Оставив врата позади, она бодро зашагала вдоль Старой Дороги, петлявшей через заброшенные поля. Во времена Эры Пяти Мечей эти равнины стали местом великой битвы, когда могущественный клан Огава напал на Удайву на цитадель своих врагов, Омайзи, и был истреблен здесь же. В детстве Миуко мечтала покопаться в здешних полях наряду с мальчишками своего возраста, выискивая ржавые наконечники стрел и обрывки ламеллярных доспехов, но правила приличия запрещали ей этим заниматься. А наслушавшись ужасающих историй о воинах-призраках, восставших из-под земли, Миуко решила, что играть в доме, пожалуй, куда приятнее.
Размахивая зонтиком, Миуко пробиралась через полуразрушенный мост, пересекающий реку Озоцо, которая шипящей и сверкающей изумрудной змеей пролегала вдоль крутых берегов, стремясь к столице. Когда-то мост был настолько широк, что два экипажа могли свободно проехать по нему, но землетрясение, сопровождавшее печально известную истерику Миуко, положило этому конец. Теперь, с полусгнившими балками и зияющей дырой на спуске к реке, мост едва ли мог вместить одну-единственную лошадь.
Пока Миуко переходила мост, в небе пролетела одинокая сорока, сжимающая золотой медальон в клюве.
Дурное предзнаменование, которое Миуко не заметила.
Затем среди сорняков в заросшей канаве одиннадцать раз прострекотало какое-то насекомое и замолкло.
Предвестие несчастья, которое Миуко не услышала.
Наконец, над опустевшими полями пронесся прохладный порыв ветра, заставивший пожухлые листья на пути Миуко шелестеть, словно возвещая ее об опасности.
Возможно, уделяй она больше внимания историям матери, Миуко знала бы, что в преддверии ужасных бедствий мир часто наполнялся предостережениями и возможностями изменить судьбу. Но ей не нравились те истории, а с момента внезапного отъезда матери она изо всех сил старалась избегать их, потому-то и не замечала этих знаков. А если и замечала, то говорила себе, что они ничего не значат. Она была прямолинейной девушкой с головой на плечах слишком разумной, чтобы беспокоиться о чем-то большем, чем вид облаков на небе, которые выглядели так, будто собирались разойтись.
Будь она более внимательной, смогла бы, возможно, избежать серьезных неприятностей, быстро повернув назад и направившись тем же путем, по которому пришла, хотя это (без ее ведома) повлекло бы за собой природное бедствие, такое стремительное и внезапное, что не только запустевшая деревня Нихаой оказалась бы в зоне поражения.
В любом случае, Миуко продолжала идти.
2
Недобрый час
Заполучив чайные чашки от гончарного мастера, который трижды высказался по поводу того, как неподобающе девушке бегать по поручениям, Миуко возвращалась домой в центр деревни, стараясь не повредить обтянутую тканью коробку с чайными чашками, зажатую под мышкой.
Здесь, недалеко от старой границы, деревня полностью превратилась в руины: обвалившиеся крыши, молодые побеги, пробивающиеся сквозь половицы, птицы, порхающие сквозь огромные щели в стенах. Когда Миуко проходила мимо, с близлежащих полей начал подниматься туман, зловеще расстилающийся над канавами. Где-то на одной из заброшенных ферм пронзительно завопила кошка.
Миуко, по крайней мере, надеялась, что это кричала кошка. Согласно легенде, в густом тумане речных равнин, как поговаривали, обитали призраки убитых солдат Огавы, которые, отягощенные жаждой крови, поднимались из-под земли вместе с туманами. Наяна, так деревенские жители называли туман, что означало «пар духов».
Чайные чашки у Миуко под мышкой нервно звякнули. Успокаивающе похлопав по коробке, Миуко прибавила шаг. Может, она и не придавала большого значения россказням матери, но не была настолько глупой, чтобы задерживаться там, где могли водиться мстительные духи.
