После этого государыня обратилась к Казакову, сказав:
Как все хорошо, какое искусство! Это превзошло мое ожидание; нынешний день ты подарил меня удовольствием редким; с тобою я сочтуся, а теперь вот тебе мои перчатки, отдай их своей жене и скажи, что это на память моего к тебе благоволения.
При выходе государыни из здания мастеровые приветствовали царицу восторженными криками. Императрица приказала им выдать 500 рублей. Казаков за постройку получил следующий чин, бриллиантовый перстень и значительную пенсию. Казаков пользовался благоволением императоров Павла I и Александра I. Им построено в Москве множество частных домов; он умер семидесяти девяти лет в чине действительного статского советника, по приезде его из Москвы в Рязань, во время нашествия французов в 1812 году.
На месте, где было воздвигнуто им колоссальное здание в Кремле, некогда стояли палаты князя Трубецкого и упраздненные церкви Св. Козьмы-Дамиана, Филиппа Митрополита и Введения во Храм Богородицы.
В числе построек нехудожественных и капитальных, но важных в истории Москвы в царствование Екатерины II на Красной площади, против Спасских ворот, было перестроено Лобное место; до этого оно было кирпичное с деревянною решеткой, которая запиралась железным засовом, имело навес или шатер на столбах; государыня приказала сделать его из дикого белого тесаного камня, круглый помост его с амвоном оградить каменными перилами, а с запада ступенчатый вход с железною решеткой и с дверью.
Позднее, при императоре Павле I, московское купечество хотело здесь поставить под куполом огромный крест с изображением Страстей Христовых, рая и ада, также св. мест Иерусалима, хранящийся в соборной церкви Сретенского монастыря, но почему-то этот план не осуществился, хотя проект и был одобрен митрополитом Платоном.
Лобное место издревле имело религиозное и государственное значение: сюда ставились приносимые в Москву святые мощи и образа, здесь служились молебны, здесь объявлялись указы народу, и отсюда народ узнавал об избираемых на царство царях, отсюда патриарх раздавал народу свое благословение, и здесь же совершались казни, вероятно по месту, недалекому от застенка, который помещался в Константиновской башне. При Петре I Лобное место было обставлено головами стрельцов, воткнутыми на кол, и только при Петре II, по указам 1727 года июня 10 и сентября 17, сняты виселицы и столбы, на которых были тела казненных. Лобное место получило свое название по валявшимся там черепам. Но полагают также, что название это произошло и от возвышенного места, кафедры (lobium), с которой нередко цари говорили с народом.
Отсюда Иоанн Грозный торжественно просил прощения у земли и обещал, в присутствии митрополита и депутатов государства, быть судьею и обороной своих подданных; там же он в 1570 году объявлял свой суд над обвиненными боярами; отсюда Василий Шуйский был провозглашен царем; с этого же места Лжедимитрий просил дозволения оправдаться ему перед народом; с Лобного же места патриарх в Вербное воскресенье по совершении молебствия ехал до соборной церкви на осляти, ведомом царем. У Лобного же места бывало самое раннее весеннее гулянье в Лазареву субботу, называлось оно «Под вербою».
Здесь была небольшая ярмарка, на которой продавалась верба для наступающего праздника недели Ваий, или Входа во Иерусалим; придельный храмовый праздник этого дня был в Покровском соборе, известном более под именем Василия Блаженного. С Лобного места нанимались попы служить обедни в домовые церкви.
У Лобного места при царе Алексее Михайловиче стояли пушки и был царев кабак, называемый «Под пушками». На этом же Лобном месте была поставлена на эшафоте палачом Салтычиха в саване, со свечою в руке, с листом на груди, на котором было написано: «Мучительница и душегубица». Салтычиха, Дарья Михайловна, была вдова Салтыкова и по связям покойного своего мужа принадлежала к самым знатным людям того века; загублено ею было крестьян и дворовых людей до 138 душ.
Гнев Салтычихи происходил только от одной причины за нечистое мытье белья или полов. Побои Салтыкова наносила собственноручно палкою, скалкою, поленьями, или при ее глазах несчастных добивали плетями ее конюхи и гайдуки.
Замечательно, что сердце этой ужасной женщины было доступно любви: она питала самую нежную, сердечную любовь к инженеру Тютчеву. Жила эта тигрица в Москве, в собственном доме, на углу Кузнечного моста и Лубянки. Дело Салтычихи тянулось шесть лет. Салтычиха от всего отпиралась, говоря, что все доносы были сделаны на нее из злобы. Судья просил императрицу, чтобы она позволила употребить над ней пытку; государыня не согласилась, но только приказала перед глазами Салтычихи произвесть пытку над кем-нибудь из осужденных, но и это не привело последнюю к раскаянию. Но наконец «душегубицу и мучительницу» приказано было заключить в подземную тюрьму под сводами церкви Ивановского монастыря, пищу приказано ей было подавать туда со свечою, которую опять гасить, как скоро она наестся. Пищу подавал ей солдат, сперва в окно, потом в дверь.
