Пациенты с врожденной нечувствительностью к боли мечта ученых. Боль это глобальная индустрия. Предполагается, что во всем мире каждый день принимают около четырнадцати миллиардов доз болеутоляющих. Исследования, проведенные в США и Европе, показали, что более чем в трети домохозяйств есть люди, страдающие от хронической боли (когда боль сохраняется больше трех месяцев).
При этом популярные опиаты мало того, что вызывают опаснейшую зависимость, так еще и помогают не при всякой боли. Также не всегда спасают и более слабые обезболивающие: ибупрофен с кортикостероидами, а аспирин и тому подобные альтернативы не справляются с острой болью и могут при длительном употреблении вызвать тяжелые побочные эффекты. Ученые, которые узнают, что отличает людей с нечувствительностью к боли от остальных, станут героями, а компании, которые на основе этого открытия создадут эффективное лечение, озолотятся.
***
Из коридора прекрасно были слышны крики матери. Давно пора было принять тот факт, что в этой семье, семьи никогда не будет. Что ж, могло быть и хуже Ой, да ладно! Неужели, если могло быть и хуже, то эту проблему (возникающую каждый раз, как она пытается сблизиться с бывшим мужем) нужно игнорировать?
Отчего люди думают, что стоит сказать: Бывает и хуже и всё станет в миг заебись? Так не работает.
Это просто перекладывание ответственности и игнорирование серьёзности данных проблем
Блядь, опять эта хуйня! Подумал Эндрю и поднял голову.
Стараясь не вслушиваться в крики матери, он медленно открыл глаза и уставился на собственное отражение в зеркале. Худые руки, упёршиеся в тумбочку, нервно перебирали пальцами отчего по всему коридору слышался ритмичный стук. Слышал его только он один. Да даже если бы здесь вдруг загудел поезд мать не услышала бы.
Вступая в словесную перепалку с отцом, она всегда погружалась в это дело, словно под воду, с таким неистовым рвением, словно от этого зависело сможет ли она сделать следующий вдох.
Не дозваться и не докричаться. Можно даже уйти, громко хлопнув дверью заметит, но ничего не скажет. Не может, иначе отец зацепиться за это и начнёт разгонять тему того, что она не может усмотреть за собственным сыном.
Нет, такого поворота событий нам не нужно. Просто молча подумать и это рано или поздно закончиться. В ссоры между родителями ввязываться не стоит, это в последствии примет большие обороты, да ещё и неизбежно придётся выбрать чью-то сторону. А оппонент, конечно же, сразу поставит на тебе клеймо предателя.
Но Эндрю хватало ума не принимать чью бы то ни было сторону.
Сконцентрировавшись на собственном дыхании, чтобы не начать кричать от ненависти к обоим родителям в такие моменты, превращающимся в полных придурков, он отцепился от комода, на котором стояло зеркало и быстро прошёл в комнату.
Кухня располагалась дальше по коридору и дверь была закрыта, так что мать не увидела, как он поднялся по лестнице наверх. Оказавшись в своей комнате, Эндрю без раздумий взял самую большую книгу, стоявшую на окне.
Это была самая толстая из всех имеющихся у него книг, а также она была самой старой. Из-за того, что ей часто пользовался её обладатель название, выведенное золотистыми буквами, практически исчезло с обложки. Как-только книга оказалась у него в руках, Эндрю быстро пролистал её пожелтевшие от старости странички и его взору открылся небольшой тайник с лежавшей в нём пачкой «Мальборо». Взяв из пачки одну сигарету, парень прошёл на балкон.
Первым, что он почувствовал, выйдя на балкон в джинсах и белой рубахе босиком, был холод.
Осень была ему ненавистна, тем-более поздняя осень, когда солнца почти не видно. Ему хотелось бы сейчас чего-нибудь светлого, но эта Россия дала ему только серость, слякоть и злость, скрываемую под маской усталости.
