Вот загорелось нет еще Она протерла глаза; ах, как они были горячи, эти бедные глаза, при прикосновении ее холодной руки! Опять взглянула она на восток Этот раз уже не было сомнений; розовое пламя вспыхнуло на Андросской горе и стрелой взвилось вверх; за ним другое, третье. И с Кеосской тоже и с Эвбейской тоже все небо исполосовано розовыми столбами. Ослепленная, она отвернула глаза к черной стене Гиметта. Боги! И здесь то же, везде розовые столбы. Она оторвала взоры от горы, обратила их на окружающий ивняк и кусты олеандра. И здесь то же самое, все кусты горят, везде колонны и столбы, и розы, розы, розы. Целый дождь роз полился кругом, с неба, с деревьев, отовсюду. Исчезли небо, леса, горы, все кругом переливалось в багровом зареве
Это терем Зари! Кефал! Кефал!.. Она бросилась к нему.
Зашумело в зарослях. Кефал проснулся.
Олень! Помоги, Артемида!
И дрот-прямолет понесся к невидимому зверю, сверкая своим медным острием в розовом сиянии Зари
Когда над Андросом взошло солнце, его лучи осветили оленя, мирно пившего воду Харадры среди безмолвия дремлющей горы.
IV. Царица вьюг
(Эллины и скифы)
Пролог
I
Уж ты мне поверь, матушка, сказала бродяжка, запивая обильное угощение еще более обильным вином. Это я тебе не как пророчица говорю, а по долголетнему опыту: мало ли вас, молодок, у меня перебывало в руках! И вижу я по всему это у тебя опять к девочке
Отсохни твой язык! в сердцах тут вставила Полимела, пожилая няня маленькой царевны Прокриды. Вот уже стоило подбирать всех этих юродивых, шатающихся вокруг нашего Акрополя!
Оставь ее, строго заметила царица Праксифея, чем она тут виновата? А ты мне вот что скажи, почтенная странница, и этот раз уже как пророчица: как мне вернуть себе милость богов, чтобы они меня благословили царевичем?
Бродяжка еще отпила вина и призадумалась. Наступило торжественное молчание; Полимела и та невольно затаила дух.
Сначала ты мне скажи, матушка царица: после твоей свадьбы была ты паломницей у Геры Киферонской?
Царица покраснела. Ее собеседница грустно покачала головой и посмотрела на нее своими большими глазами.
Богам не нужны почести смертных, продолжала она. Но смертным нужно освящение их жизни общением с богами; и народу нужен пример благочестивых царей.
Опять Полимела недовольно зашевелилась, но, встретив строгий взор царицы, смолчала.
Не забудь же в следующий праздник Царицы Небесной это будет через месяц отправиться к ней на Киферон и вымолить ее прощение.
Но хотела возразить Праксифея.
Знаю твое «но»; слава богам, не девочка. И все-таки скажу тебе: иди. Не бойся ничего: и я там буду.
Еще бы без тебя обошлись! не вытерпела Полимела. Тоже невеста на славу, нечего сказать. Только смотри, Зевсу на глаза не попадайся: неровен час, Гера приревнует и будешь ты рогата, как Ио.
Итак, мы там встретимся; приходи непременно. А теперь спасибо на твоем угощении; и если у тебя нет других вопросов, то я уйду.
Уйдешь, коли встанешь! не унималась Полимела. Легко сказать, два кувшина выкачала.
Ты бы лучше, оборвала ее Праксифея, помогла страннице и проводила ее до ворот.
Случилось, однако, то, чего никто не ожидал. Бродяжка легко встала и, простившись со всеми кивком головы, плавной поступью направилась к дверям хоромы. Казалось, она даже выросла против прежнего; особенно поразила она всех белизной своих полных рук, которой раньше никто не заметил. Напротив, Полимела, сколько ни старалась, никак не могла подняться с места.
Полимела, что я тебе сказала?
Сама не пойму, матушка царица; ты ведь видела, я к кубку и не прикоснулась. И все вино, которое выкачала эта юрод
Она не могла кончить; всю хорому озарило внезапным светом. В дверях стояла бродяжка, но ее риза точно золотом горела, и жидким золотом стекали кудри с ее головы. Это продолжалось только одно мгновение; двери захлопнулись, и серая мгла зимних сумерек вновь наполнила хорому.