По сказанию старожилов, от своего тюремщика она родила ребенка. Салтычиха была в старости очень толстая женщина, и когда народ приходил смотреть в окошечко, самовольно отдергивая зеленую занавесочку, желая посмотреть на злодейку, употреблявшую, по общей молве, в пищу женские груди и младенцев, то Салтычиха ругалась, плевала и совала палку сквозь открытое в летнюю пору окошечко. Салтычиха была заключена в склепе тридцать три года, умерла в 1800 году и похоронена в Донском монастыре. Застенок, в котором она сидела, разобран вместе с церковью в 1860 году.
В царствование Екатерины II отправление карательного правосудия с принесением публичного покаяния совершалось как на Лобном месте, так и на улицах Москвы. Государыня такими гласными обрядами хотела действовать на дух и нравственность народа, возбуждая омерзение к ужасным преступлениям. Из таких примеров известен был в 1766 году еще один, когда по московским улицам при громадном стечении народа отряд солдат с заряженными ружьями, со священником с крестом провожал босых, скованных мужчину и женщину, в саванах, с распущенными волосами, которые падали на глаза; это были Жуковы, убийцы своей матери и сестры.
Они останавливались пред дверьми Успенского собора, перед церквами Св. Петра и Павла в Басманной, Параскевы Пятницы на Пятницкой, у Николы Явленного на Арбате и т. д. Там читался им манифест. Преступники, стоя на коленях, должны были прочесть сочиненную на этот случай молитву и неоднократно повторять пред народом покаяние.
В екатерининское время Тайная канцелярия была уничтожена, но вскоре открылась Тайная экспедиция, что было одно и то же. В сороковых годах нынешнего столетия старожилы московские еще помнили железные ворота этой «тайной», где караул стоял во внутренности двора; страшно было, говорили, ходить мимо них. В застенках и каменных мешках содержались заподозренные и оговоренные люди в кандалах, колодках и нередко с кляпом во рту. Туда не допускались ни родные, ни знакомые, ворота отпирались только при особенных случаях или рано утром, или поздно ночью. Места заключения назывались в старину «порубами», «ямами», погребами, каменным мешком, где нельзя ни сесть, ни лечь. В Константиновской башне, по стене Московского Кремля, к ней ведущей, существует посейчас крытый коридор с узенькими окошечками, где содержались приговоренные к пытке с заклепанными устами, которые расклепывались для ответа и для принятия скудной пищи, и прикованные к стене, в которой были железные пробои и кольца.
Употребительнейшая из пыток в то время была дыба, или виска: истязуемому завертывали и связывали назад руки веревкою, за которую подняв кверху на блоке, утвержденном на потолке, вывертывали руки из суставов, а к ногам привязывали тяжелые колодки, на которые становился палач и подпрыгивал, увеличивая мучения истязуемых. Кости, выходя из суставов, хрустели, ломались, иногда кожа лопалась, жилы вытягивались, рвались. В таком положении пытаемого часто били кнутом по обнаженной спине так, что кожа лоскутьями летела, и после еще встряхивали по спине зажженным веником. Когда снимали с дыбы, палач вправлял руки в суставы, схватив за руки и вдруг дернув наперед.
Иногда, для вынуждения признания у преступника, перед ним пытали «на заказ» другого злодея, дабы тем вынудить правду у обвиняемого, также кормили подозреваемого соленым и сажали его в жарко натопленную баню, не давая ему пить до тех пор, пока не вымучат признания, часто ложного.
При истязаниях секли иногда и сальными свечами; последние причиняли ужасное мучение. Допрашивали «подлинную» также подлинниками, или смоляными кнутами, к хвостам которых прикреплялись кусочки свинца. Наказывали кнутом преступника, положив его на спину другого. Аббат Шапдатрош[37] приводит в своем путешествии описание такого наказания над Натальей Лопухиной, статс-дамой, первой красавицей своего времени в царствование Елисаветы Петровны, за участие в заговоре маркиза Ботта.
«Простая одежда, говорит он, придавала новый блеск ее прелестям. Один из палачей сорвал с нее небольшую епанчу, покрывавшую грудь ее; стыд и отчаяние овладели ею, смертельная бледность показалась на челе ее, слезы полились ручьями. Вскоре обнажили ее до пояса в виду любопытного, молчаливого народа; тогда один из палачей нагнулся, между тем другой схватил ее руками, приподнял на спину своего товарища, наклонил ее голову, чтобы не задеть кнутом. После кнута ей отрезали часть языка».
Екатерина II запретила наказывать на спинах других, а приказала делать на станке и козе. В застенках нередко истязуемого подымали на блоке вверх, разводили под ним огонь и мучили его жаром и дымом или привязывали его на кол, так что можно было его вертеть над огнем, как жаркое на вертеле. Для выведывания тайны также забивали под ногти спицы или гвозди; это называлось «выведать всю подноготную».
При Бироне иногда виновных бросали с камнем в реку, чтобы «след простыл». Ранее этого так казнили отцеубийц на Руси: связав им руки и привесив камень или надев на голову куль, кидали в воду. Также, по преданию народному, их живыми опускали на дно могилы, а на них ставили гроб с телом убитого и таким образом засыпали землей.
