А еще он знал, что в Кайзерстате была очень низкая преступность. Он слышал, что в борделях «Механических Пташек» можно совершенно легально пытать и даже убивать. Преступлений, за которые здесь полагалась смертная казнь было больше, чем в любой другой стране, а разбирательства были самыми короткими. Если человеку хотелось пырнуть кого-то ножом, и он имел легальную возможность это сделать, то и ответственность за то, что воспользовался нелегальной, наступала почти сразу.
Штефан видел в этой риторике очень много слабых мест, но сейчас такое положение было только на руку.
Когда он нашел гостиницу, хмель немного выветрился, и Штефана это не устраивало. Он вспоминал, как девушка плясала на краю сцены, и как Томас раскидывал руки, и между его ладоней тянулась вязкая чернота. Эти подмостки не были эшафотом, их собирали вчера, у Штефана на глазах, но он не мог отделаться от ощущения, что представление было предзнаменованием близкой беды.
Но что ему было делать? Силой тащить Томаса в Гардарику?
Штефан удивительно быстро привык решать все за других. Заботиться о труппе, как о собственных детях. Но если он что и понял, так это то, что людей, стоящих на краю, нужно отпускать. Упрямого Вито, умирающую Пину. Когда Нор Гелоф отравился, Штефан не знал, что делать они давали представления в Эгберте и ночевали посреди вересковой пустоши. Ближайший город был в сутках пути либо вперед, либо назад. Он попытался довезти его на фургоне, бросил труппу и реквизит. Через девять часов Нор умер, и Штефан горько раскаивался, что не застрелил его сразу.
Потому, что они опоздали и сорвали представление, и потому что из-за него мальчишка промучился лишние девять часов.
После этого он купил паровой экипаж.
Но отпустить Томаса казалось чем-то невозможным. И чтобы совершить это «невозможное» ему требовалось как можно скорее оказаться в номере и догнаться пылинкой с кристаллом.
Но гостиница была заперта. Штефан стучал, тяжело опершись о косяк. В такт его ударам с двери осыпались чешуйки зеленой краски.
Наконец окно сверху с треском распахнулось и над улицей разнесся долгожданный голос хозяйки:
А ну пшел, урод!
Я ваш постоялец! растерялся Штефан, на всякий случай отшатнувшись от двери.
С потаскухой своей разговаривай, которая с крысами целуется!
Куда она пошла? А мужчина?!
Женщина сообщила, потом посоветовала ему идти туда же и с грохотом захлопнула окно.
Штефан сел на ступеньки и задумался. В глаза бил назойливый зеленый свет, видимо, гирлянда на чьей-то двери.
Он не знал, как искать Хезер среди ночи и в подпитии. Можно, конечно, бродить по улицам и звать ее, но тогда его, скорее всего, просто заберут жандармы. Платить штраф и ночевать в камере ему не хотелось.
В этот момент от стены напротив отделилась маленькая хвостатая тень. Крыса бросилась прямо ему под ноги, замерла на несколько секунд, а потом не спеша посеменила по улице вглубь кварталов.
Тебя Готфрид послал? Э, животное? Хрен с тобой, пробормотал он, тяжело поднимаясь со ступенек. Крыса удивленно оглянулась, но с дороги не сбилась и не бросилась бежать.
Она заводила его все глубже в рабочие кварталы. Становилось все темнее, из открытых окон доносился смех, брань, музыка, а кое-откуда заливистый храп. Улицы становились все темнее, и в конце концов случилось то, что должно было произойти Штефан потерял крысу.
Эй, э-э-э зверушка?
Крысы нигде не было. Штефан стоял среди каких-то бараков, пьяный, замерзший и злой, а проклятая крыса растворилась в темноте.
Ты, мудила, не мог на ней крестик светящийся нарисовать? Э, а это вообще была твоя крыса?!
И он сразу решил, что Готфрид пропащий человек, и зря он не проткнул его гарпуном.
Крыса вернулась, стоило ему пристроиться за углом ближайшего барака. Он показал ей сложенные кольцом пальцы и на всякий случай ласково добавил:
Курва!
