Отмечая также, что современная блип-культура, формируя фрагментарное мышление, не позволяющее человеку (аудитории) надолго сосредоточивать своё внимание на чём-либо, автор утверждает, что последним средством привлечения масс становится форма произведения. Именно здесь эссеистические стратегии и обретают себя, поскольку «эссеизм как явление проник не только в публицистику и художественное творчество, но во все сферы жизни, имеющие отношение к распространению и передаче информации. Речь идет о парадигмальной перемене». Более того: «Блипкультура сформировала особый эссеистический тип сознания».
С последним тезисом, естественно, трудно согласиться, поскольку упомянутая блип-культура явление новейшего времени, а эссеистическое мышление корнями уходит в глубины истории (например, в Библию)5. Кроме того, эссеистический тип мышления представляет собой не просто «мифологическое сознание», но мышление индивидуально-мифологическое, на что мы указывали давно.6 Тем не менее, сделанный исследователем вывод (с некоторыми оговорками) можно признать в целом верным:
«Сказанное позволяет нам сделать вывод о том, что эссеизм, взявший на себя роль мифологии, стал, таким образом, играть к л ю ч е в у ю, ф у н д а м е н т а л ь н у ю р о л ь в современном информационно ориентированном обществе. Эссеизация текстов есть, по сути, возврат к истокам, к корням. Первоначально человек, стремясь отразить реальность, рассказывал, отталкиваясь от личного опыта и опираясь на него. Воображение и фантазия своим природным источником имеют опыт. Позднее попытки зафиксировать личные впечатления на бумаге, признание их ценности для других трансформировались в литературную форму эссе. Явление эссеизации свидетельствует не столько о стилистическом, сколько о глубинном, кризисном парадигмальном сдвиге, изменившем сам способ восприятия окружающей действительности человеком».7
Представляется, что рассмотрение «эссеистических стратегий письма» полезный и нужный для современной науки о журналистике результат.
Совсем иную попытку предприняла Т.Ю.Лямзина, попытавшаяся подойти к пониманию жанра именно с точки зрения теории генезиса и обзора литературы вопроса по эссе:
«Сразу отметим, что создание общей концепции этого жанра является, на наш взгляд, актуальной проблемой современного литературоведения. Жанр эссе, будучи на сегодняшний день одним из самых продуктивных жанров французской, английской, американской и других зарубежных литератур, а также объектом достаточного числа критических работ, посвященных отдельным эссеистам, несправедливо оказывается обойденным в теории литературы. Более или менее целостной концепции жанра эссе не существует по сей день, воззрения на эссе крайне противоречивы. Наша задача проанализировать причины неразработанности жанра эссе в отечественном и зарубежном литературоведении, обозначить наиболее спорные моменты в концепции данного жанра и наметить пути их решения».8
Одну из причин столь плачевного состояния теории Т.Ю.Лямзина видит в том, что жанр эссе, наряду с такими жанрами, как автобиография, биография, дневник, мемуары, очерк, эпистолярная литература, документальная драма и другие, отечественные исследователи-литературоведы относили к так называемой «художественно-документальной литературе» или «литературе факта»: особой категории письменности, стоящей на грани искусства и науки и вбирающей в себя существенные черты последних. При этом учёные не стремились особо глубоко вдаваться в теорию эссе, предпочитая отождествлять его с очерком.
На Западе, где эссе насчитывает более чем четырёхсотлетнюю историю, причины отсутствия теории иные: «Все исследования, посвященные эссе, отличает одна общая черта: они рассматривают индивидуальные особенности эссеиста и его произведения, пренебрегая общей теорией жанра. При этом исследователи всё же опираются, вероятно, на какие-то личные представления о жанре, не излагая, однако, общей его концепции». С данной мыслью нельзя не согласиться. Нужно лишь добавить, что по какой-то непостижимой и мистической причине, писать о жанре эссе принято в эссеистической же манере, в стиле «сфумато» и «плетения словес»
Исследовательница приводит очень точные слова Жана Террасса, автора книги «Риторика литературного эссе»: «Теоретики романа располагают базисом, который они могут использовать в целом и даже в частностях. Зато теорию эссе предстоит разработать Причем большинство критиков, кажется, плохо осознают проблему: для них эссе более не подлежит определению, оно является данностью, а загадки для них задает не жанр, а автор»9. Более чем справедливое замечание!