Уже стоя босиком на балконе и смотря на окутанный ночным мраком город, Эндрю поджёг сигарету и со смаком затянулся, тихо закрывая за собой балконную дверь. Ещё только ноябрь, а улицы уже в снегу и холод нападает на тело со всех сторон. Противный снегопад время от времени раздражает своим видом мельтеша за окном мерзкое ощущение, которое никак нельзя описать. Мерзкое и всё.
Эндрю делал затяжку за затяжкой и думал, чем он может помочь своим родителям.
Глаза его в такие моменты всегда находились в лёгком прищуре со-стороны, больше походящем на надменный взгляд.
Хоть ему и было восемнадцать, он прекрасно понимал многое из того, что пока ещё не касалось его в жизни и того, что является проблемами взрослых. Эндрю с самого детства начал понимать, что мыслит не так, как окружающие его люди.
Он был гораздо умнее и сообразительнее своих сверстников, но никогда не стремился показать это. В этом не было нужды.
Школы всех детей обезличивают и делают одинаково мыслящими придурками забивая их головы той хернёй которая, по факту им нахуй не нужна и в большинстве своём никогда не пригодиться. Он начал понимать это слишком рано. Теперь, уже будучи студентом третьего курса на факультете адвокатуры, Эндрю всё-ещё вспоминал периодически как писал на одну и ту же тему два сочинения. Одно с истинно собственным мнением о каком бы то ни было произведении он преподносил матери или отцу, а вот второе относил в школу грубой консервативной старухе, что преподавала у него литературу и русский язык, и никогда не поняла бы его мнения в силу ограниченности собственного ума.
Своими мнениями и взглядами на жизнь он пошёл в обоих родителей и грамотно их комбинировал в любой удобной ситуации, а вот грамотностью в плане сочинения и написания тех или иных текстов всецело в отца. У Эндрю это было фактически врождённой грамотностью.
От его грамотности в восторг приходили все учителя, а некоторые из них даже залезали в интернет чтобы узнать, не сделали ли они сами ошибки в том или ином слове. Однако, учителя считали это не грамотностью, а ненормальной педантичностью со стороны Эндрю.
Он не был педантичен, предпочитал лёгкий беспорядок, царящий вокруг него.
В беспорядке легче дышалось как он думал и проще думалось (хотя, наводя в своей комнате раз в месяц порядок, он всё раскладывал и расставлял как истинный педант, проверяя по несколько раз там ли всё стоит и достаточно ли устойчиво одна книга облокотилась о другую, что явно свидетельствовало о наличии ОКР).
Вот и сейчас он вышел на балкон, где в беспорядке стояли разных размеров горшки с «зимующими» в них растениями, чтобы проветрить уже как два дня немытую тёмную голову.
Смотря в даль, он думал, ни на секунду не прекращая думал о том, как он может решить одну из самых главных проблем в его жизни.
Он мог оставить это, мог не ввязываться будь он устроен иначе, будь это не его родители.
Но этот всё-ещё юношеский максимализм не давал ему покоя. Он, как и любой недостаточно мудрый человек считал, что абсолютно всё вокруг него зависит от него самого или имеет к нему какое бы то ни было отношение, а значит, он ну прям обязательно должен повлиять на происходящее вокруг.
Приобняв себя за плечо правой рукой, левой он держал сигарету (Эндрю правша, но отчего-то курил именно левой) покачивая сальной головой взад-вперёд, как он делал, когда думал особо усердно, отчего его сальные чёрные волосы слегка подрагивали, Эндрю искал ответ на поставленный самому себе вопрос. Словно это был единственно-важный вопрос в его жизни.
Что сигарета закончилась он понял только тогда, когда обгоревший фильтр обжег ему пальцы. Никак не отреагировав на этот раздражитель, Эндрю открыл окно сразу кинув в него фильтр и оставил балкон открытым на несколько минут, чтобы тот проветрился.
Передёрнув плечами из-за холодного ветра, ворвавшегося в его комнату, он сел на кровати сжав руки в замок, упершись локтями в колени и продолжая покачивать головою.