Она уже проходила старый особняк мэра с его рухнувшими воротами и пришедшими в упадок садами, когда заметила троих детей, резвящихся и прыгающих на дороге.
Раздался вскрик, за которым последовали одобрительные возгласы. Дети окружили птицу, сороку с лазоревым оперением, черной макушкой и серым тельцем, а кончики крыльев и хвоста отдавали синевой. Птица хромала, волоча правое крыло за собой, в то время как один ребенок кружил вокруг нее, подталкивая палкой. Отпрыгнув в сторону, птица приземлилась на бок и снова вскочила на лапки, когда другой ребенок бросил в нее камень. Третий ребенок как раз вытягивался, чтобы накинуться на сороку, но тут голос Миуко прорезал воздух:
Остановитесь! Оставьте ее в покое!
Дети замерли посреди шага, уставившись на Миуко, одичавшие, словно маленькие лисы.
Один из них ухмыльнулся, обнажая свои кривые зубы.
Заставьте нас, леди!
Да, леди! вторил ему другой, с прищуренными глазами.
Позабыв на мгновение, что она не была воином, а всего лишь служанкой, которая никогда не дралась с другими детьми и которая, по правде говоря, даже не умела драться, Миуко ринулась вперед, размахивая зонтиком, как она надеялась, в угрожающей манере.
Дети с криками разбегались в стороны:
Леди! Леди! Леди!
Тот, что имел искривленные зубы, ударил ее палкой по бедрам. Она сделала попытку пнуть его, но споткнулась о свои собственные ноги. Миуко проклинала свою неуклюжесть, а затем и свою подвернувшуюся лодыжку.
Пока Миуко восстанавливала равновесие, один из детей развернулся и спустил штаны, выставляя напоказ свой бледный зад, по которому она тут же ударила зонтиком.
Бумажный зонтик порвался. Бамбуковые прутья хрустнули.
А зад мальчика покраснел от боли.
Мальчик взвизгнул и отскочил назад, потирая больное место.
Двое других засмеялись и толкнули его, а затем, поспорив немного между собой и, по-видимому, совсем забыв о Миуко, они скрылись в тумане, оставив ее одну с травмированной лодыжкой, сломанным зонтом и весьма растрясенной керамической посудой.
Собравшись с силами, Миуко огляделась в поисках сороки, но кроме обветшалых ворот старого особняка мэра и черных ветвей корявой сосны, верхушка которой выглядывала из-за крыш, словно молния, ничего не увидела. Туман опускался ниже, затягиваясь вокруг Миуко как петля.
Поднявшись на ноги, Миуко ощупала свою лодыжку. Она не оказалась сломана, но ей придется ковылять обратно до деревни, в то время как сумерки уже наступали на пятки. Она наскоро осмотрела чайные чашки, поочередно прикасаясь к каждой из них указательным пальцем: в порядке цела тоже целая разбита.
Неровные керамические осколки звякнули друг о друга, пока она рылась в коробке. Половина набора была повреждена, другая часть изрядно разбита. Мысленно проклиная собственную неуклюжесть, Миуко уложила осколки на свои места и разгладила тканевую подкладку, словно крошечный саван, прежде чем снова закрыла коробку.
Неужели она ничего не могла сделать правильно?
Чашки в ответ хранили молчание.
Вздохнув, Миуко заковыляла назад в Нихаой в компании сломанного зонтика и осколков разбитых чайных чашек, скользящих туда-сюда среди своих собратьев.
Туман сгущался. Тьма окутала Старую Дорогу. А высоко в тумане показался тонкий, не толще иголки серебристой ели, полумесяц. Встревоженная Миуко задалась вопросом, идет ли она в направлении деревни или ее каким-то неведомым образом занесло на извилистую тропу, проложенную коварными духами. Миуко могла поклясться, что сквозь туман заприметила чью-то фигуру, одновременно массивную и бесплотную, порхающую над ее головой.
Неужто солнце село? Неужели ее поймали в недобрый час?