Далее Т. Ю.Лямзина приводит мнение А. Жида о структуре монтеневских «Опытов». Жид, в размышлениях об объединяющем начале всех этих «прерывистостей», «изменчивостей», «наложений» и «отступлений» в текстах Монтеня, приходит к выводу, что это личность автора и Монтень, подобно Иисусу Христу мог бы сказать о своём произведении: «Я есть Истина». Это великолепная характеристика эссе и первый шаг к его пониманию. Однако следующего шага рассмотрению не просто «личности Монтеня» (как и любой другой конкретной личности, в чём крылась ошибка западных теоретиков), но личности как категории, модели для анализа жанра10 так и не происходит:
«Определив самопознание ведущим структурообразующим принципом произведения, вернемся к образному сравнению «Опытов» с музыкальными вариациями. Б. Дидье далее говорит, что произведение Монтеня существует между двумя полюсами: «я» (тема) и «мир» (музыкальные вариации) и поменяем характеристики, данные этим двум полюсам: «мир» (объект) и «я» (принцип подхода), что, на наш взгляд, более соответствует истине и относится ко всем произведениям жанра. В остальном согласимся с Дидье, что «между этими полюсами «я» и «миром» возникает сильное напряжение, в котором знание превращается в экзистенциальную ценность»11. Верное в принципе, это рассуждение уводит нас от теоретического обобщения (рассмотрения структуры личности как познавательно-инструментальной категории) к эмпирике и описательности:
«Для создания концепции жанра эссе мы считаем также возможным произвести обратные действия, а именно: описать тематические, структурные и функциональные характеристики данного жанра и дать наше определение жанра эссе». Это определение («рабочее») мы приводим ниже. Оно достаточно объёмное, но, как говорится, из песни слов не выбросишь:
«Итак, эссе это жанр, имеющий непосредственную близость с научной, публицистической и художественной литературой, однако не относящийся целиком ни к одной из них. Ввиду его пограничного положения, отнесение произведения к жанру эссе часто представляет проблему; широта выполняемых эссе функций позволяет относить к этому жанру любые произведения с неявно выраженной жанровой принадлежностью. С научной литературой эссе роднит его тематика, которая объединяет все объекты мысли преимущественно гуманитарных наук: философии, литературной теории и критики, эстетики, политологии, социологии и др.), однако эссеистический подход к объекту отличается от научного ведущей ролью личности автора, которая полностью определяет принципы анализа объекта, то есть является важнейшим структурообразующим фактором эссе. Помимо этого, для эссе характерна особая связь со временем, повышенная актуализированность, в которой преимущественно выражено родство эссеизма и публицистики, а также экспрессивность и образность (степень ее автономности, глубины, оригинальности и обобщающей силы обусловливает большую или меньшую художественность эссе). Ведущая роль личности автора и соотнесенность с настоящим определяет способность эссе полемизировать с традиционной трактовкой и предлагать в результате анализа (переустройства) свою версию объекта, претендующую на универсальность. Эссеистический подход обязательно предполагает универсальное значение трактовки даже частной темы и характеризуется в функциональном плане доминированием функции убеждения. Эссе путем переубеждения навязывает читателю авторскую версию, иногда вуалируя это намерение созданием иллюзии объективности».12
Как видим, несмотря на кажущуюся «академичность» и «полноту», данное определение носит скорее описательный характер и мало что даёт, например, журналисту-практику или студенту (а тем более школьнику). Сложно понять и то, как анализировать, к примеру, творчество конкретного эссеиста. Тем не менее, эта небольшая статья стала важной вехой на пути формирования теории жанра эссе.
Оригинальную концепцию теории эссе предлагает петербуржская исследовательница Е. В. Бузальская. По её мнению, важнейшей гносеологической задачей жанра эссе является «передача рефлексивно оцененного автором личностного опыта», который «является существенным моментом познания, позволяющим глубже проникнуть в суть действительности, выявить субъективно важные связи явлений и предметов».13 Характеризуя эссе как «познавательную» форму, реализующуюся за счёт «осмысления или переосмысления фактов, объектов и явлений культуры и социума», исследовательница говорит о том, что целью данного познавательного процесса является формирование концептосферы специфической области мыслительных образов, единиц универсального предметного кода, представляющих собой структурированное знание людей. Единица этой области концепт представляет собой лингвокогнитивную структуру (ментальное образование), имеющую четыре базовых «измерения»: понятийное, образное, ценностное и символическое.
В рамках этой концепции предлагается рассматривать концепты как ментальные структуры сознания носителя языка и формирующие «пространство культуры». Далее высказывается мысль о необходимости рассматривать систему «речевой жанр+концепт» как модель реализации в жанре эссе соответствующей его канону речевой стратегии: «В эссеистике концепт не только формирует информационное поле текста, но и выполняет жанромоделирующую функцию, поскольку модели основных вариантов реализации эссе (художественного, публицистического, научно-публицистического) зависят от типа центрального концепта, лежащего в основании хода авторской рефлексии».14 Этих функций четыре:
1) детерминации канона речевого жанра; 2) формирования информационной плотности текста (конкретной реализации жанра); 3) компонента вертикальной структуры текста; 4) формирования моделей, входящих в поле вариативности речевого жанра.