За подделку денег лили в горло олово и отсекали руки. При Петре I было введено колесование, заимствованное от шведов, и вешание за ребра колесовали разбойников и вешали за ребра воров; за поджоги и колдовство сжигали живыми. Последнюю казнь несли также еретики и неудачные врачи. К жесточайшим мукам причисляли также литье воды по каплям на обритую голову, причем на уши клали горячие угли.
Против тайного судилища на площади стояло в екатерининское время низенькое каменное здание вольной типографии, содержателем которой был известный Н. И. Новиков.
Кроме этой типографии, у Новикова было еще две: одна в Армянском переулке, в доме, теперь занимаемом Лазаревским институтом, и другая у Сухаревой башни, в доме Генрихова; у Новикова была еще и четвертая, тайная; последняя помещалась в одном из его домов.
Другая тайная типография масонов была у И. В. Лопухина. О новиковской типографии упоминает князь Трубецкой в письме к неизвестному петербургскому брату-масону: «Уведомляю тебя, мой друг, что, благодаря Спасителю нашему, мы открыли тайную орденскую типографию, в которой нужные переведенные книги для братьев печататься будут. Бр. Новиков посылает тебе при сем начатые в оной печататься книги: О молитве и Дух масонства. Сокрывай оные от всех, а употребляй только сам для своего чтения и познания».
Из тайной же типографии московских масонов вышла, по всей вероятности, и книга, которую Сопиков называет редчайшею, именно «Божественная и истинная метафизика» Пордеча, вышедшая без означения года и места печати. Во второй типографии печатались на французском языке небольшие сборники условных масонских знаков, ударов и т. д., и здесь же, у Лопухина, был отпечатан и его Catéchisme moral pour les vrais F. M. 5790. Катехизис этот, как говорит Лопухин, он отдал знакомому книгопродавцу продать как новую книжку, полученную из чужих краев[38].
В числе домов Новикова в Москве был теперь известный своею доходностью и обширностью так называемый Шипов дом и здание нынешних Спасских казарм. Новиков, помимо домов, имел обширную книжную лавку в Москве и комиссионеров в шести губернских и уездных городах. Новиков имел в Москве много друзей, в числе которых были самые влиятельные люди, как, например, московский главнокомандующий князь Долгоруков-Крымский, преемник его граф З. Г. Чернышев, граф П. Панин, московский куратор университета Херасков и многие другие.
Последний и дал возможность снять Новикову в аренду типографию Московского университета и издавать «Московские ведомости»; при Новикове последние вместо малой четверки стали печататься в большую и в две колонны и выдаваться по средам и субботам. В кабинете этого содержателя типографии стали собираться вельможи и профессора и люди, замечательные по своим дарованиям; одни содействовали успехам российской словесности своим влиянием, другие своими трудами и советами. «Ведомостей» тогда расходилось уже до 4000 экземпляров.
Желая приохотить публику к чтению, он завел первую в Москве библиотеку для чтения, открытую в его доме у Никольских ворот, для безденежного пользования всеми желающими. Книжная деятельность Новикова росла, типографские станки работали без устали, Москва зажила сильным литературным движением.
Когда было назначено освидетельствование книг, находящихся в магазинах Новикова, то реестр показал, что их было 362 книги разного названия, 3 названия отпечатанных, но не поступивших в продажу, и 55 названий еще печатавшихся в его типографиях. Но скоро гроза постигла Новикова, общество мартинистов[39] обратило на себя внимание правительства, и в числе первых таких жертв был Новиков и его близкий друг Ив. Вл. Лопухин. Главнокомандующий тогда в Москве князь Ал. М. Прозоровский приказал книжные магазины и типографию Новикова запечатать, и 11 февраля 1793 года по указу Екатерины II всех новиковских изданий было сожжено 18 656 книг. Лопухина сослали на жительство в деревню, Новикова же постигла участь более тяжкая.
Он жил тогда в деревне своей и сильно скучал, предчувствуя еще большую беду, и, как рассказывали его дети, несколько дней сряду прилетал на крышу его дома ворон и зловещим своим криком не давал покоя ни хозяину, ни его семейству. Вскоре Новиков был арестован, взят под стражу и привезен в Москву, где содержался три недели. За Новиковым в село его Авдотьино был послан целый эскадрон полицейских драгун под начальством князя Жевахова.
По этому случаю граф К. Г. Разумовский сказал князю Прозоровскому:
Вот расхвастался, как город взял! Старичонка, скорченного геморроидами, взял под караул. Да одного бы десятского или будочника за ним послать, так и притащили бы его.
Для следствия над Новиковым прислан был в Москву известный Шешковский, и после вопросных пунктов, данных им Новикову, на которые он отвечал удовлетворительно, ему была предложена подписка в том, что он отказывается от своих убеждений и признает их ложными. Новиков не согласился дать подписку и был отправлен в Шлиссельбург; по просьбе его ему было дозволено взять с собою одну книгу Библию, которую он читал во время своего заточения и выучил всю наизусть.