Ладно, пойду сажать цветы. Мне уже тоже хотелось как-то спрятаться. Не дожидаясь ответа, я развернулась, побрела к стене. Снова начала перебирать пальцами воздух.
Я могу помочь? тихо донеслось в спину.
Я не стала оглядываться и говорить «нет», только помотала головой. Почему-то точно знала: он не будет навязываться. Знала, что для него не навязываться важно.
Я должен быть с тобой как можно больше, все же напомнил он, и это «должен» кольнуло меня.
Глупая. Я же ненадолго забыла, что Эвер моя обслуга, ну или почти обслуга, не знаю точно, как это назвать, обслугой гасителей называла только мама. В общем, Эвер здесь не потому, что я ему нравлюсь. Он здесь по приказу отца. И потому, что иначе я могу сойти с ума, лишиться ног или без всякого предупреждения превратиться в сухую горбатую старушку без глаз.
Тогда сядь вон там, в тени. Все так же не оборачиваясь, я махнула грязной рукой в сторону кипарисов. Солнце высоко.
Я не видела, послушался ли он, шагов тоже было не слышно. Не хотелось проверять. Я вернулась в свой уголок, взяла лопатку и принялась сосредоточенно выковыривать из земли самые крупные камешки. Ужасное место уродское. Но только здесь садовники не насовали гадких роз, гортензий и гвоздик, обожаемых мамой, а еще тут достаточно тенисто, чтобы ландышам было хорошо. Земля не такая и плохая, если прорыхлить. В другом уголке у меня отлично растут лесная земляника и виолы, хотя впору расти скорее каким-нибудь колючим жителям пустынных долин Игапты.
Я принялась за работу: это помогало меньше думать. И о мертвой маме, и о Лине с отцом, которых я не увижу до вечера, и о том, что теперь у меня есть обслуга. Обслуга, которая, видимо, будет отвечать за меня. Обслуга, за которую буду отвечать я, потому что нет, нет, нет, я не хочу сходить с ума и кого-то убивать! Эвер вроде славный. Очень даже. Я буду общаться с ним, как с другими работающими в замке людьми, просто постараюсь держаться подальше. Чтобы в случае, если я начну сходить с ума слишком рано, он успел спрятаться или убежать.
Я ужасно боялась этого ну, сумасшествия. Правда боялась, спасибо маме и папе. Я успела узнать, что даже гасители не панацея, рано или поздно волшебник все равно увечится и сходит с ума. Хорошо, если в таком порядке: от калеки вреда все-таки меньше. Но не всегда. Брат нашего прадеда, того самого Иникихара, перебил целый пляж, когда лишился рассудка. К тому времени он уже двигался только на четвереньках: спина не разгибалась от дикой боли, хотя ему было лишь двадцать пять или около того. Так случается чаще всего, если дар очень сильный. У брата прадедушки был такой, он даже летал, чего не умеет никто, много веков. Я не была и вполовину так сильна, но все равно иногда становилось жутко. А потом я от страха отмахивалась и уверяла себя, что мне повезет повезло же моей прабабушке Эагре, жене Иникихара! Хотя как сказать, умерла-то она тоже молодой И все же. Кому-то везло дожить и до сорока. И чуть больше
Я все рыла землю, пытаясь сделать ее пригодной для ландышей. Они, склонив белые головки, наблюдали за мной из сгустка тени, где я их укрыла, каждый был вкопан во влажный кусочек родной лесной земли. Каждый предстояло хорошо посадить.
Эвер тоже на ландыш похож.
Странная мысль, я не заметила, как захихикала из-за нее. Но правда: у ландышей белые цветки, широкие плотные листья, сама осанка, или не знаю, как это обозвать, какая-то благородная. И тень. Я почему-то была уверена, что Эвер любит тень, что правильно я его услала туда.
Он все это время молчал. Я вроде чувствовала его взгляд, но боялась повернуться и проверить. Что, если он подумал, подумал да и ушел? Решил побыть со мной в какой-нибудь другой раз? Если я совсем ему не понравилась, раз не хочу разговаривать, если
Ты устала, раздалось над головой. Сходи лучше к пруду. За мхом.