Она пробиралась сквозь туман, ее дыхание с каждым шагом учащалось. Казалось, несколько часов прошло после встречи с оголтелыми детьми и целая вечность с момента, как она покинула трактир.
Потому, увидев балясины полуразрушенного моста, выступающие из тумана, она едва ли не вскрикнула от облегчения. Прихрамывая, Миуко двинулась вперед, но не успела она дойти до моста, как на нее обрушился холод, морозный, как сама зима.
Мир закружился. Коробка с чашками с грохотом выпала из ее рук. Сломанный зонт упал на дорогу, словно поваленное дерево.
Пошатнувшись, Миуко вглядывалась в туман, который клубился пред ее взором головокружительными спиралями, смещаясь и расступаясь, обнажая деревья, руины и одинокую фигуру, стоящую в двадцати футах от Старой Дороги.
Женщина.
Хотя нет, вовсе не женщина.
На ней было одеяние жреца, ее кожа была яркого и загадочного синего цвета, как самая священная краска индиго, а глаза казались белыми, как снег, скользившими по дороге словно в поисках, нет, словно жаждут чего-то.
Или кого-то.
Пораженная увиденным, Миуко отшатнулась. Духи могли быть и хорошими, и плохими, обманщиками или проводниками, но этот явно не собирался ей помогать. Не с таким голодом во взгляде.
Ягра, прошептала Миуко.
Демон. Злой дух.
Заметив Миуко на дороге, существо, спотыкаясь, приближалось к ней, размахивая руками во все стороны. С истошным воплем оно ринулось вперед.
Миуко попыталась бежать, но то ли она была слишком медлительной, то ли дух был чересчур резв. До Миуко оставалось двадцать футов. Достаточно близко, чтобы до нее можно было дотронуться. Дух стоял перед Миуко, волосы каскадом рассыпались по плечам, словно длинные пряди черной ламинарии. Его руки запутались в одеждах Миуко, притягивая девушку так близко, что она чувствовала ледяное дыхание демона на своих щеках.
Миуко понимала, что должна бороться. Будь она храбрее или отважнее, как ее мать, она бы так и поступила. Но она не была своей матерью, равно как и храброй.
Существо заговорило, зашептало, слова были подобны дыму в холодном воздухе. Застыв на месте, Миуко наблюдала, как губы демона приоткрываются, слышала голос, который одновременно был женским и вовсе не женским, человеческим и внеземным:
Так и должно быть.
Затем дух склонился вперед, и прежде чем Миуко успела помешать ему, губы слились в совершенном жгучем поцелуе.
3
Доро ягра
Первая мелькнувшая в голове Миуко мысль была о том, что у нее случился первый в ее жизни поцелуй, да еще и с демоном.
У жителей Авары на такой случай имелось даже особое название. Язай [6]. Куда сильнее, чем простое невезение, язай являлся результатом всех дурных помыслов и поступков человека, сложенных воедино и обернувшихся против него самого во сто крат сильнее. Язай стал причиной того, почему воин в истории Рохиро ходил со свернутой назад головой, причиной, из-за которой жена покинула его, и причиной, благодаря которой он не смог умереть с честью от своей собственной руки. Язай, если верить слухам, являлся причиной того, что Нихаой разрушалась и сравнивалась с землей, как результат давнишнего проступка одного из жителей деревни по отношению к могущественному духу.
Язай, должно быть, также стал причиной случившегося с Миуко, хотя она не имела ни малейшего понятия, чем заслужила подобное. Будучи простой девушкой из служилого сословия, она почти никогда не обращала внимания на такие вещи, как божественное возмездие, но сейчас, учитывая обстоятельства, Миуко начала о них задумываться.
Эта мысль навела Миуко на вторую мысль, а может, и третью (в данный момент ей было не до подсчетов), а думала она о том, что поцелуй получился вовсе не таким, каким она его себе представляла. Конечно, Миуко и помыслить не могла о поцелуе с демоном, но те ощущения, которые возникали от ягры, не были похожи на страсть, даже желанием это не назвать, а уж романтическими чувствами и подавно. Вместо этого Миуко испытывала диковинное чувство, будто ее расщепили надвое, словно срубленное топором дерево, или геоид, расколотый пополам молотком. Казалось, сам поцелуй раскалывает ее на две части, в области груди что-то менялось. Словно семя, пускающее корни. Гниение, медленно распространяющееся по телу и изменяющее плоть трупа.