Все невольно встали; только Полимела, как ни барахталась, никак не могла покинуть своего злополучного стула.
Уж, видно, придется мне сидеть, сколько угодно будет Дионису, сказала она со вздохом.
Но уже никто не обращал внимания на нее.
II
Ночной праздник Геры Киферонской близился к концу. Огромный костер, поглотивший четырнадцать деревянных изображений богини, догорал; уже виден был серп молодой луны, плывущий, точно лодка, по синеве зимнего неба.
Праксифея со своей хозяйкой, танагрейской царицей Асопидой, возвращалась в свою палатку, у входа в которую стояли две танагреянки с факелами в руках. Одна из них подняла завесу, чтобы впустить обеих цариц.
Но они вошли не сразу; какой-то далекий звон заставил их оглянуться.
Последние огни костра уже успели погаснуть; вершина Киферона была всеми покинута. Но над алтарем Геры виднелись какие-то странные белые фигуры, светившиеся бледным призрачным светом. Не то женщины, не то птицы, но птицы огромные, со сверкающими крыльями. Они кружились с бешеной быстротой, всё ниже и ниже, всё ближе и ближе; и всё явственнее раздавался серебристый звон их крыльев. Праксифея судорожно сжимала руку своей хозяйки:
Что это значит? Кто они?
Но Асопида сама вся тряслась от страха, и багровый свет факела не мог закрасить мертвенную бледность, покрывшую ее лицо.
Не знаю Каждый год посещаю праздник почтенной киферонской владычицы, но их вижу в первый и, боюсь, в последний раз.
Это Вьюги, произнес внезапно громкий глубокий голос из палатки. И хотя в этом ответе не было ничего утешительного, но Праксифея почувствовала внезапное успокоение. Она узнала свою странницу.
Вьюги, резвые нимфы северного царя Борея, продолжала та. В неурочный час пожаловали они к нам, до конца алкиониных дней; но это одна из прихотей старика. Войдите, царицы, и не бойтесь ничего.
Они вошли. Странница взяла обеих за руки и потянула их к себе с неземной силой, как им показалось. Но и эта сила действовала на них успокаивающе.
Звон становился все громче, сопровождаемый оглушительным треском.
Шалят, пояснила странница. Схватили недогоревшие брусья костра, играют ими точно мячиками. Раскидали весь костер. И, смотрите, всю площадку снегом засыпали.
Она все видела полотно палатки стало для нее точно прозрачным.
Еще громче, еще ближе и звон, и свист, и вой. Гнется, гнется полотно палатки. Долго ли выдержит? Но царицам не страшно. Странница держит за руку Асопиду и обвила руками стан Праксифеи, тихо наклоняя ее к себе на грудь.
Не бойся, дочь моя; они совсем близко, я знаю, но не бойся!
Палатка гнется, колья трещат; смех и звон слышится отовсюду. Вот один канат лопнул, за ним другой, третий. Обрушилась палатка, похоронила под собой своих обитательниц, завернула их в себя. Вьюги ее подхватили и стали ее кружить с диким смехом вокруг последнего кола. Наконец и он был вырван, они взлетели со своей добычей на воздух и понесли ее высоко над склоном горы, вниз по долине Киклобора
Когда Праксифея проснулась, утреннее солнце мирно улыбалось с ясного неба. Она была цела и невредима, рядом с нею, тоже невредимая, стояла Асопида. На руках у нее, завернутый в кусок полотна разорванной палатки, дремал младенец девочка, как и было предсказано странницей. Ее самой уж не было видно.
И нарекли новорожденную Орифией. Это значит «бушующая на горе».
Ill
Прошло семнадцать лет. Орифия стала невестой; да, но только по возрасту. В женихах недостатка не было, да и она не чуждалась брака. Но до помолвки дело не доходило никогда.
Отец мой, отвечала она на упреки Эрехфея, разве я тут виновата? Я пойду за всякого, которого ты мне выберешь, будь то царевич или парнетский дровосек; я требую только одного чтобы мой жених меня любил и мне в этом признался. Разве это так трудно?
