Так вот, Тимошинов преподал офицерам урок соблюдения субординации и такта. Как-то, в коридоре академии, генерала Тимошинова перехватил, что называется, один офицер. Ему было нужно срочно подписать какой-то рапорт. Он забыл или не знал, что в этой жизни нет ничего срочного. Просто иногда одно дело кажется важнее другого. И офицер обратился с просьбой подписать свою бумагу в коридоре учебного корпуса.
Генерал Тимошинов спокойно лег на ковровую дорожку. Взял из рук опешившего майора лист бумаги, наложил на неё правильную резолюцию и поднялся с пола.
Ну, что, товарищ майор, довольны, что генерала на пол положили? спросил, отряхиваясь, Владимир Степанович. А генерал тоже торопится, и у него есть кабинет, и часы приёма по служебным и личным вопросам. Но вы выбрали такой путь. Не делайте так больше никогда. Желаю успехов!
Тот урок, должно быть, офицеру запомнился на всю жизнь. Он стоял, красный, как рак, и не знал, что сказать.
Приводя случаи из жизни начальников, задумываешься над сказанным. Сюжеты взяты из жизни разных людей. Но эти сюжеты и этих людей объединяет здравый смысл, житейская мудрость. Я знаю, и среди генералов случаются дураки, грубияны, самодуры. Но те генералы, с кем приходилось общаться мне или узнавать их биографию, были исключительно порядочными людьми. Людьми, которые накопили большой жизненный опыт, полезный и для всех нас.
Как становились политработниками (Генерал Степанов Ф. С.)
Семидесятилетний юбилей Филиппа Степановича Степанова [15] пришелся на осень 1993 года. Только что отгремели залпы танковых орудий по зданию Верховного Совета Российской Федерации и Филипп Степанович мог наблюдать из окон своей квартиры, выходящих на набережную Москвыреки, как в новой либеральной России утверждался демократический режим президентской республики. И за столом, где собрались коллеги по академии и прошлой службе, разговоры велись в основном об этом недавнем событии.
Собравшиеся провозглашали тосты и здравицы в честь виновника торжества, а он сидел внутренне напряженный, как бы заново переживая события 34 октября. Но в его напряжении выражалось и беспокойство за страну, оказавшуюся в такой сложной обстановке, и за присутствующих товарищей они, мол, остаются ещё в этой неразберихе, а он, уже поживший, уходящий, ничего не сделал для предотвращения этого беспредела. Он прощался с ними и чувствовал себя немного виноватым. Всегда он брал на себя вину за сделанное и не сделанное, за просчеты и упущения подчиненных, всегда задавал себе вопросы, почему так произошло и что можно было сделать, чтобы не допустить случившегося.
Такая была его беспокойная натура! Умудрённый опытом, он по-доброму оглядывал своих товарищей и с губ его слетали обращения: «Братцы!», «Братец!» и особо доверительно к молодому «Старик!». Доверительное отношение к младшим по возрасту и званию со стороны заслуженного генерал-лейтенанта, бывшего заместителя начальника академии выглядело вполне естественно и трогательно одновременно.
Когда подошло время говорить тост юбиляру, Филипп Степанович встал, приосанился и, как бы заглядывая через стол в прошлое, начал издалека:
Когда закончилась война, я был молодым, 21-летним, майором, командиром дивизиона. Я был хорошим «стрелкачом». Так на артиллерийском жаргоне могли сказать только о том, кто был отличным мастером огня. Я стрелял с открытых и закрытых огневых позиций, в непогоду и ночью. Мне прочили хорошую командирскую карьеру и на следующий год направляли в артиллерийскую академию. Но я подал рапорт о поступлении в Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Этим я удивил многих своих начальников, но сделал это вполне осознанно. Вы спросите, почему? И я отвечу.
За долгие годы войны а воевал я с 1941 года я видел разных командиров. Большинство из них были грамотными, искренне болеющими за дело людьми, требовательными и справедливыми. Но часто встречались и такие, которые по большому счету дискредитировали ту добрую половину положительных офицеров. Я не говорю о пьянках начальников, что часто бывало, не о бытовой распущенности некоторых, что тоже случалось и списывалось на войну. Я говорю о тех командирах, которые в силу своего упрямого характера, откровенной тупости, стремления бездумно выделиться на фоне остальных могли принять необдуманные, не очень умные решения, оборачивающиеся потом трагедиями: излишними жертвами, человеческой кровью, загубленными жизнями молоденьких бойцов.
Но, с другой стороны, я наблюдал, что если рядом с самодуром, зарвавшимся командиром находился сильный его заместитель по политической части, который мог его заменить в самой сложной обстановке, мог подсказать, возразить, если позволяли обстоятельства, или просто поставить на место своего командира, как коммунист коммуниста, то и дела решались более успешно, малой кровью, без всяких перекосов. Такие замполиты были не везде и не всегда. У меня получалось находить подходы к своим подчиненным, я умел в боевой обстановке спокойно доводить до подчиненных их задачи и особенности выполнения их должностных обязанностей. И мне казалось, что я смогу восполнить отсутствие на фронте настоящих комиссаров, если отучусь в академии и продолжу службу на политработе.
