Полсотни опытных ухорезов.
Надо ли говорить, что пропали и ухорезы?
Вот после этого прево решился потревожить высшую власть. Потому как отвечать за недоимки в тридцать тысяч ему никакой охоты. Мало ли что придет в голову? Не прикарманил ли? Так вот, не прикарманил и даже очень печется. Насчет общественного блага, как нынче модно.
Во время долгой и обстоятельной речи наследник откровенно зевал.
Сен-Клер-на-Уазе! Мой Бог! Почти что Константинополь! Рим! Вавилон! Троя! Иерусалим! Разрази меня гром, любезный! Я с трудом представляю, где это! В общем, так. Выдайте гонцу за добрую службу десять, нет, двадцать экю. И ради Христа, избавьте мое сиятельство от подобных вопросов!
Все-таки тридцать тысяч ливров, мессир, осторожно напомнил де Ла Марш. Кроме того, Сен-Клер это граница Шампани, не снюхались ли мерзавцы с Валуа? Ведь, если полыхнет, оттуда до Льежа рукой подать, это значит, что полыхнет и там надо разбираться!
Мессир скривился.
Золото, все зло от тебя! Так. Шиме это в Эно? У нас есть губернатор этой благословенной земли де Лален! Значит, так: напиши от моего имени тамошнему прево что-нибудь подходящее. Мол, с тревогой следим, с благодарностью принимаем, ценим его заботы, примем все меры, всенепременно. Писец перебелит набело, а добрый Оливье пришлепнет мою печать и вот с этим же добрым господином обратно. Вернемся из Парижа разберусь. Тридцать тысяч все-таки, и Льеж неподалеку. Все!!!
Графская ладонь тяжело опустилась на подлокотник.
Филипп, высунув язык от старания, тщательно выводил строчку за строчкой. Такая ответственность!
«посему повелеваю Вашей милости направить в сказанный город еще один запрос, за чем лично проследить. Буде таковой останется без ответа, известить меня, когда выпадет возможность»
Глава 3
Антиквар
«когда выпадет возможность. В таком случае обещаю не оставить Вас своею помощью и вниманием. С неизменным почтением к Вашим трудам и заботам, Божьей Милостью, Карл, граф Шароле».
Дата расплылась в неразборчивую кляксу, угадывался лишь год 1465.
Кирилл извлек из глазницы монокуляр и откинулся в кресле. Подпружиненная ненадежной пластмассой спинка издала протестный скрип.
«Черт знает что», такое мысленное резюме.
Рука, без сомнений, та же, что и в другом документе. Даже ошибки сходные писано тем еще грамотеем! Хотя насчет ошибок Кирилл сомневался не было уверенности в том, насколько твердыми были правила великого и могучего французского языка в пятнадцатом веке. Он просто не помнил, забыл этот сегмент давнего своего образования.
«Торчикозник», как изящно именовал авантюрист Петухов неизвестного наркомана, выделил на пробу шесть листов. Два письма в весовой категории записки, принадлежавших одной руке, и какой-то путевой дневник с совсем другим, практически нечитаемым почерком, на расшифровку коего истрачены половина дня и почти весь вечер.
Дневник это такая рабочая условность, потому что с равной долей вероятности листки могли оказаться частью мемуарного сочинения. Сочинял, кстати, крайне странный персонаж.
Если атрибутировать письма сиру Филиппу де Лалену, то «дневник» принадлежит какому-то его спутнику, соратнику, а может быть, и слуге. Написано было кондовой простонародной лингвой, но чрезвычайно тщательно так бывает, если язык не родной, но достаточно хорошо изучен, чтобы не допускать ошибок типа «моя твоя не понимай». При этом автор то и дело сбивался в точке повествования с третьего лица на первое и наоборот в совершенно произвольной, непредсказуемой форме.
С письмами была полная ясность: депеша от имени Карла Смелого, видимо, предназначенная писцу для перебеливания, и еще одна, датированная августом 1465 года. Именно этот автограф вызвал у Ровного сомнения в подлинности.