Эрехфей не мог не согласиться с дочерью; и все-таки никто из юношей не решался. Казалось, весь тот страх, которого не испытала Праксифея во время хоровода Вьюг, передавался женихам «бушующей на горе». Стоило кому из них остаться наедине с нею, стоило ей направить на него свой ждущий испытующий взор его точно молнией прожигало, руки сковывало, дыхание захватывало. Постоит царевна, постоит среди глубокого обоюдного молчания и уйдет, гневно захлопнув за собою дверь. И не сразу прежняя самоуверенность возвращалась к юноше.
Нет, нет! Легче признаваться в любви самой Гере Киферонской, чем ей!
Послушай, дочка, сказала ей однажды Праксифея, мне приснился вещий сон о твоей свадьбе. Явилась мне она, знаешь, та, чьими благостными руками ты была повита в ту ночь. И говорит она мне: представь ты ее в ближайшую феорию Артемиде Делосской. От нее она вернется невестой невестой царственного жениха.
IV
Но и эта надежда как будто обманула. Никогда Делос не видал более блестящей феории; казалось, юноши со всей Эллады собрались на ласковые берега Круглого Озера, чтобы увидеть вторую Артемиду так ее называли и попытать счастья. Но исход был неизменно один и тот же.
И вот афинская ладья опять рассекала волны, пробираясь через лабиринт Киклад к стране родной Паллады. Праксифея с дочерью сидели, вдыхая прохладу вечернего ветра, в грустном раздумье.
Зашло солнце, настала ночь душистая весенняя ночь. Полная луна привольно купалась в голубых волнах.
И вдруг
Что с тобой, матушка? озабоченно спросила Орифия.
Та только порывисто прижала ее к себе.
Смотри!.. Смотри!..
Какие-то белые тучки; что же в них страшного?
Ты их не знаешь, но я их знаю. О дочь моя, мы погибли: это опять они
Да кто же?
Вьюги! Боже, и здесь, на море, среди утесов!.. Мы бы и там погибли, если бы не она. А здесь
Действительно, опять послышался знакомый звон. Вопль отчаяния ответил ему с корабля. За ним последовали молитвы, проклятия. Вьюги резвой толпой нагрянули на пловцов; кто-то бросился спускать парус, но не успел, одна из Вьюг со звонким смехом разорвала его пополам, а другая в то же время разломала мачту и бросила верхнюю часть в море.
Тритоны! Тритоны!
Послышался издали протяжный гул, точно кто-то на рожке играет; вслед на тем расходившиеся волны закишели толпою юношей на всевозможных морских чудищах.
Здорово, сестры! Что прикажете? Бросать, заливать, топить?
Бросать бросайте, заливать заливайте, а топить не смейте! Знайте одно: вы везете нашу царицу.
Орифия стояла одна на носу, легко держась за борт своей сильной рукой, над лежащей в обмороке матерью, над валяющейся среди ребер трюма командой. Вьюги ласкали ее своими пушистыми крыльями, охраняя ее от заливающих волн. На ее устах была улыбка, в очах ожидание: теперь, теперь должно свершиться нечто решающее, великое!
Я здесь, я жду: где ты? Объявись, мой суженый, мой желанный!
V
Он свешивался с черной тучи, весь белый, под навесом своих темных крыльев; снег сыпался с его седых волос и седой бороды, инеем сверкали его густые брови; но ярче сверкал огонь страсти из его глубоких очей.
Орифия, я люблю тебя! Я избрал тебя в час твоего рождения и запечатлел тебя своей печатью. Сама Царица Небесная подарила тебя мне. Хочешь последовать за мною?
Если ты меня любишь, я последую за тобой; ты первый и единственный, сказавший мне это. Но та, которую ты назвал, говорила нам, что ты царь: где же твое царство?
Мое царство необъятная северная страна студеных рек и дремучих лесов. Разбухают реки в дни многоводной весны, широко заливают окружающие поля; но еще шире и выше захлестывает великая скорбь, беспомощное уныние сердца моего несчастного народа Орифия, при родителе твоего отца твой земляк Триптолем, питомец Деметры, принес нам дар хлеба, и с тех пор и у нас колышутся зеленые нивы; но духовного хлеба еще не знает наша холодная страна; его принесешь нам ты, мой нежный цветок, взлелеянный дыханием теплых морей.