Так я стал политработником. Прошел с некоторыми из вас долгий путь в войсках. Был на полках, дивизиях, на корпусе и пришел в родную академию уже начальником кафедры. Здесь же стал заместителем начальника академии. Оценивая текущие события в стране, я нахожу, что у нашего руководителя, хотя он сам всю жизнь был на партийной работе, не было толкового заместителя по политической части. В смысле того, кто мог бы вовремя поставить его на правильный путь. Я говорю о Борисе Николаевиче. Потому, что вижу, что его личные амбиции ни к чему хорошему не приведут.
Прошло много лет и слова Филиппа Степановича во многом сбылись. Россия пережила период позорного бегства из восточной Европы, обнищания её вооруженных защитников, когда все вопросы в воинских коллективах сводились лишь к одному: будут ли в этом месяце выплаты денежного содержания или нет. Когда даже в приказах министра обороны появился термин «коммерциализация военно-служебных отношений». Когда быть военным становилось, мягко говоря, не популярно. Многое случилось с тех пор. Ушли из жизни многие участники как больших политических событий в стране, так и многие из тех, кто чествовал Филиппа Степановича в тот вечер. Сам он скончался в 2007 году. Но его рассказ о нравственном и жизненном выборе остался в памяти многих надолго.
Рассказ другого начальника Вязникова Юрия Семёновича можно считать типичным для мирных пятидесятых-шестидесятых годов прошлого века. Как рождались и росли молодые лейтенанты, в повседневных буднях об этом сказано и написано достаточно много. Судьба лейтенанта Вязникова определилась, когда после окончания Полтавского зенитного артиллерийского училища он попросился в воздушно-десантные войска. Там тоже нужны были пэвэошники [16]. И он отправился с молодой женой в тульскую десантную дивизию на должность командира зенитного взвода.
Лейтенант быстро нашел общий язык с подчиненными и старшими товарищами. Хороший спортсмен, грамотный специалист, он легко освоил программу парашютно-десантной подготовки. К концу первого года службы имел уже более десяти прыжков. И поэтому без особого волнения воспринял известие, что на планируемых учениях будет присутствовать командующий ВДВ генерал-лейтенант Маргелов [17], легендарный «дядя Вася», и что взвод лейтенанта Юрия Вязникова будет демонстрировать показательное десантирование на точность приземления. «Показательное пусть будет показательное!», подумал лейтенант и начал готовить личный состав к учениям.
Если прыжки на точность приземления занимают значительное место в программе соревнований по парашютному спорту, то в боевой подготовке они становятся обычным делом, делом профессионализма. Вязников уже успел усвоить, что в точности приземления, в первую очередь, имеет значение мастерство десантника, которое складывается из умения учитывать метеорологические условия и подчинять своей воле парашют. И, конечно же, высокого мастерства не может быть без хорошей морально-психологической подготовки. Его бойцы были подготовлены хорошо, и в них он был уверен.
Поэтому он был крайне удивлен и психологически подавлен, когда на его глазах «просвистел» и разбился рядовой Говоруха. До этого он вообще не видел разбившихся при прыжках воинов, только слышал о «мокром месте», остающимся на месте падения. Теперь же мог убедиться, что никаких мокрых мест нет, а есть солдат в обмундировании и экипировке, только весь изломанный и выглядевший, как кожаный мешок с костями.
Кто командир взвода? спросил генерал Маргелов, сразу же подъехав на своём «газике» к месту падения.
Лейтенант Вязников! представился командир взвода и сделал шаг вперёд.
Командир полка! Готовьте материалы расследования для передачи в военный трибунал. Это было сказано уже не Вязникову, который стоял потрясенный и готовый принять любое наказание за гибель подчиненного, ещё недавно стоявшего в строю и слушавшего последние слова наставления командира взвода.
Внезапно его осенила смелая не от отчаяния, а из протеста, мысль:
Товарищ командующий! Разрешите повторить прыжок на парашюте разбившегося бойца.
Генерал, прошедший всю войну с ополченцами, десантниками и штрафниками, любил всё отчаянное и неординарное. Сам много чудил, экспериментировал. За Днепр получил звание Героя. И сейчас он внимательно посмотрел на сухопарого парнишку в лейтенантских погонах и вспомнил, как в финскую войну, в начале 1940 года, во время одного из отчаянных рейдов взял в плен офицеров шведского Генерального штаба. Тогда не все начальники одобрили его действия. Здесь он почувствовал родственную душу:
Давай, лейтенант, пробуй!
Вязников обтер носовым платком лямки парашюта Говорухи от крови и направился к самолёту. Правда, перед посадкой кто-то из товарищей бросил в салон самолёта его «запаску», на всякий случай. Такого случая не понадобилось. Во время свободного падения он с большим усилием справился с вытяжным кольцом и парашют раскрылся. Нужно было приложить больше усилий, чтобы добиться результата. У Говорухи это не получилось.