Пришлось забраться в домашнюю библиотеку, сдуть пыль с неподражаемого де Коммина и убедиться, что «сказанный сеньор де Лален» погиб в сражении при Монлери больше чем за месяц до написания депеши. Это если верить де Коммину, а отчего, собственно, не верить? Авторитетный источник, неколебимый, как гора Монблан.
Потом пришлось сдуть пыль с собственных мозгов, так и скрипевших от позабытых усилий.
Жизнеописание брата примадонны турнирного дела, доброго рыцаря Жака де Лалена помогло еще меньше, так как о семье упоминалось очень скупо.
Неплохо было пролистнуть книгу Оливье де Ла Марша, который, насколько помнил Ровный, знал такие подробности о жизни бургундского двора, что страшно делается. Но старика Оливье у него не было.
В любом случае Ла Марш нужен, сказал Ровный вслух, чтобы рассеять пыльный архивный континуум, образовавшийся в комнате. Где его взять? На русский не переведен из-за идеалистической перегруженности, так мало ценившейся в советские годы. А закажу-ка я его на «Амазоне»!
Amazon.com сыскал Оливье на удивление быстро. Модная и, чего греха таить, удобная сделка свершилась в виртуальном пространстве.
Пыльный континуум рассеиваться не желал, и Ровный отправился на кухню для приготовления кофе, что удалось вполне. Втянув в ноздри кусок арабского аромата, он прогромыхал чем-то в буфете, и кофе смешался с коньяком.
Часы на холодильнике домигали до полуночи, а Ровный набрал номер Петухова. Спустя три гудка на той стороне раздался голос:
Кира, ты охренел? Сейчас меня жена поимеет ночь на дворе!
Петухов, не дави на жалость ты сейчас сидишь в своем кабинете и смотришь порнуху, а спать завалишься часа через три! Я ж тебе по делу звоню.
Ничего не порнуху, договаривался с американцем через скайп, вот и не сплю, обиделся Петухов. А ты чего там? Бухаешь?
Кофе пью, о коньяке Ровный умолчал.
А а то глотки такие, будто бухаешь! Что там у тебя?
Сержант, ты, конечно, хамло необразованное, но в деле сечешь! Бумаги подлинные. И если удастся доказать, что товарищ Лален-младший был жив и здоров через месяц после собственной смерти тут Ровный вкусно зачмокал. Брат, даже одну эту записку можно смело выставлять на «Сотбис». Или на «Кристи». Никаких заштатных аукционов! Быстро понюхай воздух!
Трубка засопела.
Не понял? судя по голосу, Петухов собирался обидеться на «хамло» да еще и «необразованное».
Пахнет сотнями тысяч! Сотнями тысяч в конвертируемой валюте!
Ну прям и сотнями
А как же! Ведь там целый архив, я верно тебя понимаю?
Я думал, тысяч двадцать за него отхватить ошарашенно промолвил Петухов.
Так что с архивом? Ты его видел?
Ну там это Видел, конечно! Ну какие-то разрозненные бумажки, штук десять или двенадцать. Все такие же старые, с тарабарщиной. И отдельно сброшюрованная тетрадь каждый лист в отдельном файле, но ни обложки, ничего такого. Я так понял, что наркоманов дед считал ее отдельной книгой. Аккуратный был мужик, не то что этот упырь.
Упырь это наш наркуша? уточнил Ровный.
Нет, блин, я! Не тупи!
Так время-то позднее. Вот кофеем заправляюсь для взбодрения мозгов, антиквар помолчал, чтобы быстро выпалить: Готов посильно вложиться деньгами. Пятьдесят на пятьдесят, договорились?
Зато я не готов, буркнул сержант. Будешь у меня экспертом, понял?
Тридцать процентов.
Ты охренел, в натуре! Десять.
Тридцать пять, Ровный проявлял безграничную наглость.
Во ты ваще! Наха-а-ал! Двенадцать.
Кирилл откашлялся, отставил кружку с кофе, чтобы не мешала.
Артем! Имей совесть! Ты заплатишь наркоту максимум тысяч пять, пусть шесть на большее у него фантазии не хватит! А в перспективе у тебя минимум двести тысяч! Евро! Без меня ты эти бумажки все равно выгодно не продашь, и ты мне при такой рентабельности пытаешься втюхать двенадцать процентов?! Имей совесть!
