Теперь Рита могла считать себя довольной: она добилась того, чего хотела. Даже гибель мужа отошла куда-то в самый дальний уголок памяти: у Риты была работа, обязанности и вполне реальные цели для ненависти. А ненавидеть она научилась тихо и беспощадно, и хоть не удалось пока ее расчету сбить вражеский самолет, но немецкий аэростат прошить ей все-таки удалось. Он вспыхнул, съежился: корректировщик выбросился из корзины и камнем полетел вниз.
Стреляй, Рита! Стреляй! кричали зенитчицы.
А Рита ждала, не сводя перекрестья с падающей точки. Но когда немец перед самой землей рванул кольцо, выбросив парашют, она плавно нажала гашетку. Очередь из четырех стволов начисто разрезала черную фигурку, девчонки, крича от восторга, целовали ее, а она улыбалась наклеенной улыбкой. Всю ночь ее трясло. Помкомвзвода Кирьянова отпаивала чаем, утешала:
Пройдет, Ритуха. Я, когда первого убила, чуть не померла, ей-богу. Месяц снился, гад
Кирьянова была боевой девахой: еще в финскую исползала с санитарной сумкой не один километр передовой, имела орден. Рита уважала ее за характер, но особо не сближалась.
Впрочем, Рита вообще держалась особняком: в отделении у нее оказались сплошь девчонки-комсомолки. Не то чтобы младше, нет: просто зеленые. Не знали они ни любви, ни материнства, ни горя, ни радости; болтали взахлеб о лейтенантах да поцелуйчиках, а Риту это сейчас раздражало.
Спать! коротко бросала она, выслушав очередное признание. Еще услышу о глупостях настоишься на часах вдоволь.
Зря, Ритуха, лениво пеняла Кирьянова. Пусть себе болтают: занятно.
Пусть влюбляются слова не скажу. А так, по углам лизаться, этого я не понимаю.
Пример покажи, усмехалась Кирьянова.
И Рита сразу замолкала. Она даже представить не могла, что такое когда-нибудь может случиться: мужчин для нее не существовало. Один был мужчина тот, что вел в штыковую поредевшую заставу на втором рассвете войны. Жила, затянутая ремнем. На самую последнюю дырочку затянутая.
Перед маем расчету досталось: два часа вели бой с юркими «мессерами». Немцы заходили с солнца, пикировали на счетверенки, плотно поливая огнем. Убили подносчицу курносую, некрасивую толстуху, всегда что-то жевавшую втихомолку, легко ранили еще двоих. На похороны прибыл комиссар части, девочки ревели в голос. Дали салют над могилой, а потом комиссар отозвал Риту в сторону:
Пополнить отделение нужно.
Рита промолчала.
У вас здоровый коллектив, Маргарита Степановна. Женщина на фронте, сами знаете, объект, так сказать, пристального внимания. И есть случаи, когда не выдерживают.
Рита опять промолчала. Комиссар потоптался, закурил, сказал приглушенно:
Один из штабных командиров семейный, между прочим, завел себе, так сказать, подругу. Член Военного совета, узнав, полковника того в оборот взял, а мне приказал подругу эту, так сказать, к делу определить. В хороший коллектив.
Давайте, сказала Рита.
Наутро увидела и залюбовалась: высокая, рыжая, белокожая. А глаза детские: зеленые, круглые, как блюдца.
Боец Евгения Комелькова в ваше распоряжение
Тот день банным был, и когда наступило их время, девушки в предбаннике на новенькую как на чудо глядели:
Женька, ты русалка!
Женька, у тебя кожа прозрачная!
Женька, с тебя только скульптуру лепить!
Женька, ты же без лифчика ходить можешь!
Ой, Женька, тебя в музей нужно! Под стекло на черном бархате
Несчастная баба, вздохнула Кирьянова. Такую фигуру в обмундирование паковать это ж сдохнуть легче.
Красивая, осторожно поправила Рита. Красивые редко счастливыми бывают.
На себя намекаешь? улыбнулась Кирьянова.
И Рита замолчала: нет, не выходила у нее дружба с помкомвзвода Кирьяновой. Никак не выходила.
А с Женькой вышла. Как-то сама собой, без подготовки, без прощупывания: взяла Рита и рассказала ей свою жизнь. Укорить хотела отчасти, а отчасти пример показать и похвастаться. А Женька в ответ не стала ни жалеть, ни сочувствовать. Сказала коротко:
Значит, и у тебя личный счет имеется.
Сказано было так, что Рита хоть и знала про полковника досконально спросила:
И у тебя тоже?
А я одна теперь. Маму, сестру, братишку всех из пулемета уложили.
Обстрел был?
Расстрел. Семьи комсостава захватили и под пулемет. А меня эстонка спрятала в доме напротив, и я видела все. Все! Сестренка последней упала: специально добивали
Послушай, Женя, а как же полковник? шепотом спросила Рита. Как же ты могла, Женя?
А вот могла! Женька с вызовом тряхнула рыжей шевелюрой. Сейчас воспитывать начнешь или после отбоя?
Женькина судьба перечеркнула Ритину исключительность, и странное дело! Рита словно бы чуть оттаяла, словно бы дрогнула где-то, помягчела. Даже смеялась иногда, даже песни пела с девчонками, но сама собой была только с Женькой наедине.
Рыжая Комелькова, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной и озорной. То на потеху всему отделению лейтенанта какого-нибудь до онемения доведет, то в перерыве под девичьи «ля-ля» цыганочку спляшет по всем правилам, то вдруг роман рассказывать начнет заслушаешься.
На сцену бы тебе, Женька! вздыхала Кирьянова. Такая баба пропадает!
Так и кончилось Ритино старательно охраняемое одиночество: Женька все перетряхнула. В отделении у них замухрышка одна была, Галя Четвертак. Худющая, востроносая, косички из пакли и грудь плоская, как у мальчишки. Женька ее в бане отскребла, прическу соорудила, гимнастерку подогнала расцвела Галка Четвертак. И глазки вдруг засверкали, и улыбка появилась, и грудки, как грибы, выросли. И поскольку Галка эта от Женьки ни на шаг не отходила, стали они теперь втроем: Рита, Женька и Галка.
Известие о переводе с передовой на объект зенитчицы встретили в штыки. Только Рита промолчала, сбегала в штаб, поглядела карту, расспросила и сказала:
Пошлите мое отделение.
Девушки удивились, Женька подняла бунт, но на следующее утро вдруг переменилась: стала за отъезд агитировать. Почему, отчего никто не понимал, но примолкли: значит, так надо Женьке верили. Разговоры сразу утихли, начали собираться. А как прибыли на 171-й разъезд, Рита, Женька и Галка стали вдруг пить чай без сахара.
Через три ночи Рита исчезла из расположения. Скользнула из пожарного сарая, тенью пересекла разъезд и растаяла в мокром от росы ольшанике. По заглохшей лесной дороге выбралась на шоссе, остановила первый же грузовик.
Далеко собралась, красавица? спросил усатый старшина: ночью в тыл ходили машины за припасами, и сопровождали их люди, далекие от строевой и уставов.
До города подбросите?
Из кузова уже тянулись руки. Не ожидая разрешения, Рита встала на колесо и вмиг оказалась наверху. Усадили на брезент, набросили ватник.
Подремли, деваха, часок.
А утром была на месте.
Лида, Рая, в наряд!
Никто не видел, а Кирьянова узнала: доложили. Ничего не сказала, усмехнулась только:
Завела кого-то, гордячка. Пусть ее, может, оттает.
И Васкову ни слова. Впрочем, Васкова никто из девушек не боялся, а Рита меньше всех. Ну, бродит по разъезду пенек замшелый: в запасе двадцать слов, да и те из уставов. Кто же его всерьез-то принимать будет?
Но форма есть форма, а в армии особенно. И форма эта требовала, чтобы о ночных путешествиях Риты не знал никто, кроме Женьки да Галки Четвертак.
Откочевывали в городишко сахар, галеты, пшенный концентрат, а когда и банки с тушенкой. Шальная от удач Рита бегала туда по две-три ночи в неделю: почернела, осунулась. Женька укоризненно шипела в ухо:
Зарвалась ты, мать! Налетишь на патруль либо командир какой заинтересуется и сгоришь.
Молчи, Женька, я везучая!
У самой от счастья глаза светятся: разве с такой серьезно поговоришь? Женька только расстраивалась:
Ой, гляди, Ритка!
То, что о ее путешествиях Кирьянова знает, Рита быстро догадалась по взглядам да усмешечкам. Обожгли ее эти усмешечки, словно она и впрямь своего старшего лейтенанта предавала. Потемнела, хотела ответить, одернуть Женька не дала. Уцепилась, уволокла в сторону.
Пусть, Рита, пусть что хочет думает!
Рита опомнилась: правильно. Пусть любую грязь сочиняет, лишь бы помалкивала, не мешала, Васкову бы не донесла. Занудит, запилит света невзвидишь. Пример был: двух подружек из второго отделения старшина за рекой поймал. Четыре часа с обеда до ужина мораль читал: устав наизусть цитировал, инструкции, наставления. Довел девчонок до третьих слез: не то что за реку со двора выходить зареклись.
Но Кирьянова пока молчала.
Стояли безветренные белые ночи. Длинные от зари до зари сумерки дышали густым настоем наливающихся трав, и зенитчицы до вторых петухов пели песни у пожарного сарая. Рита таилась теперь только от Васкова, исчезала через две ночи на третью вскоре после ужина и возвращалась перед подъемом.
Эти возвращения Рита любила больше всего. Опасность попасться на глаза патрулю была уже позади, и теперь можно было спокойно шлепать босыми ногами по холодной до боли росе, забросив связанные ушками сапоги за спину. Шлепать и думать о свидании, о жалобах матери и о следующей самоволке. И оттого, что следующее свидание она может планировать сама, не завися или почти не завися от чужой воли, Рита была счастлива.
Но шла война, распоряжаясь по своему усмотрению человеческими жизнями, и судьбы людей переплетались причудливо и непонятно. И, обманывая коменданта тихого 171-го разъезда, младший сержант Маргарита Осянина и знать не знала, что директива имперской службы СД за С219/702 с грифом «ТОЛЬКО ДЛЯ КОМАНДОВАНИЯ» уже подписана и принята к исполнению.
3
А зори здесь были тихими-тихими.
Рита шлепала босиком: сапоги раскачивались за спиной. С болот полз плотный туман, холодил ноги, цеплялся за одежду, и Рита с удовольствием думала, как сядет перед разъездом на знакомый пенек, наденет сухие чулки и обуется. А сейчас торопилась, потому что долго ловила попутную машину. Старшина же Васков вставал ни свет ни заря и сразу шел щупать замки на пакгаузе. А Рита как раз туда должна была выходить: пенек ее был в двух шагах от бревенчатой стены сарая, за кустами.
До пенька осталось два поворота, потом напрямик через ольшаник. Рита миновала первый поворот и замерла: на дороге стоял человек.
Он стоял, глядя назад: рослый, в пятнистой плащ-палатке, горбом выпиравшей на спине. В правой руке он держал продолговатый, туго обтянутый ремнями сверток; на груди висел автомат.
Рита шагнула в куст; вздрогнув, он обдал ее росой, но она не почувствовала. Почти не дыша, смотрела сквозь редкую листву на чужого, недвижимо, как во сне, стоявшего на ее пути.
Из лесу вышел второй, чуть пониже, с автоматом на груди и с точно таким же тючком в руке. Они молча пошли прямо на нее, неслышно ступая высокими шнурованными башмаками по росистой траве.
Рита сунула в рот кулак, до боли стиснула его зубами. Только не шевельнуться, не закричать, не броситься напролом через кусты! Они прошли рядом: крайний коснулся плечом ветки, за которой она стояла. Прошли молча, беззвучно, как тени. И скрылись.
Рита обождала: никого. Осторожно выскользнула, перебежала дорогу, нырнула в кусты, прислушалась.
Тишина.
Задыхаясь, ринулась напролом: сапоги били по спине. Не таясь, пронеслась по поселку, забарабанила в сонную, наглухо заложенную дверь:
Товарищ комендант! Товарищ старшина!..
Наконец открыли. Васков стоял на пороге в галифе, тапочках на босу ногу, в нижней бязевой рубахе с завязками. Хлопал сонными глазами.
Что?
Немцы в лесу!
Так Федот Евграфыч подозрительно сощурился: не иначе разыгрывают. Откуда известно?
Сама видела. Двое. С автоматами, в маскировочных накидках
Нет, вроде не врет. Глаза испуганные.
Погоди тут.
Старшина метнулся в дом. Натянул сапоги, накинул гимнастерку второпях, как при пожаре. Хозяйка в одной рубахе сидела на кровати, разинув рот.
Что ты, Федот Евграфыч?
Ничего. Вас не касается.
Выскочил на улицу, затягивая ремень с наганом на боку. Осянина стояла на том же месте, по-прежнему держа сапоги за плечом. Старшина машинально глянул на ее ноги: красные, мокрые, к большому пальцу прошлогодний лист прилип. Значит, по лесу босиком шастала, а сапоги за спиной носила: так, стало быть, теперь воюют.
Команду в ружье: боевая тревога! Кирьянову ко мне. Бегом!
Бросились в разные стороны: деваха к пожарному сараю, а он в будку железнодорожную. К телефону. Только бы связь была!..
«Сосна»! «Сосна»!.. Ах ты, мать честная!.. Либо спят, либо опять поломка «Сосна»! «Сосна»!..
«Сосна» слушает.
Семнадцатый говорит. Давай Третьего. Срочно давай, чепэ!
Даю, не ори. Чепэ у него
В трубке что-то долго сипело, хрюкало, потом далекий голос спросил:
Ты, Васков? Что там у вас?
Так точно, товарищ Третий. Немцы в лесу возле расположения. Обнаружены сегодня в количестве двух
Кем обнаружены?
Младшим сержантом Осяниной.
Кирьянова вошла. Без пилотки, между прочим. И кивнула, как на вечерке.
Я тревогу объявил, товарищ Третий. Думаю лес прочесать.
Погоди чесать, Васков. Тут подумать надо: объект без прикрытия оставим тоже по головке не погладят. Как они выглядят, немцы твои?
Говорит, в маскнакидках, с автоматами. Разведка, мыслю я.
Разведка? А что ей там, у вас, разведывать? Как ты с хозяйкой в обнимку спишь?
Вот всегда так, всегда Васков виноват. Все на Васкове отыгрываются.
Чего молчишь, Васков? О чем думаешь?
Думаю, надо ловить, товарищ Третий. Пока далеко не ушли.
Правильно думаешь. Бери пять человек из команды и дуй, пока след не остыл. Кирьянова там?
Тут, товарищ
Дай ей трубку.
Кирьянова говорила коротко: сказала два раза «слушаю» да пять раз поддакнула. Положила трубку, дала отбой.
Приказано выделить в ваше распоряжение пять человек.
Ты мне ту давай, которая видела.
Осянина пойдет старшей.
Ну, так. Стройте людей.
Построены, товарищ старшина.
Строй, нечего сказать. У одной волосы, как грива, до пояса, у другой какие-то бумажки в голове. Вояки! Чеши с такими лес, лови немцев с автоматами. А у них тут, между прочим, одни родимые образца тысяча восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года
Вольно
Женя, Галя, Лиза
Сморщился старшина:
Погодите, Осянина! Немцев идем ловить, не рыбу. Так чтоб хоть стрелять умели, что ли.
Умеют.
Хотел Васков рукой махнуть, но спохватился:
Да, вот еще. Может, кто немецкий знает?
Я знаю.
Писклявый такой голосишко, прямо из строя. Федот Евграфыч вконец расстроился:
Что я? Что такое я? Докладывать надо!
Боец Гурвич.
Ох-хо-хо! Как по-ихнему руки вверх?
Хенде хох.
Точно, махнул рукой старшина. Ну, давай, Гурвич.
Выстроились эти пятеро. Серьезные, как дети, но испуга вроде пока нет.
Идем на двое суток, так надо считать. Взять сухой паек, патронов по пять обойм, подзаправиться Ну, поесть, значит, плотно. Обуться по-человечески, в порядок себя привести, подготовиться. На все сорок минут. Р-разойдись!.. Кирьянова и Осянина со мной.
Пока бойцы завтракали и готовились к походу, старшина увел сержантский состав к себе на совещание. Хозяйка, по счастью, куда-то смоталась, но постель так и не прибрала: две подушки рядышком, полюбовно Федот Евграфыч угощал сержантов похлебкой и разглядывал старенькую, истертую на сгибах карту-трехверстку.
Значит, на этой дороге встретила?
Вот тут. Палец Осяниной слегка колупнул карту. А прошли мимо меня, по направлению к шоссе.
К шоссе?.. А чего это ты в лесу в четыре утра делала?
Промолчала Осянина.
Просто по ночным делам, не глядя, пояснила Кирьянова.
Ночным!.. Васков разозлился: вот ведь врут! Для ночных дел я вам самолично нужник поставил. Или не вмещаетесь?