Рима шла и заранее предвкушала, как она первая сообщит новость всем подругам и Лиде Бельской, и Шуре Куличёвой, и всем другим девочкам.
Юнга ей понравился. Росту высокого, собой хорош и совсем настоящий моряк. Задается немного, воображает из себя, но, видно, симпатичный. Наверно, придет вечером к водникам.
И, увидев в очереди за хлебом свою подругу Лиду Бельскую, черноглазую смуглянку, эвакуированную из Одессы, Рима кинулась к ней:
Знаешь, Лида, в нашей школе теперь флотские жить станут. Их там много, мальчишек. Одеты на манер матросов, вот тут ленточки. Один там такой есть, Сташук, с винтовкой на крыльце стоит и на ту сторону всем велит сворачивать.
А я все равно не свернула. Обещал к водникам прийти.
Выйдешь вечером?
Хо! Новость то-оже! протянула Лида. Моряков, что ли, я не видала? У нас их знаешь сколько
Но все-таки пошла проводить Риму до дому, чтобы по дороге хоть одним глазком посмотреть на моряков. Весть о том, что в затонскую школу приехали моряки, балтийские юнги, быстро облетела весь Затон, и мальчишки уже лезли на ограду, чтобы посмотреть, что там делается, на школьном дворе. Потом они наперебой рассказывали, как юнги стоят, выстроившись во дворе, а самый главный, с нашивками усищи во! командует и распоряжается, и все перед ним в струнку. А у самых маленьких юнгов бескозырки без ленточек, но остальное все как и у настоящих флотских.
Галки, немного поуспокоившись, сидели на ветках у своих гнезд и внимательно поглядывали то одним, то другим глазом на снующих по двору, бегающих вниз и вверх по лестницам незнакомцев.
Глава 11
И стар и млад
В пролете гудели вентиляторы, стучали дробно, цокали и жужжали работающие станки, трансмиссии, сверла. В слитный шум цеха вреза́лся минутами звенящий, взвывающий визг электрической пилы со двора. Капка, в старой спецовке, замасленной и местами протравленной чем-то, стоял у своего станка, самого крупного в пролете. Под ним была небольшая скамеечка, которую в цехе называли трибункой. Капка был человек аккуратный; станок был ему велик, но подставлять себе, как это делали другие, пустой ящик он считал невозможным. Он сам сколотил себе трибунку, выкрасил ее кубовой краской [9], а по его образцу стали делать себе трибунки и дру гие ремесленники, если станок был им не по росту.
Вчерашняя обида прошла, глаз почти не беспокоил, налаженный с вечера самим мастером станок слушался руки́, лилась, брызгала белая эмульсия, топорщилась взрытая фрезой металлическая стружка. Настроение у Капки улучшилось после решительного разговора с Ходулей. Он был доволен, что Лёшка не посмел ослушаться и явился-таки в цех. Вид у Ходули был жалкий, перевязанный палец он все время держал на виду. К станку Лёшку ставить было нельзя, так как палец действительно раздуло, но подносить детали, убирать стружку и выполнять всякую подсобную работу он вполне мог.
Когда работа шла споро, станок не капризничал, вни зу у левой станины быстро вырастали колонки готовых деталей и все в бригаде были заняты делом, как надо. Капка чувствовал сам, что в эти часы на своей кубовой трибунке он, как говорили товарищи, «силён парень». В такие минуты никто уже не посмел бы даже втихомолку назвать Капку шпинделем, как дразнили его на улице за маленький рост.
По пролету цеха шел мастер Корней Павлович Матунин, общий дядька ремесленников, воспитатель молодых производственников. На нем был аккуратный туальденоровый[10] халат, из кармана которого торчали железная линейка с делениями, узенькая расческа и красный карандаш. Пощипывая коротенькие седые усики, он не спеша переходил от станка к станку, посматривая на своих учеников поверх старомодных железных очков. Капка, с головой ушедший в работу, не видел приближавшегося мастера и орудовал на своем станке, легонько насвистывая сквозь зубы. Это что за соловьи в цехе заливаются? услышал он над самым своим ухом. Не прекращая работы, оглянулся на мгновение и увидел возле себя мастера. Это я сам себе подсвистываю, Корней Павлович, смутился Капка, удивившись, как это мастер в таком гуле расслышал его свист. Ты бы уж в таком разе про себя свиристел, а то, как говорится, свистунов на мороз! строго заметил мастер.
Я сперва, Корней Павлович, пробовал про себя, в уме мотив держал, а потом слышу, кто-то свистит, а оказывается, я сам. Очень песня хорошая, вчера красноармейцы на пристанях пели. И военная песня и душевная.
Ну, Капитоша, как дело-то двигается? спросил мастер. Маленько подвигается, Корней Павлович. Вот уже, видите, сколько снял. Мастер опытным глазом окинул столбик готовых деталей.
Молодец, Бутырёв, молодец, Капитон, с превышением идешь! Только работай ровненько, без дерганья. Станок не дурит? Дай-ка я тебе делительную головку проверю. Вот так Васенин, Васенин! закричал он в сторону белесоватому парню, который бросил на пол деталь. Ты зачем на пол так несуразно швыряешь? Ты ложи деталь аккуратненько, а то будут у тебя заусеницы. Деталь этого не любит, чтобы ее швырком, ты с ней поласковее обращайся, тем более я уже говорил, что сегодня почетный урок выполняем, спецзадание. Это дело на фронт пойдет. Ты гляди, Васенин, как Бутырёв щепетильно работает. Даром что маленький, из-за станка макушку чуть видать, а занимается вполне аккуратно.
Тут взгляд мастера упал на зловещее украшение Капки-ной скулы. Он поймал Капку за подбородок, сам пригнулся, поправил очки.
Батеньки-матеньки! сказал мастер (это было его любимой поговоркой). Батеньки-матеньки! Это кто же тебя так, а, Бутырёв?
Никто. Это я сам, Корней Павлович.
С чего же это ты сам на себя так осерчал?
Капитон мотнул головой, высвободил подбородок и наклонился над станком, сам очень удивившись тому, что еще бы немножко и у него выступили бы слезы на глазах.
Корней Павлович постоял у станка, отошел было, опять вернулся. Капка видел, что мастер хочет о чем-то поговорить с ним. Корней Павлович, действительно, откашлялся и сказал негромко:
Я вчера разговор ваш с Дульковым слыхал ненароком, когда за воротами вы с ним схлестнулись. Знаешь, Капа, ты бы сказал ребятам, чтобы по-скверному-то не выражались. Иной хороших слов и не стоит, это верно, а язык-то свой марать не след. Мальчики вы еще молодые, разговор должен быть у вас аккуратный. Кто черным словом со́дит, у того язык как помело, весь мусор в душу-то и сгребает. Не надо так
А потом огромный, все заглушающий рев заполнил пролеты цеха и двор. Это был гудок на обед.
Повалили в столовку. За обедом ребята говорили, как всегда, о военных орденах, о самолетах и о кино. Во всем этом они хорошо разбирались. И каждый успел высказаться с полным знанием дела.
После перерыва мастер собрал всех в пролете и опять сообщил, что урок они получили очень серьезный и особого задания. Тут же он объяснил на образце и по чертежу, какова будет работа.
Значит, тут так: двойная бороздка пойдет, продольная, будет проходить фрезой с торца четыре миллиметра. А отсюда, значит, нарезная пойдет, на образец втулочки. Гляди сюда Вот таким манером. А с этого боку получается наподобие уже как мы делали. Всем ясно?
Корней Павлович, а Корней Павлович! Капка просунулся под самый локоть мастера, заглянул ему под очки. Эта деталь на что пойдет?
А ты не любопытничай. Раз сказал специальное задание, так лишние вопросы тут уж ни к чему. Понятно?
Поня-атно, протянул Капка, только очень охота бы узнать. Интересно ведь!
А мне, может быть, тоже охота вам сказать, да нельзя. Понятно? Сказано раз нельзя, и шаба́ш. Боевой секрет, военная тайна. Доверили нашему заводу, сверх задания делать будем, и молчок. Придется, конечно, лишний часик-другой понатужиться.
Может, на танки пойдет? не унимался Капка.
Вполне допустимо, согласился мастер.
Или на «катюшу»?
Возможное дело.
А не к самолету, Корней Павлович?
Мыслимо и так
А ближе к вечеру пришла на завод не совсем обыкновенная экскурсия. В Затоне узнали каким-то образом, что Судоремонтному заводу поручено особое задание сверх обычной работы. Явились местные старожилы, пенсионеры, ветераны труда, старая затонская гвардия, волгари. Пришли сказать, что они готовы, если надо, подсобить народу. Пришли из Свищёвки Егор Данилыч Швырёв и Макар Макарович Расшивин. С пристаней заявились Парфёнов Маврикий Кузьмич, престарелый Бусыга Михайло Власьевич, Усти́н Ермолаевич Скоков и сам Иван Терентьевич Яшкин, тот самый, о котором в дневнике Валерия Черепашкина говорилось, что он жил еще при крепостном праве и оглох к моменту изобретения звукового кино. Лет им всем вместе насчиталось бы полтысячи верных. Это были кряжистые, могучие стариканы, ходившие в свое время по всей Волге бурлаками, плотогонами, крючниками и водоливами. Некоторые, например Швырёв и Бусыга, плавали кочегарами и механиками, а потом работали по судоремонту или доживали свой век бакенщиками. Затонских стариков сопровождал сам директор Леонтий Семёнович Гордеев, за ним, немного отступя, шел Корней Павлович Матунин. Ребята видели, как волнуется мастер. Он то и дело пощипывал коротенькие свои усики, оправлял халат, вынимал клетчатый платок и вытирал вспотевший лоб. Ведь когда-то сам он поступил учеником в ремесленные мастерские Затона, и Михайло Власьевич Бусыга с Егором Данилычем Швырёвым были его наставниками. Старики не спеша, опираясь на палки, шли по цеху. Они останавливались у станков, заглядывали под низок, брали готовые детали, щупали их взыскательными пальцами, близко подносили к подслеповатым глазам, покряхтывали строго. В этом пролете мои работают, застенчиво сообщил мастер.
Ничего ребятишки подобрались у тебя, Матунин, признал старик Швырёв, толк будет. Поддерживай, затонские! Вот и нашему делу управка!
Подошли к станку, из-за которого была видна макушка Капки Бутырёва.
А это Бутырёва, Василия Семёновича, сынок, представил Капку мастер, отличается. Видали? На трех-шпиндельном уже поставлен!
Ну-коси прогони разок, сказал Бусыга.
Мастер Корней Павлович даже заранее вспотел от волнения.
Давай, Бутырёв! Показывай, чему Матунин обучил.
Капка весь покраснел, в ушах стало жарко. Капка вспомнил, как давно уже, когда был он еще маленьким, заходил к ним в воскресенье попить чайку Михайло Власьевич Бусыга. Стол накрывали во дворе, под деревом. Мать наливала почтенному гостю чашку за чашкой Бусыга один мог выпить полсамовара. А к вечеру отец звал уже сонного Капку, ставил его на стул и, при держивая рукой, чтобы не свалился, приказывал сказать стишок, желая похвастаться перед гостем талантами сына. «Ну-коси», грубым голосом просил гость. И пятилетний Капка, поглядывая то на сладкий кухен, стоявший посреди стола, то на огромного и страшного гостя, читал: «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?.. Римка, не нашептывай, без тебя знаю Ездок запоздалый, с ним сын молодой».
Глаза у Капки слипались, рот тоже: он уже успел попробовать варенья. Стул шатался под ногами, и в сумерках лохматый, зеленобородый Бусыга сам становился похожим на Лесного царя, о котором говорилось в стихотворении. Потому у Капки очень искренне выходило: К отцу, весь издрогнув, малютка приник И он тесно прижимался к прочному и теплому плечу отца. «Ну, хватит с него, молодец!» говаривал Бусыга. «Я дальше тоже знаю», обижался Капка и, уже спущенный на землю, торопился дочитать стишок до самого конца
Но сейчас предстояло испытание посерьезнее Одной левой рукой он быстро, не глядя, взял деталь, вставил в заправку, проверил шпиндели, правой пустил станок вручную и включил самоходную подачу так мягко, что старики одобрительно крякнули. Потом Капка снял готовую деталь, обтер ветошью и подал мастеру. Деталь пошла по рукам. Ну как, Васильич, отец пишет чего? спросил старый Бусыга у Капки, поковыривая деталь зелено-фиолетовым ногтем, толстым, как у носорога. Капка глотнул комок, внезапно возникший в горле, и собрался было что-то ответить, но директор опередил его:
Напишет еще, напишет. Знаете, теперь как почта идет Ну, пошли дальше, товарищи. Старики проследовали к другому станку, а Корней Павлович, чуточку поотстав, оглянулся и подмигнул своему питомцу: молодец, мол, Бутырёв, не подкачал. С этого же дня решили работать по два лишних часа вечером. День этот с непривычки казался нескончаемым.
Освоить новый урок было не так-то легко. Детали заедало на станках. Мастер-наладчик сбился с ног. У ремесленников были усталые лица, посеревшие от металла, глубоко въевшегося в поры кожи.
Глава 12
Морей альбатросы и волжские чайки
Уже темнело, когда шли с Судоремонтного ремесленники. Бледны были плохо отмытые, словно задымленные лица. Ремесленники шли молча, и огромными казались глаза, подведенные темным налетом копоти и металла.
А у Сада водников толпился народ перед афишей кино. В парке играла музыка, а по аллеям, метя́ песок дорожек широкими отутюженными клёшами, в чистеньких бушлатах, сдвинув бескозырки на правую бровь, по четыре в ряд прохаживались затонские новоселы юнги с острова Валаама. И, когда проходили они мимо не затемненного еще входа в кино, выделялись на бескозырках буквы темного золота: «Краснознаменный Балтийский флот». Девчонки с пристаней Затона и Свищёвки, сидевшие в ряд на скамьях, перешептывались, провожая любопытными взорами молодых балтийцев.
Мальчишки с уважением, без особой приязни, но зато не без зависти смотрели, как, покачиваясь по-морскому, шли аллеей юнги. И общее мнение было уже таково, что «ремесленникам нашим теперь крышка. Морячки верх возьмут по всем статьям».
Пронырливый Лёшка Ходуля был уже тут как тут. Он так ныл в цеху, что всем осточертел, и добился своего: мастер отпустил его из-за больного пальца раньше других. Сам Ходуля никогда на море не бывал и по Волге ниже А
́
Разрешите пришвартоваться? С благополучным прибытием. Надолго бросили якорь у нас, в песчаных степях аравийской земли?..
Там видно будет, сдержанно ответил худощавый юнга с длинными и тонкими бровями. Это был Виктор Сташук, с которым утром познакомилась Рима. А вы местный?
Тутошний, как говорится, отвечал Ходуля. Здесь родился, и это все, что я любил
Ну, как у вас тут ребята, ничего? Ребята, конечно, имеются, заискивающе поспешил сообщить Ходуля. Всякие, конечно, есть. Есть чересчур кляузные, к начальству подъезжают. Вообще, конечно, вы тут всем этим шпинделям сто очков дадите. Одно слово моряки, флотские, морей альбатросы. Сам давно имею мечту. Ку́рите? Юнги покосились на предложенные им Ходулей папиросы, потом посмотрели на Сташука. Он, очевидно, был у них вожаком. Сташук чуть заметно сделал головой знак: ни боже мой. Юнги вздохнули и отвернулись. Некурящие, жестко отрезал Сташук.
Могу зажигалочку предложить, собственной работы, сказал Ходуля, вынимая зажигалку, которую ему вернул утром Капка. Пожалуйста, для приезжего человека, тем более морякам, без всякого возмездия. Насчет расходов не беспокойтесь, сочтемся как-нибудь. Вы альбатросы, мы волжские чайки. Одно к одному, и всё в порядочке.
Сташук смутился было, не хотел брать, но Ходуля насильно вложил ему в руку зажигалку, прихлопнул ла донью сверху и сказал при этом: «Шито-крыто, взято-бито и с кона долой». Однако Сташук уже не смотрел на Лёшку. Машинально опустив зажигалку в карман бушлата, он привстал, завидя появившуюся в аллее Риму Бутырёву с подружкой.