Не-е-ет! зарычал Петухов. Это ты имей совесть! Мало того что я торчка нашел и развел! Так я уже вторую неделю к нему хожу с конвертами герыча на кармане! Понимаешь! Я! С «хмурым» в потных ладошках! Мимо всех ментов! Во мне радость в сорок два года залететь с героином, будто сраный барыга! И я тебе после этого отдам треть?! Ты совсем охренел, Пеневежневецких!
Двадцать пять, ответил антиквар, даже не обратив внимания на свою собственную прочно забытую фамилию.
Пятнадцать.
Двадцать пять процентов! Четверть! И считай, что я делаю большое одолжение по дружбе!
Не больше двадцати.
Двадцать пять, Артем. Подумай об аукционе, о двухстах тысячах и кончай сношать мне мозг.
Ладно уломал, блин, скотина жадная. Жду тебя завтра нет, завтра у меня переговоры на весь день Послезавтра. Я за тобой заеду, заберем бумажки и к наркуше охмурять. Ты когда, вообще, машину купишь?
Когда уеду в деревню. Не вижу смысла жить в пробках за свои деньги.
Все с тобой ясно, Кира, Петухов еще посопел, страдая от собственной сговорчивости. Спать давай.
И положил трубку.
А Ровный расправился с остывшим кофе, в котором коньяк ощущался куда сильнее базового напитка, и ушел в единственную комнату квартиры. Она же кабинет, она же спальня. На единственном столе мультифункционального помещения его дожидались путевые записи, а может, и мемуары.
Вот на их счет было больше непонятностей, нежели понятностей.
Кто автор?
Явно дворянин, или клирик, или буржуа из верхнего слоя ожидать мемуаров от кого-то иного, да еще в пятнадцатом веке, когда жанр только рождался в муках, было глупо.
Тем не менее если и мемуары, то очень странные. Весь классический канон псу под хвост! Ни тебе жизнеописания в молодые годы, хотя бы кратко, ни тебе повествования от первого лица, даже элементарно представиться не изволил! Изложение настолько нетипичное, что описанные события, пожалуй, можно реконструировать и пересказать своими словами, но соотнести с любым из известных исторических памятников выйдет вряд ли.
И ведь, пожалуй, не дневник.
Дневник подчиняется датам это закон. Мол, сегодня, такого числа, постановил подняться в шесть утра, скакать на коне до завтрака, после написать письмо матушке, отобедав, нести вечное и доброе, а под вечер дать денщику Степану пятиалтынный. Проснулся к обеду, до вечера нес какую-то чушь, а денщику Степану дал в морду. Или как там у классика?
Хотя именно такой разудалый стиль больше всего подходит к запискам. При этом дяденька в курсе политики, в курсе придворной жизни, да еще в таких подробностях, что сомнения в сторону все видел. Или не все, но достаточно много.
Интересная выходит история!
Кирилл уставился в пламенеющий «Гуглом» монитор компьютера, поерзал в кресле, констатировав, что трусы пропитались потом до состояния липкой ленты такие стояли в Питере погоды.
Глобальное потепление в действии не соврали, сволочи пробормотал он, разумея Гринпис.
Пришлось вставать, брести в душ и переодеваться.
Пока нежился под струями, пока прыгал на ножке, силясь прицелиться в штанину шорт, Ровный мусолил с разных сторон мысль, что депеши де Лалена и условные мемуары, несомненно, связаны.
Повествование не имело начала отсутствовали первые страницы. Но смысл и география говорили, что неизвестный героический дед, вывезший бумаги из Третьего рейха, вывез их не просто так, а как единый комплекс, представляющий ценность именно своим единством. Разбирался, ой разбирался старик в теме!
Как минимум знал старофранцузский. Много в стране победителей было таких знающих? Можно не гадать единицы.
Едет, значит, наш Филипп к Монлери, а с ним едет неопознанный субъект, сказал Ровный, так как отличался привычкой думать вслух, конечно, без свидетелей. И если Филипп выжил, то так-с, что за город означен в первой депеше?
Кирилл взялся за бумаги и извлек файл.
Шиме. Областной центр. Бальяж Шиме, или, точнее, превотство.