За исключением того, что она не была мертва. Или, по крайней мере, надеялась, что нет.
Внезапно дух оттолкнул ее назад. Миуко, пошатываясь, мельком успела увидеть серповидную луну, тускло сияющую в тумане.
Девушка бросилась к мосту с единственной мыслью в голове, как бы поскорее добраться до врат духов на границе деревни. Если ослабевающая магия врат по-прежнему не иссякла, демон больше не сможет ее преследовать. Внутри человеческих границ она будет в безопасности.
Однако Миуко не чувствовала ни холодного дыхания на затылке, ни когтистых пальцев, вцепившихся в запястья. Демон, вероятно, отпустил ее. А возможно, ей удалось сбежать.
Миуко прищурилась, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в сероватом тумане, зная, что если даже не видит огромную дыру в мосту где-то в стороне, то вряд ли обнаружит демона, передвигающегося быстрее, чем ее глаза могли уследить.
Девушка заковыляла дальше, цепляясь за перила.
А затем раздался стук копыт.
Он доносился позади нее ровный ритм железных башмаков по утрамбованной земле. Миуко повернулась, готовясь предупреждающе вскрикнуть.
Но когда она оглянулась, то не увидела ни демона с синей кожей, ни лошади, только лишь свечение в тумане, стремительно несущееся к ней, словно брошенный ребенком мяч.
На краткий миг Миуко задумалась, а не байгава ли это свет, который несут духи обезьян, чтобы направить затерявшихся путников в безопасное место.
Она чуть не рассмеялась. Со сколькими духами ей предстоит сегодня повстречаться? С двумя? Девятнадцатью? С двенадцатью тысячами Огава, которые были убиты на речной равнине?
Это был язай, должен был быть он. За семнадцать лет своей жизни Миуко ни разу не встречала духа. Теперь же она, пусть и неумышленно, разгневала насу [7], что стало ее наказанием.
Но когда свет приблизился, на Старой Дороге она увидела вовсе не обезьяний дух или иное нечеловеческое существо, а мужчину, молодого мужчину. Хотя никогда прежде она не видела его своими собственными глазами, Миуко узнала черты лица благодаря официальным объявлениям и общественным плакатам: линии щек и высокие изогнутые брови. Он был красив, с идеально симметричным лицом, как все богатые и влиятельные люди, кому деньги и статус обеспечили целые поколения хорошего воспитания. Однако, по мнению Миуко, конечному результату немного не хватало характера.
Здесь, на Старой Дороге, стоял Омайзи Рухай, доро [8], единственный наследник йотокай и будущий правитель всей Авары.
Миуко моргнула, приоткрыв рот.
Она могла бы разобраться с духом. Справилась бы. Как-нибудь.
Но с единственным наследником самого могущественного человека в королевстве? Этого она постичь не смогла.
Доро, как правило, проводил лето в южных провинциях с другими молодыми дворянами, чем и занимался каждый год. Что он делал здесь, в заброшенной деревне Нихаой, несясь галопом без сопровождения свиты?
Несмотря на то что Миуко было известно, что доро старше ее на несколько лет, в реальности он оказался моложе, чем на своих портретах: его величественные черты сияли, словно подсвеченные внутренним светом.
Миуко потребовалась еще секунда, чтобы осознать, что он светится изнутри, а его кожа была столь же сверкающей, как бумажный фонарь. Более того, он горел в огне. Девушка потрясенно наблюдала, как участки его плоти обугливались и отслаивались, обнажая не мышцы или кости, а другое лицо, с полыхающими впадинами там, где должны были находиться глаза, и выступающими изо лба ребристыми рогами, как у серау.