К весне матери стало так плохо, что ее и нас отец повез в степь, в простую киргизскую юрту. Пила она там кумыс, много лежала на воздухе и не курила: за этим поручено было смотреть мне. Как-то не помню никаких интересных событий или переживаний в этой своеобразной кумысолечебнице. Знаю только, что шипучий кумыс был необыкновенно вкусен. Позже мне приходилось бывать в специальных кумысолечебных курортах. Но нигде, кажется, кумыс не был так вкусен, как этот, приготовленный киргизами «для себя». Вероятно, он был и особенно целителен: мать сильно окрепла, пополнела и стала много веселей. Любимым нашим удовольствием там, около юрты, было собирание ковыля. Прелестный, бархатистый, мягкий, вечно колышущийся покров степи. Мы украшали им кошомные стены юрты, делали букеты и увезли несколько мешочков с собой: долго держится, как иммортели.
А затем за нами приехал отец и сообщил радостную новость: ему удалось добиться перевода в Саратов. Город, оказавший огромное влияние на всё мое дальнейшее духовное развитие. Там же разыгралась и наша семейная драма
В Саратове
В Саратов мы приехали осенью 1879 года. Поселились в отдельном флигеле на Аничковской улице. Сестру мою легко приняли в первый (то есть в седьмой) класс Мариинской женской гимназии. А со мной пришлось помучиться: по летам не принимали в тот класс, куда подходила по познаниям. Отец всё же настоял, чтобы меня приняли в пятый (третий) класс, обещая оставить меня на второй год в следующих, более трудных классах. Так мы стали саратовскими гимназистками. Учиться было легко: у обеих отцовская подготовка давала себя знать. Обе мы быстро выдвинулись в ряды первых учениц, почти не готовя уроков дома. Единственное затруднение представляли уроки языков: мать не знала ни одного иностранного языка, отец их знал очень слабо.
Придя однажды из гимназии, я была поражена: в зале стоял рояль.
«Будешь учиться», сказал отец. Завтра придет учительница.
Действительно, на другой день к нам пришла молодая девушка, г-жа Т-ская. Больше всего мне нравились у нее глаза и волнистые волосы, короткие, вьющиеся. Тогда еще никаких «микадо» не носили и, немного привыкнув к ней, я спросила:
Вы всегда подстригаете волосы? Зачем?
Всегда. Слишком много женщины тратят времени на фасонистые прически
А у вас времени нет?
Нет, дитя. Мне приходится много работать: я курсистка и должна весной держать экзамены.
Курсистку я видела в первый раз и совершенно не знала, что это такое. За обедом спрашиваю отца.
Папа, что такое курсистка? Он рассмеялся.
Прежде всего человек. Такой же человек, как и ты, на двух ногах
Нет, это нигилистка! выпалила мать.
Дело запутывалось: я не знала и этого что такое нигилистка. А отец досадливо отмахнулся: не то! Он очень терпеливо объяснил мне, что вовсе не все курсистки состоят в нигилистках, что женщины желают учиться не только в гимназиях, но и там, где учатся студенты, что им ставят в этом их желании препятствия и что, поэтому, курсистками делаются самые энергичные и самые передовые женщины. Я только что хотела задать вопрос, а что такое нигилистка, как снова вспылила мать:
Ох, уж эти передовые! Ходят стриженые и с оборванными юбками
Отец молча встал и ушел к себе. А мать всё волновалась и никак не могла успокоиться.
Г-жа Т-ская аккуратно приходила к нам три раза в неделю. Иногда она приносила книги и передавала их отцу. Через некоторое время он их возвращал и между ними завязывался разговор, смысл которого я тогда не улавливала. Мелькали слова «общество», «направления», «борьба». Иногда оба очень горячились, спорили Если в это время входила мать, разговор быстро потухал.
В Саратове к нам весьма часто стали приходить гости. Устраивались даже вечера с пением и танцами. Тогда моя учительница аккомпанировала или играла польки, вальсы и кадрили. Мне она всё больше и больше нравилась. У нее так же, как и у отца, можно было всё спросить. При дальнейшем знакомстве она показалась мне очень ученой. Постепенно и она стала входить в круг интересов нашего дома. Поможет мне, бывало, решить задачу или сделать перевод из Марго. Но больше всего она подружилась с моей сестрой. У сестры был хороший голос и г-жа Т-ская научила ее петь прелестные песенки. Сестра пела уже так хорошо, что даже осмеливалась «выступать» при гостях.