В комнате было темно и взгляду не за что было зацепиться, и, чтобы не напрягать глаза, он прикрыл их. Но это «умиротворение» в кругу собственных размышлений продлилось не долго. Через какое-то время лестница предательски заскрипела под весом поднимающейся наверх матери. Она громко кричала в трубку на отца:
Я не твоя собственность Пэтр! Ты невменяем и, пока не докажешь мне обратное, к сыну я тебя не подпущу!
Эндрю в наступившей на мгновение тишине представил, как на том конце провода отец ответил:
Глория! Он уже достаточно взрослый для того, чтобы самостоятельно решать хочет он меня видеть или нет!
Хотелось верить, что отец так и сказал. А мать продолжала:
Всё! Не звони нам! Решай свою проблему. Времени у тебя предостаточно. За две недели сделать всё необходимое вполне реально.
И ещё раз громко выкрикнув: «Я сказала ВСЁ!» мать отключилась.
Следующим своим движением она постучалась в комнату к сыну.
Подобно гибкой пантере Эндрю в два прыжка оказался у окна и как-можно бесшумное закрыл его, а за ним и дверь на балкон после чего прикрыл их шторой.
На это ушло секунд двадцать. Ещё-бы! Эти движения были отработаны им в ходе многодневной практики и доведены до автоматизма.
Подходя к двери, он одновременно со щелчком ручки включил в комнате свет и быстро заморгал дабы глаза не заболели из-за яркого света.
Да мамуль? Сказал он, открывая дверь на распашку.
Она не стала спрашивать его, чем он занимался и даже не посмотрела ему за спину. «Не моё дело.» Считала она. За это нормальное материнское отношение Эндрю был безмерно благодарен матери. Он знал какими порой бесцеремонными и наглыми бывают родители.
Опустив глаза, Глория коротко сказала:
Собирайся. Завтра мы уедем на две недельки в бабушке в Сан-Марино.
Хорошо. Ответил он тихо и слегка улыбнулся чтобы мать подумала, будто ему нравиться эта незапланированная поездка. Он мог бы спросить зачем, но прекрасно понимал, что она в очередной раз бежит он мужа. К тому же, на кону Новогодние праздники она пыталась избежать даже его поздравлений и предлогов встретиться.
Глория подняла голову и посмотрела сыну в глаза: чистые, серые, непроницаемые они были такие же как у его отца. Точь-в-точь.
Это порою пугало её. Её пугал её умный мальчик. Кто знает, вдруг он станет таким же, как его отец Но она надеялась, что такого не произойдёт.
После короткой молчаливой заминки она, со слезами на глазах крепко обняла сына, явно не готового к этому действию, после чего тихо сказала:
Скоро всё закончиться. Скоро всё будет хорошо.
Эндрю пытался понять, говорит она это про развод или же только про своё истерическое состояние? Но мать он обнял. Обнял, потому что любил.
У него не было причин её ненавидеть. Ровным счётом ни одной. Глория была прекрасной матерью; ей бы только поправить моральное состояние и в целом немного поменять отношение к происходящему в её жизни, тогда она стала бы не только самой лучшей, но ещё и самой счастливой матерью на свете.
Обнимая мать Эндрю лишний раз (это уже вошло в привычку) пробежался глазами по её одежде, не появилось ли где пятнышко крови.
Когда Глория слегка отстранилась от сына со словами: «всё в порядке», сын осмотрел её руки на наличие синяков. Всё было в порядке.
В этот раз не смотря на всё она в порядке.
Глава 4
Даже будучи на едине с самим собой, он никогда не позволял себе ярких проявлений эмоций. Пребывая в состоянии крайнего озлобления, он не разбрасывал вещи, не бил всё, что попадалось к нему под руку, не матерился, не кричал.
Просто замирал на несколько минут и дышал подобно притаившемуся тигру готовящемуся напасть на свою жертву, думая о том, что никому доселе не было известно.