Крыса не обиделась. Она терпеливо дождалась, пока он закончит, застегнет штаны, и только потом неторопливо потрусила обратно к городу. Штефан, фаталистично вздохнув, достал флягу с пылинкой и отправился следом.
Ты хочешь сказать, что всю ночь бегал по городу за крысами, пьяный в говно?!
Штефан был очень рад видеть Хезер. Утро разливалось над городом, серое и туманное. Томас наверное уже улетел на Альбион, Штефан почти допил пылинку и не был уверен, что крысу, за которой он шел теперь, видит кто-то кроме него.
Штефан очень собой гордился. Кристалл так и остался в кармане жилета, он не потерял ни деньги, ни билеты, ни оружие. А еще он совершенно перестал чувствовать холод. И страх. И ноги, но это его нисколько не волновало.
Он хотел объяснить все это Хезер, но слова у него, кажется, кончились, и вместо истории получилось благодушное «ы-ы-ы».
А где твоя дурацкая шапочка? Хезер держала его под локоть и уверенно вела куда-то по узким улочкам.
Фосс этот он раздраженно щелкнул пальцами.
Хрен с ней, подсказала Хезер. Жалко, смешная была шапочка. А билеты ты купил?
Штефан похлопал себя по карманам. Наткнулся на часы, несколько секунд недоуменно их разглядывал, а потом попытался выкинуть в снег.
Эй, погоди! Ух ты, чужие часы, именные ладно, в Гардарике продадим а билеты где? Давай помогу сережки! Ты спер мне сережки, какая прелесть! Купил? Ты мой хороший, а где же билеты, ах твою-то мать, Штефан, у нас дирижабль через четыре часа!
Он удивился. Вчера на билетах была другая дата, и он мог в этом поклясться. А впрочем, может быть и нет он ведь собирался вернуться в гостиницу, отдать билеты Хезер, проспаться и точно, он собирался в полдень быть на аэродроме.
Лыгплац маленький, виновато развел руками Штефан. Хотел сказать, что они успеют в порт за вещами, а потом на аэродром, но слова не слушались, и он предпочитал их экономить.
Хезер привела его к небольшому гостевому домику, скрытому пушистыми зелеными кустами. Штефан почувствовал прохладный запах хвои, и его замутило.
Готфрид! крикнула Хезер. Готфрид, иди колдовать!
Что случилось?
Чародей выглядел отвратительно у него даже воспаление на глазах прошло, одежда была отглажена, а шарф сиял белизной.
Штефан, на вас напали? поинтересовался он, подходя ближе.
Табор Идущих с ящиком бухла. Нам надо на дирижабль, она победно потрясла билетами. Прямо сейчас надо.
Хезер попыталась усадить Штефана на скамейку, но Готфрид жестом остановил ее.
В уборную, на второй этаж.
Может в экипаже его положим? Пусть себе спит.
Штефан встретился с Готфридом взглядом и покачал головой. Ему действительно нужно было протрезветь.
Идемте.
Следующие двадцать минут если и не были худшими в жизни Штефана, то по праву боролись за это звание. Ему казалось, что еще немного его будет рвать собственными внутренностями. После каждого позыва он совал голову в оставленное Готфридом ведро ледяной воды. О том, что можно было пойти в аптеку и купить микстуру, Штефан вспомнил только когда почти пришел в себя. Впрочем, экстренно отрезвляющие средства действовали примерно так же, так что Готфрид просто сэкономил ему несколько монет. Но это не мешало Штефану его искренне ненавидеть.
В общий зал он почти приполз. Тяжело опустился на стул и с трудом выдавил, не глядя на чародея:
Спасибо.
Хезер сочувственно погладила его по спине и сунула под нос кружку темного травяного отвара. Штефан не нашел сил огрызнуться.
Вас вчера выгнали?
Хозяйка нашла крыску, без малейшего раскаяния призналась Хезер.
И?..
И сказала проваливать.
А вы, Готфрид, почему не пустили в ход свое обаяние?
Он тогда еще не вернулся, вступилась за чародея Хезер.
А записку оставить мне никто не догадался?
Я оставил вам огромную светящуюся зеленую надпись на стене напротив, Готфрид улыбнулся, и Штефан в который раз затосковал о гарпуне. Потом вспомнил гирлянду и затосковал еще сильнее.