Из гостей помню смутно двух офицеров, нескольких студентов, о которых мать говорила:
За добрые дела из Москвы не погонят!
Но совсем отчетливо помню жену прокурора Саратовской
Судебной Палаты, г-жу Городысскую. На вечеринках она никогда не бывала, но часто приходила к матери и подолгу сидела у нас. Как-то раз она заехала за матерью: они ехали в театр. Мать кончила одеваться, а г-жа Городысская сидела в кресле и следила за ней.
Какая же вы красавица, Людмила Михайловна! Ну, какое же сравнение!
Красавица повторила мать. Лучше бы меня хоть чему-нибудь выучили, ничего, ничего я не знаю, кроме своей кухни
Ну, знаете Ученые, да сердца нет
Обрывки каких-то речей застревали в голове, но смысл их оставался темен и даже не особенно интересовал. Даже с отцом стали редки встречи: он был занят чем-то по целым дням. Приходил усталый к обеду и тотчас же ложился на свой диван с газетой или книгой. Это было единственное время, когда можно было залезть к нему, лечь рядом и шалить или говорить с ним, пока он не засыпал. Вставал и снова уходил. А мать часто говорила:
Приехали В Саратов приехали Дома считать
Какие дома?
А такие Сто друзей, да сто подружек
Ничего не понимала я в этом ее вечном раздражении. Еще меньше, конечно, понимала смысл чудес, начавшихся у нас в доме.
Катенька, говорит таинственно мать. Сделай ты мне одно дело. На тебе ножницы. Когда отец ляжет спать отстриги пучок волос
Зачем?
Надо
Нет, зачем, мамочка?
Мать не сразу нашлась. Но сильно волновалась. Я хочу спрятать на память!
Я выждала, когда заснул отец. Раз, раз Пучок его густых волос в руке. Отец вскочил:
Ты с ума сошла? Что ты делаешь? закричал он, схватывая себя за голову. Что ты делаешь, чертенок?
Но я уже летела стремглав из комнаты. За дверью стояла мать, она выхватила у меня пучок волос и зашептала: «не говори».
Кажется, это было в первый раз, что я солгала отцу:
Что ты сделала? Зачем тебе мои волосы?
Кукле Косу кукле
Боже, какие глупости! Мои волосы кукле! Окончательно сошла девчонка с ума! Уходи!
Только через несколько лет я узнала от матери, зачем ей нужны были отцовские волосы. Ей сказала ворожея:
Если человек не любит, надо взять пучок его волос, их спалить на свечке, растереть в порошок и насыпать его в пищу: съест и возвратится
Всё это и было проделано матерью.
Последовали и другие чудеса. Я уже говорила, что нас никогда не водили в церковь. Гимназия в Самаре еще не требовала того, что затем стало правилом гимназии саратовской: обязательного говения. Отец был убежденным атеистом. А мать понятия не имела о православной религии и приняла православие лишь для венчания с отцом.
Катенька, сегодня пойдем в церковь Завтра большой праздник.
В церковь? Зачем в церковь?
Ну, зачем ходят в церковь: молиться! И Маню возьмем И мы пошли ко всенощной в Саратовский Кафедральный
Собор. Собор в Саратове двухэтажный. Большая часть служб происходила внизу, в подземелье. И только в торжественных случаях открывался верх. Когда мы спустились вниз, служба уже началась. Как сейчас помню это первое впечатление. Оно повторялось затем не раз. Впечатление чего-то нездешнего, другого, отличного от нашей обыденной обстановки. Темнота, мерцание свечей, блеск золотой резьбы на дверях царских врат, лики икон, склоненные головы молящихся людей, особый запах ладана и холодок всё это действовало весьма сильно. Когда мне приходилось бывать потом в верхнем этаже того же собора впечатление какой-то таинственности, вот это ощущение «нездешнего» мира, ослабевало: свет, лившийся в большие узорно-цветные окна, делал обстановку церкви более обыкновенной. А там, внизу, в подземелье, всё было таинственно и необычайно
Мать прошла к высокой конторке, за которой стоял седой старик.