Я не вздрогнула, я вообще почти никогда не вздрагиваю, наоборот, замерла с занесенными над разрытой ямой руками. Подняла глаза и увидела Эвера рядом. Он присел на корточки. Забрал мою лопатку. Прищурился, оглядывая землю, а потом решительно копнул ее, с такой силой, что поддел сразу много камней. Они полетели в стороны, в том числе на его штаны. Он и не заметил.
За мхом? бездумно переспросила я. Он кивнул.
Ландыши любят мох. Лучше окружить их им, он будет удерживать воду, если что.
Если что? уточнила я. Он улыбнулся.
Например, если забудешь полить. В лесу почти всегда довольно влажно, ты ведь знаешь.
Я не знала, но не могла сказать. К замковой территории, с противоположной от моря и города стороны, прилегал лес, но туда в основном ходили слуги за грибами, ягодами, дичью. Меня лес завораживал, я порой просилась с ними и даже тащила на прогулку отца, но все-таки случалось это редко. Я не знала, как, чем лес живет. Всякий раз была уверена, что его сырая, тенистая, зеленая прохлада чарующая случайность, которую мне повезло застать.
Я кивнула и пошла, ничего не ответив. Но все это время пока добрела до выложенного камешками водоема, пока нашла место с самыми густыми изумрудными подушками, пока оторвала немного в тех местах, где садовники особо не заметят, я продолжала думать. Почему все-таки он решил помочь? На его месте я бы радовалась, что меня отослали просто отдыхать в тень. Разве он не должен бояться приближаться ко мне лишний раз?
Проблема гасителей их поиска в том и есть. В отличие от остальных демосов гасители часто скрывают клейма. Не хотят быть привязанными к чужому человеку: ведь если попадутся, как Эвер, их могут и заставить, особенно если волшебник высокопоставленный, если помощь ему вопрос безопасности государства. В наших законах даже прописано: «Каждый гаситель обязан исполнять долг». Это не то правило, за нарушение которого накажут боги, но то, за исполнением которого внимательно следят люди. Матери гасителей или повитухи должны сообщать о появлении таких младенцев сразу. Конечно, это не работает: узы на много лет, угроза смерти от руки сумасшедшего никто не хочет этого для своего ребенка. Гасители прячутся. Содрать кожу с клеймом нельзя; поверх татуировок и шрамов оно тоже проступит. Даже если отрежешь руку, оно появится на другой, а может и на лице. В детстве я не понимала, как это несправедливо, а еще несправедливее, что ни один другой демос не связан такими ограничениями. В детстве я и заподозрить не могла, к чему само наличие «Закона о долге гасителей» приведет меня. Моего брата. Его друзей. И Эвера.
Я вернулась с ладонями, мокрыми от мшистой тяжести. Зеленые подушечки лежали на них и пахли лесом удивительно, ведь лес был далеко. Эвер уже разрыл, удобрил и даже полил землю, а теперь просто сидел на корточках и внимательно смотрел на меня. Снизу вверх. Странно. Легкий ветер дрожал в его волосах, взгляд казался оживленным будто Эверу нравилось то, чем он занимался. Он молча кивнул на ландыши: похоже, смирился, что я не слишком-то разговорчивая. Я сложила мох в траву, сходила за саженцами, принесла их и начала расселять в новом жилище. Эвер аккуратно присыпал каждый землей и снова немного поливал. Потом мы уложили вокруг мох. Все это время между нами висела тишина.
Получилось не так чтобы красиво; ландышам не понравилась пересадка. Они понурили головки и листья, я расстроенно оглядела их и вздохнула.
Не переживай, сказал вдруг Эвер. На новом месте всегда тяжело. Нужно привыкать.
Я медленно повернула к нему голову. Поняла, что он вовсе не о цветах.
Расскажи о себе, выпалила я, прежде чем прикусила бы язык. Опять, как с папой, запоздало клацнула зубами. Эвер явно это услышал: на секунду приподнял широкие брови-полумесяцы. Ну хоть что-то.
Что, например? спокойно спросил он, тоже не отводя глаз. Я не могла понять, неприятно ли ему, и потому терялась.
Ну ну Теперь прикусить язык хотелось из-за глупости. Почему ты не убегаешь, например? Или только задумал побег?
