Рождественские вакации автор проведет с группой студентов в экскурсии по Италии, а по окончании празднеств конвейер периодики снова будет запущен.
Уже 6 января знакомый нам «Тыгодник Иллюстрованы» начинает печатать последнюю сказку цикла ( XIII) «Дочь Немезиды»; заканчивается публикация 24 февраля.
Далее месячная передышка, после которой приступает к делу новый для Зелинского печатный орган столичный «Курьер Польски» и ставит на полосы семи номеров (за 11-е, 13-е, 15-е, 20-е, 21-е, 24-е и 31-е марта) уже упоминавшихся нами «Аргонавтов». Причем с пространной редакторской врезкой и, разумеется, в жанре панегирика. Процитирую лишь несколько строк:
Знаменитый автор «Цицерона», «Соперников христианства», «Возрожденцев» и других выдающихся трудов в сфере античности, сменив заступ сурового исследователя на крылья свободного творца, создал цветной, искрящийся жизнью образ давно исчезнувших доисторических времен, воскресив один из древнейших мифов эллинского мира легенду о чудесном походе Аргонавтов за золотым руном
С 13 по 22 апреля ( XII) «Каменную Ниву» представил своим читателям «Роботник Варшавский». А спустя 5 месяцев такой экзотический для сказок печатный орган, как «Газета государственной администрации и полиции» (даю название в русской огласовке), поместила в номерах от 15-го, 22-го, 29 сентября и 6 октября ( IX) «Дом на юру» под заглавием «Стрыга» слово, которым в польском языке называют вампиров, вурдалаков и прочих упырей.
И на этом феерия закончилась. По неведомым причинам не приняли в ней участия ( VIII) «Мудрость Дедала» и ( XI) «У Матери-Земли». И если о VIII можно предположить, что он тогда еще не был написан, то XI, как мы знаем, был уже издан в Петрограде. Помимо этих двух сказок, не попала на газетно-журнальные страницы и часть первая номера IV «Пещера Гарпий». А вот часть вторая «Аргонавты» после известной нам публикации в периодике 1923 года появится в 3-й книжной серии, которая, как и 4-я, выйдет в свет аж в 1936 году.
Из всего вышесказанного следует очевидный вывод: по сей день полного сборника аттических сказок Зелинского нет ни на польском, ни на русском языках.
Чтобы исправить эту несправедливость, я перевел обратно с польского на русский язык шесть известных лишь полякам сказок, объединил их с семью, существующими на языке оригинала, и получил на выходе тот самый полный свод, который был задуман Ф. Ф. Зелинским.
Именно этот полный сборник впервые предлагается вниманию читателей.
Олег Лукьянченко
I. Кубок обиды
I
У северного подножья Пентеликона там, где речка Эразин, сбежав с горы, прорывается меж двумя склонами к Марафонской равнине, лежал хутор бедного крестьянина Икария. Даров Деметры земля ему не родила, однако его предкам удалось упорным трудом построить террасы по обоим склонам. Южный усажен был маслинами, из их плодов верный заветам Паллады Икарий давил душистое масло, которое сбывал затем в Марафоне и других городах Четырехградия[1]. Северный зеленел вязами; к ним со всех сторон тянулись гибкие ветки ягодных кустов, дающих плоды необыкновенной сладости. Гроздья этих ягод Икарий сушил и употреблял в пищу вместо меда, а излишки продавал.
Жену он потерял еще в молодости, оставшись с единственной дочерью Эригоной. Как и отец, она целыми днями работала. Главным ее делом было пасти коз на южном склоне, следить, чтобы они не переплыли через Эразин и не повредили нежных веток ягодника. Помогала ей в этом верная собака Мера: лежа под деревьями, она стерегла дом и одновременно бдительно следила, чтобы ни одна из коз, приходящих пить к ручью, не пересекала его русло.
Ближайшая деревня находилась довольно далеко от хутора, поэтому свои дни Эригона проводила почти в полном одиночестве. В играх и плясках ровесниц в честь Артемиды участия не принимала: не могла надолго оставить хозяйство и ограничивалась тем, что в дни весеннего ее праздника приносила в жертву кровь козленка, а также пела песни, которым научила ее бравронская жрица, иногда гостившая в хуторе.
Общество девушки составлял только ее отец; но и с ним говорила она не часто. Икарий после смерти жены стал чересчур молчаливым; дочь не считал себе ровней; девушка чувствовала, что ее собака Мера, а также любая из коз и даже ручная галка, прыгающая по брусьям стены, были ей ближе, чем родной отец. Мысль эта наполняла ее грустью, казалось, что и его тоже, но такое положение не менялось к лучшему. Оба работали не покладая рук, хотя толком не знали ради чего. Радость как будто позабыла дорогу к хутору Икария под Пентеликоном.
II
Стоял жаркий летний день. Сорванные недавно янтарные гроздья устилали крышу и увешивали все обращенные к солнцу стены дома; немало их лежало и на столе перед очагом. Икарий и Эригона сидели за столом. Точнее, сидела только Эригона, Икарий же, согласно обычаю, который уже укоренился в те времена, лежал, опираясь на левый локоть. Они изредка обменивались короткими фразами, но думали каждый о своем.
Вдруг за дверями послышался лай Меры, который тут же сменился протяжным испуганным воем. Затем двери отворились, и вошел путник, человек почтенный, но вида необычного, похоже, прибывший из дальних стран. На нем был длинный плащ восточного покроя с фалдами, свободно спадающий с плеч на его дородную фигуру; длинная и широкая борода также как бы стекала душистыми янтарными волнами на грудь. Длинные волосы были заколоты и покрыты венком из плюща.
Здравствуй, гость, сказал Икарий. Утоли с нами голод и жажду, а потом расскажешь, кто ты такой и что тебя к нам привело.
Тот приблизился к столу и занял место на складном табурете, который подвинула ему Эригона, покрытом, в знак уважения к гостю, козьей шкурой. Попробовал хлеба, отпил козьего молока, но, видно, больше для того, чтобы не обидеть хозяина; он не выглядел ни голодным, ни страдающим от жажды. Зато рассказам его не было конца о чужих странах, их жизни и обычаях, о богах и героях, о мудрости предков, о сотворении мира и загробной жизни. Заслушавшись, Икарий и Эригона и сами забыли о еде и питье; оба были очарованы рассказами гостя.
А теперь, сказал тот, как бы подводя разговор к завершению, я хотел бы отблагодарить вас за гостеприимство. Икарий, нет ли у тебя какого-нибудь желания?
Лицо Икария стало печальным.
Есть. Но исполнить его невозможно.
Что же это за желание?
Я хотел бы, тихо сказал Икарий, чтобы вернулась моя жена, которую боги забрали у меня в молодости, а за что забрали, так и не знаю.
Твоя жена воскреснет, можешь не сомневаться, но воскреснет для иной, лучшей жизни. Однако, загадочно сказал гость, можно воскресить ее уже сейчас в твоем воображении, и она предстанет перед твоим внутренним взором так же отчетливо, как если бы была живою.
Могучая Геката! испуганно воскликнул Икарий.
Оставь в покое Гекату, усмехнулся гость. Она тут не нужна. Я сказал, что это дело возможное. Скажу больше: есть два способа его осуществления, но один из них только для посвященных.
Пришелец мечтательно запрокинул голову.
Когда скованная морозом земля почувствует сквозь зимний панцирь первую ласку нового солнца; когда леса Пентеликона днем зазвучат пеньем перелетных птиц, а ночью криками восторга наших товарищей: о, стократ благословенны будут те, которые получат тогда благую весть о новом боге и его чудесах! Не поддадутся они смерти, не поддадутся уничтожению: познав, что есть душа и что она бессмертна. Но это дело будущего, хотя и недалекого, продолжал он спокойным голосом. Вторая же возможность существует для всех, и тебе суждено поведать о ней людям.
Потом, как бы меняя тему разговора, взял лежащую перед собой гроздь ягод и, попробовав их, заметил:
Дивно сладкие плоды. Что ты с ними делаешь?
Сушу, ответил Икарий. Это ведь не ягоды Афины, ни на что другое они не годятся.
Ошибаешься, дружище. Я покажу тебе, что можно из них сделать, и эта наука станет моим обещанным тебе даром. У тебя есть давильня?
Да, я давлю в ней маслины.
Проводи меня к ней и захвати с собой три большие бочки. Ты же, девушка, принеси нам туда самые крупные грозди. Давайте-ка займемся делом.
III
Когда они управились с работой, уже наступил вечер. Бочки, наполненные сладким соком, поставили на сухом открытом месте, где Эразин своими разливами намыл песчаный вал. По указанию гостя сосуды с соком закопали в песок; когда все было закончено, гость поднялся на гребень песчаного вала Икарий с Эригоной поняли, что он собирается сказать им что-то очень важное. Настала торжественная тишина.
Я стою на могиле, тихо молвил он. Мы погребли в ней сочные осенние плоды, где они проведут всю зиму. Но будьте уверены: когда сквозь зимний панцирь земля почувствует ласку молодого солнца, она вернет вам то, что вы ей доверили, но вернет в преображенной и одухотворенной форме. Глубокая мысль содержится, друзья мои, в том, что я сказал. И ваши тела окажутся когда-нибудь в материнском лоне земли, и вам суждено воскреснуть к новой жизни в преображенной и одухотворенной форме. Передавайте мои слова всем, дорогие мои, поймет их тот, кто способен будет понять. А поняв уверовать. Уверовавши же, познает мои тайны и найдет спасение. Вам, однако, я поручаю иную науку. Запомните, запомните, дорогие мои: воскресший воскрешает. Воскресший сок этих ягод вы будете отныне называть вином, а плоды виноградом, как и саму лозу. Имена эти даю вам для всех народов и на все времена. И как только младенец заиграет в лоне Матери-Земли, отворите ее и пейте его кровь. Ибо кровь эта станет эликсиром воскресения и бессмертия. Но узнайте также, как надлежит его пить, чтобы не стал он для вас напитком смерти и проклятия. Помните, что совершенство содержится в числе три: на одну меру вина, мои дорогие, три меры воды. Вот сочетание, которое я вам устанавливаю. Такого разбавленного водой вина, после того как отзвучит праздничный пеан, вы можете выпить три кубка. Три, не больше! Первый в честь Зевса Олимпийского; ибо от него идет всякое начало. Ему возлейте несколько капель, а потом пейте сами. Второй в честь героев и душ умерших, им тоже пожертвуйте несколько капель. Будет это кубок воскресения, ибо, повторяю: воскресший воскрешает. Тем, кто молод, этот кубок не нужен для тебя, Эригона, и одного будет достаточно. Но тому, кто много пережил, многих потерял, второй кубок вернет его прошлое. Третий же в честь Зевса Спасителя, ибо с Зевсом начинает и с ним же заканчивает все дела тот, у кого есть разум. После этого отправляйтесь отдыхать, и сон ваш будет легок, а сновидения радостными. К четвертому же кубку не прикасайтесь, ибо, закончил он громовым голосом: Четвертый кубок это Кубок Обиды!
Гость замолчал.
С восторгом и страхом смотрели на него, стоящего на возвышении под усеянным звездами небесным сводом, Икарий и Эригона. Все трое долго молчали. Наконец Икарий, желая выслушать дальнейшие указания гостя, несмело прервал торжественную тишину:
Верю, гость мой, что не без воли богов навестил ты нашу страну. Но не будешь ли ты любезен рассказать, кто ты, откуда явился и почему именно нам решил передать свою науку?
Гость указал рукой на ту часть небосклона, где сияло созвездие Большой Медведицы.
Родина моя там, сказал, в краю скованных льдом рек и шумящих боров. Нога ваша еще не ступала на землю той страны. Но скоро эллины ее для себя откроют. Вместе с дарами Деметры принесут они туда и мой дар. Но не к добру они достанутся тамошним народам. Ибо страна Большой Медведицы это край дикой необузданной воли. Не зная олимпийских богов и небесной Правды, храня свои непоколебимые обычаи, эти слепцы осмеливаются даже дары Деметры тратить впустую, святотатственно добывая из них подобие моего дара. И, ясное дело, не отказывают себе в Кубке Обиды: сын может глумиться над прахом старого отца, а мать продать свою молодую дочь. И отобрано будет у них то добро, которым они не могли распорядиться с толком.
