, верно? Я уверен, что в тот драматический вечер она была причесана на прямой пробор!
Нет, вы ошиблись, господин Рультабийль, возразил следователь. В тот вечер волосы у мадемуазель Стейнджерсон были подняты и уложены в узел на затылке. Это ее обычная прическа. Лоб полностью открыт говорю вам точно, потому что мы долго исследовали рану. На волосах крови не было, а после покушения к ее прическе никто не притрагивался.
Это точно? Вы уверены, что в ночь покушения мадемуазель Стейнджерсон не была причесана на прямой пробор?
Совершенно, ответил, улыбнувшись, следователь, я даже помню, как врач, осматривая рану, сказал: «Жаль, что мадемуазель Стейнджерсон всегда убирает волосы со лба. Причесывайся она на прямой пробор, волосы на виске смягчили бы удар». Однако же странно, что вы придаете этому такое значение.
Раз у нее не было прямого пробора, то что же выходит? Хотел бы я знать Рультабийль огорченно махнул рукой и спросил: А рана на виске серьезная?
О да.
А каким оружием она нанесена?
Это, сударь, секрет следствия.
Вы нашли оружие?
Следователь не ответил.
А следы на горле?
На этот раз следователь соблаговолил сообщить, что, по мнению врачей, сжимай убийца горло еще несколько секунд, мадемуазель Стейнджерсон была бы задушена.
Судя по статье в «Матен», продолжал настаивать Рультабийль, дело это совершенно необъяснимо. Не могли бы вы сказать, господин следователь, сколько в домике дверей и окон?
Их пять, откашлявшись, заявил господин де Марке, который был уже не в силах сопротивляться своему желанию представить расследуемое им дело во всей его загадочности. Их пять; дверь в переднюю единственный вход в павильон снабжена автоматическим замком. И снаружи, и изнутри он отпирается только ключом. Ключей два один у папаши Жака, другой у господина Стейнджерсона. Мадемуазель Стейнджерсон ключ не нужен, поскольку в павильоне живет папаша Жак, а все дни она проводит с отцом. Когда случилось несчастье, входная дверь была, как всегда, заперта; один ключ находился в кармане у господина Стейнджерсона, другой у папаши Жака. Что же касается окон, то их в павильоне четыре: одно в Желтой комнате, два в лаборатории и одно в передней. Окна лаборатории и Желтой комнаты выходят в поле, и только окно передней в парк.
Через это-то окно он и выскочил из павильона! вскричал Рультабийль.
Как вы узнали? изумился господин де Марке, устремив на моего друга пристальный взгляд.
Как убийца покинул Желтую комнату, увидим позже, отозвался Рультабийль, но из павильона он убежал через окно передней, это точно.