Мол, сим извещаю вашу светлость, что с Божьей помощью прибыл в Шиме по известному делу и приступаю к следственно-розыскным мероприятиям.
Изрядно забытая историческая география застучалась в голову, и Ровный полез в большой атлас средневековой Европы, который купил в прошлом году за страшные деньги едва не триста долларов. Как дань юности, конечно. Ну и на шикарный переплет позарился уж очень солидно он выглядел. А вот как пригодилось!
Шиме это в Геннегау. Пограничные земли с королевским доменом Франции.
Последняя сцена из имеющихся записей говорила о том самом Шиме. Город Сен-Клер-на-Уазе.
На Уазе не было никакого города Сен-Клер. Ровный все глаза проглядел и даже залез в алфавитный указатель, тоже вхолостую. «Гугл», «Яндекс» и «Яху» помогать отказались. Бездонная Википедия, к которой Кирилл привык относиться как к запасным мозгам, молчала.
Атлас современной Бельгии, которая умудрилась сохранить множество средневековых городков, показывал совершенно девственную реку Уазу в ее течении по префектуре Шиме. Нет в природе никакого Сен-Клера! И судя по историческому атласу, не было никогда.
Впрочем, это не факт.
Очень хочется услышать голос специалиста. Ну просто никуда без специалиста! Ни-и-ику-у-уда-а-а! пропел Ровный и прошелся по комнате, сожалея по навсегда утраченной привычке курить.
Мозгу требовался допинг.
И информация.
То есть для начала остальные страницы записок. Потом спец по исторической географии на примете были целых два. А пока допинг.
Ровный-антиквар любил коньяк. Такая вот слабость обеспеченного сословия.
На встречах и переговорах часто приходилось пить виски, от которого воротило с души. Он научился разбираться в самогонных оттенках и торфяных ароматах, уверенно различая бурбон, односолодовую гадость и, не дай Бог, купаж. Умел, то есть, поддержать беседу о достоинствах ирландского или шотландского напитка, хотя, по его внутреннему убеждению, достоинств не было вовсе.
В старорежимном буфете, который навевал ностальгию и воспоминания об очередях за югославскими гарнитурами, покоилась небольшая батарея. Ровный избрал заветную бутыль подарок армянского коллекционера, который поразил его в сердце манерой запивать коньяк пивом («иначэ нэ цэпляет, панимаишь, дарагой?»).
Бутыль была редкой своего рода коллекционная ценность. У армянина имелся собственный виноградник, выдававший тысячу литров в год не больше. Поэтому Кирилл берег ее для особого случая. Вот как теперь.
Угнездившись в обнимку с бокалом, Кирилл принялся перечитывать перевод записок, то и дело сверяясь с оригиналом.
Значит, действующие лица и исполнители: Филипп де Лален, Жерар де Сульмон (о такой фамилии Ровный даже не слышал), Уго де Ламье, а также жандармы, арбалетчики и прочая сволочь. Это не считая великих, вроде Карла Смелого, которые явно выступали в непривычном декоративном амплуа. Место действия дорога на Камбре и само Камбре, с явной перспективой на мифический город Сен-Клер.
«Быть может городу польстили? подумал антиквар. Мало ли деревня, теперь поди ее отыщи!»
Но нет, пять с половиной тысяч населения, обозначенные на последней странице, это только теперь даже на квартал не тянет. В пятнадцатом веке это было круто. Крупный европейский город Нюрнберг мог похвастаться аж семью тысячами.
Или не семью, а больше?
«Как же хреново-то, а! Все забыл! Где бы данные по населению поглядеть? У Броделя? А у него вообще есть демография? Все выветрилось! Ничего не помню! Даже коньяк не помогает».
В любом случае город это город. Средневековый люд был весьма однозначен в этом вопросе. То есть город это настоящая крепостная стена и в европейских реалиях обязательный герб, означающий, что поселение является самостоятельным субъектом феодального права. Или это не город, а село.
Пять с половиной тысяч почти стопроцентная вероятность, что город должен дожить до наших дней. Однако не дожил, если вообще был такой.
Сен-Клер
Ровный глотнул коньяка и чуть не поперхнулся, потому что подскочил от неожиданности.