Три свечки
Извольте.
Три тоненьких восковых свечки Мать осмотрелась.
Идите
Мы подошли к иконе Божьей Матери с младенцем на руках. Серебряный подсвечник был весь уже заполнен горящими свечами. Мать дрожащими руками стала растоплять воск с той стороны свечи, где не было фитиля.
Мама, не так, фитиль не тут
Подожди ты!
Фитиль обнажился. Тогда она сделала тоже самое с двумя другими свечками и дала их нам.
Ставьте Говорите: «За упокой раба Божия Дмитрия».
Мама! Какого Дмитрия?
Ставь! И говори
Сестра уже шептала: «За упокой раба Божия Дмитрия».
Мать прошептала эту фразу раз пять Кланялась низко и всё шептала: «За упокой За упокой» А слезы тихо капали на пол
И снова лишь через несколько лет я узнала смысл того, что тогда совершалось. Надо поставить Божьей Матери свечи открытым фитилем вниз и молиться за упокой души того человека, которого надлежит привлечь Когда молятся за упокой души живого человека, на него нападает страшная тоска И тоска именно по тем людям, которые поминают его «за упокой». Дмитрием Петровичем звали моего отца Он должен был испытать тоску и притянуться к нам, к матери и дочерям
Вечером, за ужином, в нашей семье царило необычайное молчание. Отец был сумрачен, как всегда в последнее время. А мы с матерью боялись проронить слово, выдать тайну нашего первого посещения церкви Почему мы поняли, что об этом отцу не следует знать, тоже тайна из области детского чутья
Через несколько дней именно это детское чутье проявилось столь же таинственно и внезапно. Мать не позволяла нам куда-нибудь заходить из гимназии: нельзя опаздывать к обеду. Но в этот день нас отпустили раньше не было какого-то урока. Весьма шумной толпой мы побежали в наши любимые «Липки», городской бульвар около того же кафедрального собора. Стояла дивная саратовская весна Всё благоухало и нам было страшно весело бежать по свежим, зеленым дорожкам. Мы стремительно бежали к небольшому лимонадному киоску. Там же продавались вкусные маки любимое лакомство гимназисток. Еще не добежав до киоска, я остановилась, как вкопанная: на скамейке сидел мой отец и моя учительница музыки. Она была в маленькой мужской фетровой шляпе; на коленях лежала книга и букет фиалок
Котик, каким образом ты здесь? спросил отец, ласково сажая меня на колени.
Г-жа Т. молчала. Она была очень грустна. Потом она сообщила мне, что несколько уроков она должна пропустить: занята.
Но гаммы ты играй каждый день Непременно! Подруги уже манили меня нетерпеливыми жестами. Кивнув отцу и его собеседнице, я убежала к своим друзьям.
За обедом ни словом, ни намеком не сказала о своей встрече Ни слова не сказал об этом и отец.
Учительница ко мне больше не приходила. А через неделю детство мое отошло в прошлое: обстоятельства иногда не считаются с возрастом.
Драма
Что там было, в комнате матери, я не знаю. Отец стремительно вышел оттуда, почти пробежал мимо нас с сестрой, мы играли на рояли в четыре руки. И вскоре же появилась мать. Глаза ее вспухли, и вся она шаталась как пьяная.
Катя, иди сюда, помоги мне
Я пошла за ней. Она села в свое глубокое кресло и, с трудом выдавливая слова, начала говорить.
Видишь ли, я должна уйти от отца. Манечку я беру с собой. Она еще мала. Но ты как? Останешься с отцом?
В двенадцать лет отвечать на такой вопрос! Задав этот вопрос, мать закрыла лицо руками и застыла. Обыкновенно, в минуты обид и огорчений, она плакала. А тут застыла, как мертвая. Потом опять:
Ты должна хорошо подумать, Катенька. Я отца больше никогда не увижу. Если ты уйдешь со мной, ты тоже не должна его видеть
Как? Расстаться совсем с отцом? И никогда его не видеть?
Мамочка
Говори скорей. Мы с Манечкой сейчас уйдем.
Папа был сердитый? Он тебя обидел? Мама! Но это пройдет!