Стоявший у места приземления, Маргелов с уважением посмотрел на лейтенанта, а командиру полка сказал:
Будем считать происшедшее несчастным случаем. Боец сам виноват: растерялся и не справился с ситуацией. Командиру взвода своим решением объявите взыскание за слабую морально-психологическую подготовку личного состава. А то с моим взысканием ему придётся долго ходить
Находившиеся в свите командующего политработники и журналисты обступили Вязникова. Начались уточняющие вопросы по биографии, службе, семейному положению. Лейтенант стоял опустошенный, и не на все вопросы находил ответы. Слишком много пришлось пережить за этот ещё не закончившийся день, а тут какие-то вопросы.
Через месяц начальник политотдела дивизии предложил командиру взвода подумать и возглавить комсомольскую организацию парашютно-десантного полка. Так он стал политработником. И, будучи им, он совершал прыжки, попадал в сложные боевые и метеоусловия, терял товарищей и подчиненных, но первую потерю помнил всю жизнь. Тогда он на своей шкуре убедился, что командир отвечает не только за укладку парашюта подчиненными, но и за их внутреннюю составляющую мысли, волю и эмоции.
Об очковтирательстве в армии (Генерал Махов Е. Н.)
Генерал-лейтенант Махов Евгений Николаевич прибыл во Львов, имея за плечами большой опыт работы в высоких штабах. Был он помощником ЧВСа, начальника политуправления сухопутных войск и начальника Главного политуправления СА и ВМФ по комсомольской работе. Потом возглавлял различные политорганы корпус, армия, округ и вот в должности начальника политуправления Прикарпатского военного округа он ехал в Дрогобычский гарнизон на отчетно-выборное собрание кадрированного полка. А чтобы ему не было скучно, и чтобы рядом был знающий обстановку человек, он взял с собой молодого инспектора политуправления подполковника Кебича.
Кебича ему представили, как бывшего замполита «придворного» 7-го полка 24-й Железной дивизии, уже хорошо зарекомендовавшего себя в качестве инспектора политуправления. Инспектор был из двухгодичников и, несмотря на это, в службе за короткий срок добился определённых успехов. Образование, полученное им в стенах Львовского госуниверситета, вооружило его способностью видеть армейскую действительность под другим углом. На многие порядки у него всегда было особое мнение, отличное от мнения кадровых офицеров. В его взглядах было больше здравого смысла, и во время «перестройки» майор, а после подполковник, Кебич был замечен командованием.
Был он одно время на комсомольской работе и в машине ЧВСа невольно нашлось много общих тем. Беседа приняла доверительный оборот за час дороги до Дрогобыча. Вальяжно откинувшись на спинку сиденья, генерал вдруг задал риторический вопрос: почему у нас в вооруженных силах не решается вопрос с воинской дисциплиной?
Да потому, что всё врут, товарищ генерал-лейтенант! слишком горячо отреагировал на вопрос Кебич.
Махов повернулся всем корпусом к попутчику и удивленно спросил:
На чем основывается ваше утверждение?
Исключительно на практике, товарищ генерал-лейтенант! Командир роты или замполит в батальон не докладывает о рваных простынях, заснувшем дневальном по роте и лишних синяках у подчиненных, потому что решить ему проблемы никто не поможет, а шуму не оберёшься! Командир батальона сам будет разбираться с нарушениями УГ и КС или НУВами [18]. Командир полка будет докладывать только о тех нарушениях, которые получили огласку в масштабе гарнизона, что стало известно начальству. Да, и мы, в политуправлении, в Москву отправляем недостаточно полную информацию о положении дел. Стараемся как-то приукрасить, сгладить острые углы. И каждое такое сокрытие можно обосновать юридически и по-человечески понять.
А вы какое направление курируете как инспектор политуправления, товарищ подполковник? в голосе начальника почувствовались металлические нотки. Кебич уже пожалел о своей смелости:
Разведывательные, инженерные части и другие специальные войска.
Очень ответственное направление. И если ваша оценка соответствует действительности, то положение в этих войсках можно считать тревожным. Я попрошу по приезду в управление подготовить аналитическую справку о том, кто и какие шлёт донесения. Мне нужна объективная картина очковтирательства как социального явления в войсках. Генерал отвернулся, и в машине повисла гнетущая тишина.
Кебич был подавлен таким поворотом разговора. Через неделю он убывал в Москву к новому месту службы, и порученное задание явно не вписывалось в его планы. Во-первых, оно отвлекало его от сборов. А, во-вторых, невыполнение или плохое его исполнение могло повлиять на сам перевод. Внезапно Кебича осенила мысль:
Да, что далеко ходить? За время работы отчетно-выборного собрания и вашего участия в нём я смогу подготовить конкретный материал о фактах сокрытия нарушений воинской дисциплины, и даже преступлений, в этом полку.