Если я вам нужна, я последую за тобой; я с охотой и радостью буду бросать семена нашей Паллады на ниву, взрастившую семена нашей Деметры.
Орифия, наш невежественный, несчастный народ не знает и не признает того, что свято для вас. Я зову тебя к нему, но не хочу тебя обманывать: холодно в нашей стране, и ты стоскуешься по белым храмам и душистым рощам, по теплоте и улыбке твоей Эллады!
Я принесу с собой и теплоту, и улыбку; это будет моим веном твоему народу. Если я вам нужна, я последую за тобой.
Орифия, я не могу тебе обещать даже благодарности от тех, которых ты облагодетельствуешь. Помни, мой народ знал и знает только подъем злобы и взаимоубийственной вражды, от которой он еще больше нищает; он не знает подъема радости и подъема любви. И я уверен, свою злобу он направит и против тебя и твоей науки, науки радости и любви; способна ты перенести и это высшее, крайнее испытание?
Мой рок давать, а не брать. Я готова на подвиг жертвы для твоего народа; готова любить, не быть любимой и все-таки любить
VI
Зашло уже солнце?
Царица Праксифея лежала одна в своей светелке у открытого ставня; лежала на той постели, к которой ее приковало горе о гибели ее старшей дочери, царевны Прокриды. Там, в соседней комнате, няня укладывала ее младших, совсем еще маленьких детей: царевича Кекропа и царевну Креусу; сама же она ждала целебного напитка и целебной ласки своей средней дочери, опоры ее дома царевны Орифии.
Зашло уже солнце?
Она тщетно, приподняв голову, вперяла свои взоры вдаль; густые тучи заволакивали небо со стороны Парнета; в долине был мрак, но мрак ли вечерний, или мрак ненастья, этого она себе сказать не могла.
Орифия еще с полудня, когда небо было ясным, отправилась с подругой на Гаргеттский холм, что над рекой Илиссом: ей надлежало, говорила она, исполнить один предсвадебный обряд в честь Артемиды Делосской; что это был за обряд и что за свадьба, этого она матери не сказала. Она многого ей теперь не говорила, хотя любила ее нежно по-прежнему и более прежнего.
И вот она ушла и все еще не возвращалась; а солнце, вероятно, уже успело незримо зайти за этим черным Эгалеем.
Чу, шаги Она? Нет, не ее поступь. Двери раскрылись, и в них показалась Праксифея выпрямилась верхнею частью своего тела и подняла руку для привета. Странница! Та странница, которую она познала в ночь Киферонского праздника и которой с тех пор не видала.
И как тогда страх и боль, так теперь забота и горе мгновенно исчезли под ее взором, под прикосновением ее руки.
Это ты, почтенная? Но где же моя дочь и ее подруга?
Ее подруга? уклончиво ответила странница. Она стоит недвижно на склоне Гаргетта в немом горе и тает, тает в слезах, с каждым мгновением все более исчезая. И когда афинские граждане выйдут завтра на берег Иллиса, новый родник с целебной водой напомнит им и об исчезновении девы, и о причине ее горя о похищении Орифии ее женихом Бореем.
С этими словами она села на постель больной царицы и обвила ее стан своей белой рукой, запрещая кручине проникнуть в ее сердце. Царица посмотрела на нее; безграничное доверие светилось в ее очах.
Она похищена, говоришь ты? Я никогда больше ее не увижу?
Нет, увидишь еще один раз увидишь.
Она толкнула другой ставень своей свободной рукой; широкая полоса неба открылась взорам царицы. Посредине черной тучи горело багровое зарево, точно жерло огнедышащей горы; причудливые белые образы то и дело мелькали перед ним: быстро мчались они вдаль, один за другим.
Узнаешь свиту северного царя? спросила странница. Они мчатся возвестить его народу о приближении своей царицы. А теперь ты увидишь и ее самое.
За белыми образами мчалась туча нет, не туча, а крылатый исполин с темными крыльями и ясным телом; при багровом свете явственно виднелась его седая голова. И еще явственнее белая ноша его могучих рук. Она протянула правую руку для последнего привета скале Паллады, дому Эрехфея и той, которая ждала ее в этом доме. Еще мгновение и все исчезло.