Он слишком хорошо контролировал свои эмоции и своё тело, чтобы позволить себе как это делают незрелые подростки сжать руки в кулаки, чтобы в будущем воспользоваться ими будучи подчинёнными аут агрессией.
Он был хорош в вопросах контроля и подчинения. Но не смотря на все усилия, контролировать собственную жизнь у него выходило не очень-то и хорошо. Это, собственно, не на шутку злило его. Понять такую злобу можно.
Очередной звонок от жены обернулся скандалом. Ничего удивительного не произошло.
Вернув трубку от белого домашнего телефона на базу, Пэтер Харман прислушался к тишине, царившей в огромно особняке.
Он никак не мог понять, почему Глория не позволяет ему видеться с сыном? Он сменил уже десятерых психотерапевтов (а в России хороших психотерапевтов найти не так-то и просто) и все они сходились во мнении, что он совершенно вменяем, не имеет никаких серьёзных отклонений и не страдает раздвоением личности.
Правда они так же хором утверждали, что он опытный тиран и манипулятор, видимо именно это и пугает его пока-ещё жену.
Она так стремиться получить от него развод, словно, если они будут разведены, это что-то изменит. Семья никуда не денется даже если они будут жить отдельно.
Конечно, за многие-то годы, они могли устать друг от друга, но что мешает взять небольшой отдых друг от друга? Зачем запрещать общаться с сыном?
Эндрю не перестанет быть его сыном не смотря ни на какие их личные притирки с его матерью. Петер любит её. Не потому, что она подарила ему сына (хотя и за это тоже), а потому, что уже много лет они держались вместе, потому что она его понимает. Потому, что именно она ему нужна.
Петер понимал, что долгие годы работы бок о бок с таким как он утомили её, да и характер у него довольно трудный но ведь обо всём этом она могла сказать ему лично! К чему эти лишние люди? Адвокаты и посредники, к чему это всё? Неужели, она настолько сильно боится его?
Таких страхов он понять не мог в силу того, что в собственной жизни ни с чем подобным не сталкивался. (Конечно, тирану не докажешь, что он тиран).
В этом огромном доме, который был построен по специально-разработанным планам Пэтера таилось множество воспоминаний.
Они были повсюду. Стол, за которым он пил чай был много лет назад перекрашен из чёрного в тёмно-бардовый и напоминал вишнёвую древесину. Перекрашен он был для того, чтобы скрыть капли крови Столько крови.
На стенах практически всех комнат висели какие-нибудь украшения. В кухне сконцентрировались сборища разномастных коллекционных ножей, тогда как в гостиной на первом этаже, где он сейчас и находился, расположилась в огромном стеклянном стеллаже коллекция огнестрельного оружия (в этой стране пришлось очень сильно заморочиться с бумагами, чтобы эта коллекция смогла существовать вот так открыто и на виду всё было законно. И в эту законность были вложены не малые средства.)
На втором этаже, преимущественно стены, занимали картины. Мрачные по мнению Глории и до дрожи притягательные по мнению их сына.
В окружении воспоминаний, связанных с Глорией Пэтер чувствовал себя вполне уютно и спокойно, в то время как она вот уже третий год не заходила в этот дом дальше порога. Его это огорчало.
Это было их совместное прошлое, которое она предпочла забыть, как и того, кто охраняет его. Прошлым жить нельзя, конечно, но и забывать его тоже.
Заметив в зеркальном отражении задней панели стеллажа с пистолетами свою растрёпанную голову, он закатил глаза как делал, будучи чем-то недовольным и выходя из гостиной попутно выключая в ней яркий, режущий глаза свет, левой рукой пригладил растрепавшиеся в процессе беседы по телефону светло-русые волосы.
На стене в коридоре красовались однотонные бежевые обои, а поверх них, практически во всю пятиметровую стену, на специально заказанных крепежах покоились под наклоном в тридцать градусов разные шампура и иглы в длину руки взрослого человека от ладони до плечного сустава.