Крысу Хезер выпустила на аэродроме, и Штефан поклялся свернуть шею следующей увиденной им твари.
Аэродром в Лигеплаце был небольшой, с тремя причальными мачтами. К счастью, карабкаться на мачту не пришлось, и после короткого досмотра их пустили на дирижабль с земли. Капитана и бортового чародея им не представляли, и Штефан был рад, что в стоимость билета не включена излишняя вежливость персонала. Им не полагалось ни столовой, ни общего зала только кровать, уборная и возможность гулять по коридору. Его это вполне устраивало.
Каюта, которую он выкупил, была крошечной, с тремя легкими алюминиевыми кроватями-каркасами с натянутой сеткой. Штефан лег на кровать посередине (потому что она была ближайшей ко входу) и не успел даже подумать, как же она противно скрипит.
Он проснулся от приступа тошноты. Невнятно выругался и попытался перевернуться на другой бок.
А я говорил не трогайте, меланхолично сказал Готфрид.
Сутки дрыхнешь, хоть бы поел, Хезер погладила его по виску прохладными пальцами. Обед принесли, я второй раз твою порцию есть не буду.
Какая еда, Хезер, дай мне умереть, простонал он, с трудом поднимаясь. Что-то интересное было?
Какая-то тетка в каюте в конце коридора всю ночь орала, что в баллоне утечка и шипение газа не дает ей спать, пожала плечами Хезер. Человек пять ей поверили и бегали к капитану поочереди.
Отлично, на борту минимум пять идиотов и одна сумасшедшая.
Вода в уборной была ледяной, текла тонкой струйкой и остро пахла обеззараживающим составом. Штефан не стал там задерживаться, тем более отражение в желтоватом зеркале навевало тоску. Синяки, оставшиеся от наспех залеченного колдовством перелома, опухший нос, потерявшая форму борода Штефан не так представлял человека, которому нужно нанять половину цирковой труппы.
Хезер, ты бы пошла ко мне на работу? спросил он, вернувшись в каюту.
Ага, по твоей роже сразу видно, что с тобой весело, утешила она. Не переживай, я слышала, в Гардарике такое ценят.
Какое? Он с отвращением вытерся казенным серым полотенцем в вытертых проплешинах.
Развеселое и удалое, подсказал Готфрид. Рассказывайте почаще, как бегали по охваченному революцией городу, чтобы спасти друга, и вам простят любой вид.
Вы язык знаете? поинтересовался Штефан, настороженно принюхиваясь к чаю. Он был сильно разбавлен водой и тоже пах обеззараживающим раствором, но едва заметно.
Чай и еда тут совершенные помои, безжалостно резюмировал Готфрид. А кофе они вообще не варят, представляете? Ах да, еще у них нет курительной комнаты.
О Спящий, пробормотал Штефан, пробуя чай. Чародей не обманул.
Еще сутки. Без кофе, курева и нормальной еды. Мне нравится цирковая жизнь, заставляет задуматься о вечном, Готфрид поправил шарф. Да, я знаю язык. Но вы можете не переживать, Гардарика давно в союзе с Кайзерстатом, если вы будете изъясняться на родном языке вас скорее всего поймут.
Если я буду изъясняться на родном языке меня скорее всего пошлют, скривился Штефан.
Чай был отвратительным и холодным, едой Готфрид назвал засохшие, неровно порезанные куски хлеба и сыра. Штефан вспомнил, что на дирижаблях эконом-класса нет плит, а кипяток везут в термосе, и пожалел, что не догадался вместо алкоголя взять в дорогу нормальной еды.
Я видел Томаса, сообщил он Хезер. Он летит на Альбион лечить мать. Ей не помогли в Кайзерстате.
Он знал, что Хезер была гораздо ближе с Тесс Даверс. Даже хотела стать униформистом, но Тесс так и не смогла научить ее шить.
Хезер сидела в углу, притянув колени к подбородку, и полумрак каюты смывал с ее лица все наигранные эмоции.