Нет, Котик, это не пройдет. Когда-нибудь после Сейчас решай
Тогда, в эту минуту, мне в голову не могла придти истинная версия всего происходящего. Я только чувствовала, что мать нужно от чего-то защитить и что уйти от нее нельзя.
Я буду всегда с тобой, мамочка!
Через час мы уходили из этого домика на Аничковской улице и от отца навсегда Мать несла в руке небольшой узелок, несколько вещей для нас. Для себя она не взяла ничего: ушла, в чем была.
Мы направились к той самой госпоже Городысской, которая у нас бывала. Это была бездетная семья, жившая в довольно большой квартире. Мать просила приютить нас на несколько дней.
Но что же вы будете делать дальше, дорогая? вскричала г-жа Городысская.
Я буду искать место
Место? Какое место с двумя детьми? Нет, это надо переделать
Переделывать пришлось скоро. Часа через два после нашего прихода в квартиру пришел отец. Он настойчиво требовал свидания с матерью и с нами Хозяйка бегала из комнаты, где сидели мы с матерью, в зал, к отцу, и снова к нам. А мать твердила свое:
Больше никогда
Это же просто дико! услышала я голос отца. И мне хотелось броситься к нему, прекратить всё это, но что-то останавливало. Вероятно, вид матери, ее упорство.
Посредничество милой Анастасии Ивановны, столько потом сделавшей для нас, не удалось: переделать тяжелую драму было не в ее силах. Так часто женская обида крепит характер самых слабых и беспомощных женщин. Ворожба не помогла, душа не притянулась и тогда уж лучше так, одной, без постоянно растравляемой раны Татарка
И сколько раз потом, в тихие ночи, когда я сидела у ее постели, а она металась в жару, сколько раз слышала я рассказ о всех перипетиях драмы. Всякая мелочь, каждый штрих вспоминался. А я сидела уже взрослая, 13-14 лет Детства и даже светлой юности не было. Отец писал мне раз из Самары, куда он уехал с г-жей Т., моей учительницей. Но мать взяла с меня слово: никогда писем от отца не читать и отсылать их обратно. Осенью 1884 г. я была в последнем классе гимназии, а мать моя медленно умирала. На мое имя, в гимназию, получилась телеграмма: «Ваш отец застрелился. Сообщите, ждать ли на похороны». Стояла подпись
Т-ская. И адрес Я ответила: «Приехать не могу». Промучилась всю ночь: как поступить? Сказать? Но волнение? Опять может пойти горлом кровь, теперь это повторялось часто
И всё-таки не сказать не посмела: ведь ушел из жизни наш любимый отец Ее любовь и ее страдание
Сказала кратко. Содержание телеграммы. Мать слушала, широко открыв свои огромные глаза.
Дай телеграмму!
Телеграмма у начальницы Она потребовала ее для совета
Это была неправда. Мне не хотелось, чтобы мать видела подпись.
Повернулась к стене затем стремительно села на кровати.
Катя, Катя. Он меня так любил. Да, любил
Семейная драма оставила в душе глубокий след. Без отца никто не руководил нашим развитием, никто не следил за чтением книг: мать ведь никогда не читала. И я с жаром накинулась на чтение романов. Записалась в городскую библиотеку и залпом поглощала всё, что носило заманчивое заглавие. Читала о любви. В гимназии нам давали Майн-Рида, Диккенса, Фенимора-Купера, обычный круг произведений для детского чтения. Таких вещей я не любила. Приключения не интересовали. А вот это драмы, трагедии, глубины личных переживаний и всякого рода сложностей захватывало сильно. Очень рано усвоила книжную мудрость: где любовь, там и драма. Никакой вечной любви не существует. Самая ранимая, самая непрочная в жизни вещь любовь.
Позднее, когда я уже всецело ушла в общественную жизнь, мне часто приходилось выступать по «женскому вопросу», по вопросу о браке и т. д. По положению своему в лагере радикальной русской интеллигенции твердо защищала правовые основы свободного брака, брака по любви, свободу развода и т. д. А в душе всегда жило горькое сознание: но ведь это только формы, только внешнее выражение чего-то бездонно-глубокого и сложного Вполне ли разрешает эта формальная свобода психологические противоречия, упрощает ли сложности в этой самой тонкой и самой интимной области человеческих переживаний?