Эвер помедлил, не меняясь в лице. Но потом его губы дрогнули так сильно, будто он вот-вот расхохочется; они даже приоткрылись, и мелькнули зубы ровные, белые, островатые и крупноватые ровно настолько, чтобы оставаться красивыми.
Так я тебе и сказал! фыркнул он, и я невольно улыбнулась в ответ. Мы продолжали друг на друга смотреть. А если серьезно нет, Орфо. Нет. Мне некуда идти.
Он опустил глаза и стал выравнивать мох. Я смотрела на его губы, нос, светлые ресницы, пытаясь ко всему этому привыкнуть: было пора. Шумно выдохнула. И требовательно спросила:
Это почему?
Эвер молчал. Но я уже не могла оставить его в покое.
Ты ты что, не хочешь домой? Это плохо укладывалось в моей голове. И не расстраиваешься, что твой демос раскрыли?
Что ты здесь, что я здесь, что мы брали друг друга за руки и теперь связаны? Но этого я не произнесла. Эвер снова посмотрел на меня, теперь как-то странно словно бы с удивлением.
Я не знаю. Трудно было угадать, к какому из двух вопросов относится ответ. Или к обоим? Пока не знаю, многого не знаю, но обязательно пойму. Как и ты.
Это было правдой, я тоже запуталась. Я робко кивнула.
Что касается демоса. Эвер поднял руку, поправил волосы убрал падающую на лоб густую копну. Серьги блеснули. Не все скрывают его. Я и не думал, что буду это делать. Просто в моем даре никто прежде не нуждался.
Никто? Я не поверила. Сорвала пучок травы, стала протирать им руки, даже не замечая, что пачкаюсь только сильнее. Но говорят, в Физалии в последнее время родилось много волшебников и вообще всегда было немало
И там достаточно гасителей. Эвер кивнул. Звучало невероятно: в нашей-то стране гасителя не найти. Закон о долге у нас отменили несколько лет назад. Физальские гасители сами решают, помогать ли волшебникам. И большинство отвечает «да» на этот вопрос просто из милосердия. И потому что волшебники ценят их.
Я понурилась. Война, которую начала мама, и так казалась мне неправильной. А после такого признания и вовсе выглядела дикой. Физальцы что, цивилизованнее нас?
Со мной проще, продолжил Эвер. Тон его изменился, стал холоднее. Во мне не нуждались. Хозяин воспринимал мое клеймо как вложение в будущее и надеялся позже перепродать меня подороже. В какой-нибудь другой стране, где в гасителях больше нужды. А до этого я был нужен ему для Я подняла глаза. Мне показалось, что он стал бледнее, что немного начал задыхаться, других вещей. Разной помощи. Вот.
Хозяин, повторила я.
Прозвучало вопросительно: слово ассоциировалось у меня только с папиным клеймом. Хороший человек, который умеет всех поддержать шуткой или делом. Любит танцевать на винограде, печь лепешки на пару с главной кухаркой и колоть дрова. Ловко заправляет одеяло в пододеяльник. Может сам отправиться на охоту за «мясным ужином» или наловить рыбы в море и знает, что где лежит, даже если об этом забыли все управляющие и мама.
Хозяин, повторил Эвер все тем же неживым голосом. Да. Но это другое. Другое, просто забудь пока, хорошо?
Я не шевелилась. Кивнуть не получалось. Почему-то стало страшно.
Расскажи мне о себе, повторила я и прибавила тверже. Все. Я хочу знать. Ведь мы теперь вместе, правда?
Он опять приоткрыл рот в удивлении. Потом его глаза сверкнули яркой бирюзой. Пальцы, такие же грязно-черные, как у меня, потянулись к шее, но, не тронув ее, опустились. Он явно колебался, но наконец что-то решил.
С чего бы начать, вздохнул он. Пожалуй, с того, что есть на свете рынки, где продаются люди
Чудовище
Телега скрипит, качается, стучит колесами на каждой колдобине уже болит голова. Но большая бесцветная ящерица с короткими мощными лапищами тащит ее исправно, даже довольно быстро. Слишком быстро, чтобы я могла пожалеть себя, вылезти и трусцой побежать рядом. Но недостаточно быстро, чтобы мерзавец Скорфус не мог вальяжно лететь над нами, уберегая пушистый зад от лишних ударов.