И в заключение отмечает: «Поскольку суть эссеистической рефлексии заключается в субъективации смысла объекта рефлексии (в данном случае концепта), общепризнанные компоненты концептуального поля автор-эссеист заменяет своими, субъективными. Представляется возможным предположить, что такой субъективированный концепт в эссеистике и является эссемой, которой до сих пор уделялось недостаточно внимания и которая, по мнению предложившего этот термин М. Эпштейна, и представляет собой открытый тип построения мыслеобраза».15
Пожалуй, что данная концепция одна из самых сильных в нынешнем исследовательском поле и имеет большие перспективы.
Единственный спорный, на наш взгляд вопрос это использование категории концепта. Концепт, разрабатываемый в традиционном литературоведении, очевидно, относится к беллетристике, как сфере журналистики, как раз и занимающейся формированием концептосферы (системы ценностей) социума, а основой эссе выступает «мыслительная задача» (в терминах эвристики), или, если говорить точнее, ситуация экзистенциального выбора.
Этот очевидный факт легко подтвердить примерами из творчества признанных эссеистов. Так, начиная с Екклезиаста, формула «и предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом»16 становится как структурным элементом самой Книги Екклезиаста, деля её на соответствующие главы (о богатстве, о праведности, об угнетении, о женщинах, царях и т.д.), так и неизменным сущностным признаком жанра эссе в целом. М. Эпштейн это непосредственное личностное участие автора в разрешении собственных смысложизненных вопросов назвал «формулой О» (о чём-то), сведя таким образом мучительные размышления и опыт авторов-эссеистов к поверхностному алгоритму, примитивной формуле.
А ведь М. Монтень, считающийся «отцом» европейского эссеизма даже название подобрал соответствующее: «опыт», «испытание» от латинского «взвешиваю», «измеряю». Его эссе и представляют собой опыт погружения в те или иные остро, жизненно важные для автора ситуации. Например, первое эссе первой книги «Различными средствами можно достичь одного и того же» лишь на первый взгляд кажется поверхностным рассуждением. Речь идёт не просто о забавных исторических примерах жестокости или милосердия военачальников: Монтень пытается понять какие методы наиболее эффективны в войне, ведь будучи мэром Бордо, он неоднократно успешно усмирял то и дело вспыхивающую вражду между католиками и протестантами-гугенотами (напомним, что в эти годы «просвещённая» Европа утопала в кровавой религиозной резне между ними; в Бордо при Монтене же крови удалось избежать).
Далее, посетовав на подверженность людей страстям, от которых происходят неисчислимые беды, Монтень вновь и вновь возвращается к проблемам войны: «Вправе ли комендант осаждённой крепости выходить из неё для ведения переговоров с противником?», «Час переговоров опасный час» и так далее. Лишь к третьей книге автор начинает задаваться более общими вопросами, всегда, однако, имеющими явно выраженное экзистенциальное измерение. Ясно и прямо он высказался об этом в эссе «О книгах»:
«То, что я излагаю здесь, всего лишь мои фантазии, и с их помощью я стремлюсь дать представление не о вещах, а о себе самом Я не веду счёта моим заимствованиям, а отбираю и взвешиваю их Я не хочу ломать голову ни над чем, даже ради науки, какую бы ценность она не представляла. Я не ищу никакого другого удовольствия от книг, кроме разумной занимательности, и занят изучением только одной науки науки самопознания, которая должна научить меня хорошо жить и хорошо умереть».17 Приближающаяся собственная смерть (а он был неизлечимо болен) что же может быть более жизненно важным и, соответственно, экзистенциальным? Именно подобный своего рода «жизненный надлом» и приоткрывает зачастую людям истину, то, как всё есть на самом деле.
И подобный «надлом» можно обнаружить в творческой судьбе каждого серьёзного эссеиста: Честертон также был болен, много пил, и лишь религиозная страстность держала его на плаву. Розанов был счастлив в браке, но церковь не признавала его венчания. Интересна в этом смысле авторская аннотация к книге Георгия Гачева «Русский эрос»:
«Осенью 1966 г. ко мне обратился корреспондент журнала Soviet Life и предложил написать для заграничного читателя статью на тему: Почему секс не стал магистральной темой русской литературы? так рекламно-зазывательно ее обозначив. Ну что ж? Этой ли темой не увлечься? Да еще в тот бурно кипящий, страстный период моей жизни, когда я отдирался от первой жены и семьи и прилеплялся уже намертво к жене- любови новой Тут и, чтоб разобраться в космической силе, что тебя и хлещет и мытарит и возносит и вдохновляет, за соломинку Слова ухватиться жизненно потребовалось, при этом и себя сею волшебною палочкой завораживая, утихомиривая Так и пошла и вся жизнь и писание того года под эгидой этой проблемы, и образовалась в итоге странная рукопись Русский Эрос, где рассуждение о русской литературе переходит в исследование русской природы и истории; затем вторгается дневник личной жизни, и житейские ситуации трактуются как диалоги и сшибки сверхидей бытия и культуры».18