Затем гость направил руку к противоположной стороне небосвода, где восходил горящий пламенем Орион.
А там, продолжал он, лежит страна обожженных солнцем гор и летучих песков; в подражание самому Ориону, этому алчному и похотливому охотнику, и страна его это край безудержной похоти. И ему не на пользу пойдет мой дар; мудрым будет тот законодатель, который запретит его полностью и навсегда. Вы же, эллины, счастливы потому, что живете посредине между тем и другим народом. Страна ваша это край разума и умеренности. Поэтому именно вам приношу я свой дар радости и воскресения. Если же спросят вас, кто был вашим гостем, скажите, что был это Дионис, сын Зевса и Семелы.
Через минуту плащ с фалдами и длинная борода пришельца растворились в синей ночи: в свете восходящего месяца перед отцом и дочерью предстал юноша божественной красоты с глубокими темными очами и румянцем на лице. Не успели они опомниться от изумления, как он приложил руку к устам и звонко выкрикнул:
И-о! И-о!
Все вокруг ожило.
И-о! И-о! прозвучало в ответ.
Эвоэ, Вакх! Вперед, вакханки! Вперед, вакханки! В горы, в горы! Эвоэ!
Замелькали факелы среди вязов на северном склоне, среди маслин на южном, в олеандровых зарослях на Эразине. Зароились дивные фигуры: юноши в козьих шкурах, девушки в оленьих, наброшенных на плечи и стянутых змеиным поясом. Все кружились, плясали под оглушительную музыку, в которой трели флейт сплетались с грохотом бубнов и звоном меди. Все ближе, ближе подступала обезумевшая толпа, песчаный вал был окружен уже ею со всех сторон.
Икарий и Эригона стояли как зачарованные, не понимая, что с ними происходит. Уже не только люди кружились в танце плясали горы, деревья на горах и звезды на небе; все сплелось в головокружительном хороводе; казалось, по всему свету разливается неудержимой волной этот дивный, неумолкающий оглушительный клич:
Эвоэ!
Все выше и выше вздымалась волна. И вот среди толпы юношей и девушек появилась повозка, запряженная какими-то невиданными дикими зверями. Сидела на ней госпожа царственного величия и дивной красоты. Повозка направилась прямо к песчаному валу.
Сюда, сын мой! Ко мне!
Дионис занял место рядом с той, которая его позвала, и милостиво попрощался с Икарием и Эригоной, помахав им рукой. Затем повозка двинулась в сторону Пентеликона, восторженная толпа последовала за ней. Все исчезло как сон, и лишь восклицания: «И-о! Дионис! И-о! Семела! Эвоэ! Эвоэ!» доносились время от времени с горных лугов, но и они наконец рассеялись в ночной тишине.
IV
Наступила зима, морозная и ясная. Для жителей хутора на Эразине прошла она так же, как и прежние, Однако, когда блеснул над ними свет четвертого полнолуния, Икарий сказал дочери:
Пора выполнить наказ нашего божественного гостя.
На следующий день, закончив работу, они отправились к песчаному валу и откопали одну из трех бочек; принесли домой, отлили немного в пузатый жбан, добавили три меры воды и наполнили полученной смесью два кубка.
Пообедали как обычно; Икарий взял свой кубок, но не сразу поднес его к губам.
Дионис велел, прежде чем выпить, спеть пеан. Кто ж нам его споет?
Я спою, ответила Эригона.
Ты? Да разве ты умеешь?
Эригона встала и запела, набожно вознося руки к небу:
Икарий в немом удивлении слушал слова песни. Дочь неожиданно предстала перед ним в новом свете. «Как же, оказывается, мало я ее знаю!» мелькнуло у него в голове.
Кто научил тебя, деточка, этой песне?