Мы уже приехали? иногда монотонно спрашиваю я.
Не-а.
А теперь приехали? интересуюсь, когда делегация дрогфу, провожавшая нас от самого места битвы, наконец откланивается и на прощанье просит оставить ящерицу у входа.
Нет, человечица, ты же помнишь, сколько мы тащились до обитаемых пещер.
Розоватые жабры ящерицы недоуменно раздуваются. Наверное, даже ей слово «человечица» режет уши. Или что там у нее? Сложный вопрос, я даже не уверена, что она правда ящерица, а эти веерообразные кожные наросты на ее горле правда жабры. Жабры вроде у амфибий?
Ну теперь-то приехали? вздыхаю еще через несколько залов, уже совершенно пустых: без сталактитов, без кристаллов, лишь с унылыми обледенелыми водоемами. На стенах и потолке дрожит белесое кружево изморози примерно такая отделка украшает некоторые королевские наряды. Не люблю кружева. А здесь еще и так погано холодно, что я уже вся в мурашках.
Орфо, я выцарапаю тебе глаза, нежно обещает мой кот, сделав над телегой мертвую петлю. Из пасти вылетает густое облачко пара. Заткнись сейчас же, я что, не устал?
На самом деле мне почти плевать. И я хорошо представляю, сколько нам ехать до места, откуда мы в Подземье попали. Мне просто нужно отвлекаться на окрестности, на препирательства, на холод, на силуэт Скорфуса, похожий в сумраке скорее на громадную и пьяную летучую мышь, чем на кота. На любые детали. Только бы не смотреть на распростертое существо, которое занимает большую часть телеги. Пока я на ухабах ушибаю только задницу, оно бьется о подгнившие доски всем телом. И судя по гримасам, бьется болезненно.
Его привалили спиной к борту и замотали понадежнее: живую руку больше не видно, как не видно и вторую, железную. Нормально вообще видно только голову. Полуоткрывшиеся, затуманенные от недавнего удушья красные глаза буравят меня, и в них читается одно-единственное слово, то же слово, которое эхом отдается в моем рассудке.
Ты.
Скорфус прав: подвижки определенно начались. Значительные ли?
Я глубоко вздыхаю, прикрываю глаза, обнимаю колени и тычусь в них подбородком. Мне плохо, и вовсе не оттого, что шея по-прежнему болит, и не оттого, что Скорфус, как нередко, злит меня своей бодростью. Я боюсь. Я ужасно боюсь. И даже не могу предположить, что будет дальше: во-первых, не в силах сосредоточиться, а во-вторых, как выяснилось еще в первые минуты чудовищного путешествия, мое волшебство здесь просто не работает.
Что делать-то будем? звучит в черноте. Свистит под крылом воздух, Скорфус опять приземляется на мое плечо. Спасибо и на том: хотя бы становится теплее.
Можешь еще разок вылизать мне шею, вяло предлагаю я. Это помогает.
Не вопрос. Он издает что-то вроде урчания, но приступать к работе не спешит. Вот только я не о том, человечица. С ним, с ним что?
Не нужно поднимать веки, чтобы угадать, в кого тычет черная когтистая лапа. Поморщившись, я все-таки прошу:
Не говори так, будто его тут нет.
Душнила, фыркает Скорфус и все-таки начинает лизать мою вновь закровоточившую шею. Понял: обсуждать такие вещи мы сейчас не будем.
Правда, что тут обсуждать? Я не знаю, понятия не имею, в душе не представляю, и все, что у меня есть, обещания и уверения этого кота. Того, что мне нужно от Монстра, не получить, если Скорфус окажется не прав. Я попаду в безвыходную ситуацию и погибну, погибну с огромным позором, разочаровав и вдобавок ввергнув в ужас всех. На моем надгробии посадят вместо оливы или апельсина самую вонючую полынь и выбьют что-то вроде:
«Здесь лежит грешная Орфо. Она пыталась. И это был кошмар».
Телегу опять подбрасывает одновременно с тем, как я ударяю по ее борту. Боль в кулаке двойная, я шиплю сквозь зубы и выплевываю: