Он смотрел в пол, сквозь свисающие на глаза пряди волос. Но кожей ощущал ее взгляд, требовательный, оценивающий.
Жесткий.
Знаешь, Демьен Я хочу поговорить с тобой.
Да, конечно.
Он так и не поднял на неё взгляд.
Скажи, сколько тебе лет, Демьен?
Она уже спрашивала об этом. Но Демьен терпеливо отвечает вновь.
Четырнадцать.
Его голос тих, и больше похож на шепот. Он не улыбается, стараясь понравиться этой женщине. Понравиться ей невозможно.
И ты учишься?
Да. В частной школе.
А чем занимаются твои родители?
Работают в научном институте, в Королеве.
Это тоже старые вопросы. Высокую стройную женщину, одетую в рясу, раздражает, что она не может проверить списки учеников частной школы. Как и имена работников научно-исследовательского института.
Ей хочется, чтобы он лгал. Ложь порок всех и каждого. Так она считает. И порок Демьена в особенности.
Она недалека от правды.
Ты хорошо учишься?
Нет, не очень.
А вот это истинная правда. С такой правдой Демьена можно садить перед детектором лжи.
Вопрос за вопросом она подбирается к главному. Ибо ложь не самый худший порок, в котором она хотела бы его обвинить.
И почему же ты, совершенно здоровый подросток, приезжаешь в такую даль играть с безногим инвалидом?
У Рекса есть ноги, вырывается у Демьена против его воли.
Ты понял, что я имею в виду! её голос начинает звенеть.
Демьен прикрывает глаза, всего на секунду. Секунды хватает для краткого видения: мать Рекса наотмашь бьет невысокую монахиню ладонью по лицу за оплошность в иконной лавке.
С трудом, он отгоняет видение. Оно кажется ему важным, и связанным с Рексом. Но сейчас он гонит его прочь.
Почему вы так меня не любите, Елена Сергеевна? хочет спросить он.
Но, не спрашивает.
И что это за собачья кличка Рекс? У него ведь есть нормальное, человеческое имя!
Рекс не любит свое имя, хочет ответить ей Демьен. И вы это прекрасно знаете, Елена Сергеевна.
И вновь он молчит, не поднимая взгляд.
И почему ты все время одет в одну и ту же одежду?
Она разная, возражает он. Возражает столь невыразительно, что это не возражение и вовсе. Просто мне нравится серый цвет.
И твои родители не покупают тебе ярких вещей? Они покупают только это?
Она выплевывает слово «это» так, словно ей хочется раздавить его каблуком, размазав для верности по кафельной плитке.
Демьен даже удивляется. Настолько, что не выдерживает, и оглядывает себя.
Его одежда чистая, без пятен и неприятных запахов. Хорошая и добротная. Пусть серая и безликая.
Он пожимает плечами.
Они покупают тот цвет, который мне нравится.
Она смотрит на него в упор. Будто пытается прочесть его мысли.
Демьен, я хочу побеседовать с твоими родителями.
Хорошо.
В это раз он встречает её взгляд, и видит в нем удивление.
Мой отец позвонит вам, если вы скажете, когда вам удобно поговорить.
Сейчас, подожди
Она все ещё не может поверить в его слова. Её властная уверенность дает трещину, и она копается в сумочке, немного суетливо, что совсем не вяжется с её обликом.
Вот, возьми, наконец, она протягивает листок блокнота, на котором карандашом написан номер телефона. Пусть он позвонит завтра вечером. Он ведь сможет?
Она вновь в упор смотрит на него, ожидая возражений.
Но Демьен лишь кивает.
Да, сможет.
Он провожает её взглядом до самого лифта. Высокую, прямую, в черной монашеской одежде.
Он прячет блокнотный лист в карман. Завтра вечером он позвонит по этому телефону, и голосом взрослого, усталого после работы мужчины, поговорит с Еленой Сергеевной. Они обсудят их странную дружбу с Рексом, и мужчина тоже выразит ей свое беспокойство. Расскажет, как Демьен учится. Посетует, что у него нет в школе друзей. И что единственное хобби его сына мастерить из бумаги птиц. И что они, родители Демьена, очень много времени проводят в научном институте, и заниматься своим сыном могут разве что по выходным. А ведь они еще молоды, и на выходных им самим хочется куда-нибудь сходить, в кино или театр, на концерт, в ресторан.
Он будет говорить и говорить, и легко лгать каждым словом.
В этой лжи Демьен не видит безнравственности. Ложь совсем не тот порок, который ему предъявят по ту сторону.
Дем подходит к дверям квартиры и нажимает пальцем на кнопку звонка.
***
Давай в «Шакала», а, Дем?
Игра, которая никогда не надоест. Бесконечный пиратский бой за золото, на суше и под землей в зависимости от серии.
Мама недовольно ворчит, но папе игра нравится не меньше, чем мне. Кажется, даже больше. Честно говоря, я удивляюсь азарту папы каждый раз. Судя по всему, он покупал «Шакала» себе, а не мне.
Наши с ним почти ежевечерние баталии всегда наполнены самыми горячими эмоциями. И в такие моменты именно я чувствую себя взрослым в сравнении с отцом.
Дему игра тоже нравится. Азарта в нем меньше, чем в папе (и слава Богу), но и проигрывает он чаще. Пару раз мы даже садились играть втроем.
Давай, соглашается Дем. А потом на улицу, ага?
Я только «за». Есть идеи, куда сегодня поехать?
Пока нет. А у тебя?
Тоже никаких. Но, наверное, придумаем что-нибудь по ходу дела.
Наши с Демом прогулки ограничены пешей доступностью одного ходячего подростка, толкающего перед собой коляску с подростком неходячим. Это примерно четыре квартала от трамвайной остановки или станции МЦК. В час пик, правда, трамвайное движение по старой Москве прекращается полностью. К тому же не во всякий трамвай мы можем сесть только в новые. Папа называет их «космическими». Они действительно выглядят футуристично, и напоминают космический корабль.
Про метро можно даже не вспоминать. Оно совершенно не приспособлено для людей с ограниченными возможностями. То есть для меня.
Ты не видишь коробки с игрой, Дем?
Нет. Может, она в кабинете твоего отца?
Точно! Мы ведь позавчера у него играли. Сейчас я съезжу и привезу.
Папа никогда не запрещает мне заходить в свой кабинет. Но, и не поощряет лишнего любопытства. Он много ездит по командировкам от монастыря, а в промежутках также много работает. В основном он пишет речи, планирует и организует встречи духовенства с политиками, и с журналистами тоже. Его стол вечно полон бумаг и распечаток, с которыми он сверяется. Иногда поверхности стола ему не хватает, и он раскладывает бумаги на полу, в определенном порядке.
То есть, я со своей коляской способен внести немалый хаос в его тщательную и кропотливую работу.
Кабинет у папы большой. Наша квартира трехкомнатная, и папа занимает под работу целиком всю гостиную. Это справедливо. У меня очень большой папа, и у него очень много работы.
Въехав в отрытые двустворчатые двери (папа всегда оставляет их распахнутыми в свое отсутствие), я останавливаюсь, и ищу заветную коробку. Она долго прячется, но, наконец, обнаруживается по закону подлости на одной из верхних полок.
Я все равно подъезжаю и пытаюсь её достать. Разумеется, безуспешно.
Развернувшись, я уже готовлюсь позвать Дема, как вдруг замечаю интересную фотографию на столе. Вообще-то я не имею привычки рыться в папиных бумагах, и давно уже перестал обращать на них внимание. Но сегодня мой случайный взгляд натолкнулся на нечто действительно необычное.
Половинка фотографии торчала из-под развернутого ватмана, с планом какого-то то ли парка, то ли загородной усадьбы. Не иначе, как папа вновь готовит встречу Владыки с руководством страны. С президентом, например.
Осторожно, за уголок, я вытянул фотографию и положил на колени, чтобы рассмотреть её ближе.
Фотография, почему-то черно-белая, хотя совсем не выглядящая старой, изображала статую на берегу реки. Общие черты статуи выглядели человеческими, но голова была взята львиная. Её пропорции, впрочем, и даже львиные черты морды, прекрасно к облику подходили. Лев с телом человека производил впечатление старца. И отшельника, или монаха. В одной руке он сжимал длинный посох. В другой опущенный стволом вниз автомат.
Странная статуя. Приглядевшись, я понял, что только лишь на внешнем облике её странности не заканчивались. Если предположить, что у подножия статуи действительно стоят многоэтажные дома, то высота статуи огромна. Как и ширина реки, на берегу которой она возвышается.
Рекс?
Кажется, я разглядывал фотографию так долго, что Дем меня потерял. Теперь он обеспокоенно стоял в дверях кабинета.
С тобой все в порядке, Рекс?
Да, Дем. Извини, я засмотрелся.
На что же? Дем улыбнулся. Улыбка делала его маленькое веснушчатое лицо удивительно солнечным.
Вот, гляди, я протянул ему фото.
Дем взял протянутую фотографию, и бросил на неё взгляд.
И выражение его лица мгновенно изменилось.
Глазами он впился в фотографию, жадно, как никогда и ни на что не обращал внимания. Его лицо окаменело, из детского став бесконечно взрослым.
Ты Ты чего, Дем?..
Я испугался. Меня пронзило ощущение, будто бы я только что перестал для Дема существовать. Словно все нити, что связывали нас, только что разорвались.
Он поднял на меня взгляд. Совершенно чужой и холодный.
Ощущение длилось, кажется, лишь секунду. Но мне показалось, что я умер.
А потом прежний Дем вернулся обратно. Лицо разгладилось и помолодело. Пронзительный ярко-синий цвет глаз потускнел. Узкая щель рта разошлась в улыбку, пусть слабую, но такую родную.
Я сглотнул, чувствуя, как стучат мои зубы.
Дем?..
Извини, Рекс, он покачал головой, словно стряхивая наваждение.
И погладил фотографию. Будто наваждение не исчезло.
Ты нашел её на столе?
Да, она лежала под чертежом. Кончик её выглядывал, и я взял её посмотреть. Но ведь таких статуй не существует, верно? И, значит, это не фотография, а распечатка рисунка. Так?
Дем заколебался. И мне этого хватило.
Ты знаешь, где это и что это, верно?
Дем поглядел на меня, и как-то обреченно кивнул.
Знаю.
Расскажешь?
Дем задумался.
Дем, да что с тобой? Я впервые тебя вижу таким!
Я тоже чувствую себя не таким, немного отстраненно протянул Дем. Слушай, пойдем на улицу, а?
Давай.
Он помог мне сходить в туалет и одеться. Я привык делать все это и сам, но Дем, кажется, хотел находиться со мной рядом. Он не мог выразить свое чувство дружбы по-другому. Слова всегда только слова.
Повесив на спинку коляски рюкзак с водой, бутербродами и курткой, на случай дождя, он выкатил меня во двор. Пыльная листва деревьев делала их серыми и унылыми. Одинокий дворник-узбек скреб метлою асфальт, напевая что-то на своем родном языке. Его оранжевый жилет разбавлял скуку серых домов и блеклых оград садиков.
Завидев меня, дворник улыбнулся, сверкнув зубами.
Здравствуй, Кеша! Как твои дела?
Спасибо, Нурик! Очень хорошо. Вот, пошли с Демьеном гулять. Как дела твои?
Тоже помаленьку! Хорошей прогулки!
На углу мы помахали двум старухам, сидящим на лавочке. Те махнули в ответ. Потом украдкой перекрестились.
Я вздохнул.
Дем?
Ты положил фотографию туда, откуда её взял, Рекс?
Ага.
Точно-точно так, как она лежала?
Да, именно так и положил. Да, в конце концов, начал сердиться я. Ты расскажешь мне, или нет?
Расскажу, но если обещаешь одну вещь.
Обещаю, пожал я плечами. Только скажи, что обещать-то?
Демьену я доверял целиком и полностью.
Пообещай, что никогда не заговоришь со своим отцом об этой фотографии. И о чертеже на столе. И о любых других странных фотографиях, если их случайно обнаружишь. А лучше, если ты вовсе не станешь подходить к столу.
Я застыл. Время, кажется, застыло тоже. Колеса медленно проворачивались, как в замедленной съемке. Между мной и папой никогда не существовало тайн. Я рассказывал ему все. Он был мне другом, не меньшим, чем Демьен. А Демьен сейчас предлагал мне выбрать.
Впрочем, нет. Демьен всего лишь не хотел, чтобы я спрашивал папу про фотографию и чертеж. Наверняка, папе стало бы неприятно узнать, что их видел Дем а об этом бы тоже пришлось тогда рассказать.
Обдумав просьбу Дема под таким углом, я ответил:
Обещаю, Дем.
***
Статуя называется Арахо То. И она действительно существует. Таких статуй двадцать, все они изображают разных существ.
Никогда не слышал о них. А где они находятся? В Южной Америке? Река огромная, как Амазонка. Хотя, нет, в Африке такие реки тоже есть.
Дем улыбнулся. Его улыбка излучала тепло.
Когда Дем улыбался, он словно бы светился. Так было всегда.
Это не Амазонка. Это великий Арсин, с его черными водами, текущими к далекому-далекому черному океану. Давай поищем пустую скамейку.
Мы въехали на территорию Даниловского монастыря. Здешние деревья отливают прохладой и зеленью. Из серого пыльного мирка старой Москвы, с её плавящимся от жары асфальтом, мы окунаемся в мир цветной, с густыми тенями под стенами и кронами.
Обогнув собор, мы по тропинке подъезжаем к часовне, крохотной и снежно-белой на фоне зеленой травы.
К моему удивлению, скамейка рядом с часовней оказалась незанятой. Здесь хорошее место: деревья над скамейкой дают глубокую тень, а близкая стена глушит шум проезжей части и защищает от ветра.
Дем помог мне перелезть с коляски на скамейку. Конечно, коляска удобнее. Скамейка ведь деревянная. Но когда все время, часами, сидишь в одном и том же кресле, хочется посидеть и на чем-нибудь другом.
Пусть даже на широкой деревянной скамье, гладкой и коричневой от времени.
Дем садится рядом, близко. Я ощущаю его острый локоть, тепло, запах. Где бы мы ни были, Дем заполняет собой пространство. Оно становится терпким и насыщенным. Полным им, Демьеном.
Эй! толкаю его свои локтем под ребра.
Чего?
Рассказывай дальше! Чего замолк?
Дем болтает ногами, потом носком ботинка вычерчивает на земле под скамейкой волнистые линии, собираясь с мыслями.
Давным-давно, начинает он. Тысячелетия назад, на берегу великой черной реки Арсин был отстроен огромный город. Его назвали Эйоланд. Со временем он стал столицей большой империи. Империя воевала, торговала, развивалась и летала в космос, осваивая свою солнечную систему.
Все продолжалось своим чередом, тем самым, по которому идут любые империи. И вот, ученые Эйоланда нашли способ, позволяющий проникать в другие миры. Установка работала не очень хорошо, и они смогли открыть проход только в один соседний мир. В нем уже не существовало империй. Они давно сгинули в разрушительной войне, а оставшиеся в живых строили свой мир заново.
Город Эйоланд начал вторжение. Его жители любили воевать. К тому же они были куда более развиты в отношении техники, и у них имелось больше ресурсов.
Но жители того самого, соседнего мира, прибегли к хитрости. Они создали гениального генного инженера, и отправили его в Эйоланд.
В качестве Терминатора? пошутил я.
Почти. Звали его Флэт Гладкий. Он не стал воевать сам, но создал новую расу, которая начала войну против хозяев планеты. Соседний мир оказался забыт. У Эйоланда возник новый противник, быстро учившийся, перенимающий все его военные приемы и все научные знания. Молодая раса тоже хотела жить, а потому воевала жестоко и упорно.
Империя Эйоланда проиграла войну. Все жители планеты, до единого, оказались уничтожены. Флэт не пощадил никого. Хозяевами земель стали жители новой, победившей расы.
По окончанию войны победители воздвигли в захваченном городе двадцать статуй. Статуи символизировали единение всех видов созданных Флэтом существ. Впрочем, это не помогло вскоре началась гражданская война, а затем голод и мор.
А сейчас этот город существует?
Ага. Красивый и древний. Он вновь растет, хотя до масштаба империи ему еще далеко. Да и не нужно любые империи рушатся.
Но откуда у моего папы фотография статуи из другого мира?
Не знаю, Демьен пожимает плечами. Сама фотография не так уж и удивительна. Все миры сообщаются между собой, и их предметы, особенно мелкие, понемногу проникают из одного в другой. Загадка в другом в чертеже.