Тесс не любит врачей, наконец сказала она. Помнишь, она рассказывала, что работала в той компании, которая потом стала «Механическими соловьями» и «Механическими пташками»? Рисовала лица для искусственных людей? Она мне так и не призналась, почему ушла, но там какая-то плохая тайна. Не знаю, как Томас убедил ее идти к протезистам.
Тесс всегда была себе на уме. Приедем на место напишу Томасу, в усадьбу. Не знаю, правда, когда он прочитает.
Хезер молчала, и ее глаза, казалось, темнели все сильнее.
Когда мы там были в последний раз в особняке остались только стены. Томас же все распродал. Растратил на реквизит и своих ненаглядных повстанцев. Не удивлюсь, если он и особняк продал.
По-моему в Эгберте еще действует закон, запрещающий продавать фамильные поместья. Хезер, я если все пойдет удачно, я хочу задержаться в Гардарике. Я надеюсь найти меценатов, и
И послать Томасу денег? по-хаайргатски спросила Хезер. Из заработка?
Да, не стал отпираться Штефан.
Она кивнула. Готфрид по-прежнему делал вид, что его разговор не касается.
Готфрид, а как вы создаете иллюзии? спросила Хезер, встряхнув рукой. Будто сбрасывала неприятную тему.
Я умею создавать мороки, улыбнулся он, протягивая ей руку. Над его ладонью билась красная канарейка, рассыпавшаяся золотыми искрами, когда он сжал пальцы. И могу влиять на созданное.
А вы можете заставить людей чувствовать? спросил Штефан, вспоминая эссенцию Томаса.
Вы когда-нибудь подвергались чародейским внушениям? ответил вопросом чародей. Боюсь, у вашего цирка не останется посетителей, если я буду внушать что-то целому залу.
Я подвергался внушениям, удивленно ответил Штефан. И слышал, что чародеи, которые умеют влиять на сознание, подрабатывают в игорных домах.
А вы задумывались, почему не в борделях? Какую хотите эмоцию?
Радость, без запинки ответил Штефан. Не то чтобы ему хотелось порадоваться, но именно этой эмоции он хотел добиться от представления.
Готфрид сжал его запястье и закрыл глаза.
Каюта помутнела. Очертания предметов, цвета все осталось прежним, но обрело совершенно иной смысл. Штефан чувствовал себя так, будто его привязали к кровати и насильно вливают в рот опиумную настойку. И это была не радость болезненное, истерическое счастье, и он захлебывался в нем, не мог сконцентрироваться ни на одной мысли. Где-то в подсознании росла паника, первобытный ужас загнанного животного, под лапы которого только что ударил выстрел. Но он никак не мог ухватиться за страх его попросту смывало вбиваемым в мозг счастьем.
Хватит! прохрипел он, отдергивая руку.
Зажмурился. Чужая воля схлынула, как волна, не оставив ни радости, ни страха, только ребристую ненависть. Он чувствовал себя униженным. Штефан боялся открыть глаза ему казалось он непременно вцепится Готфриду в горло и удавит. Ничего не хотелось так сильно.
А потом и это чувство растаяло, оставив, впрочем, легкий отголосок.
Он открыл глаза.
Поняли? устало спросил Готфрид. Эта магия деструктивна и основана на насилии. Я могу обмануть сознание в мелочах, но если попытаюсь внушить сильное и светлое чувство получится вот так. Поэтому все сильные чародеи состоят на военной службе. Чтобы они ни делали это всегда разрушение. Поэтому, и потому, что тех, кто не соглашается, расстреливают.
Когда мне было десять, неожиданно для себя начал Штефан, на корабль, на котором мы плыли с родителями, напал левиафан. Все погибли, я один остался. Корабельный чародей, герр Виндлишгрец
Он осекся. Слова вырвались против его воли. Видимо, мечущееся сознание вытолкнуло на поверхность неожиданную откровенность.
Не знаю, что он сделал, мягко сказал Готфрид, но если вы чувствовали что-то хорошее
Штефан нехотя кивнул. Ему не хотелось рассказывать о мороке, который не рассеялся даже когда за ним прилетел дирижабль. К тому времени он начал видеть кровь на палубе, но родители, живые и здоровые, сидели рядом. Мать гладила его по голове и что-то говорила, доброе, теплое, целительное.