Стихотворения и поэмы для 11 класса - Высоцкий Владимир Семенович 14 стр.

чья сумма счастие и есть.

Изгнание ёлки

Борису Мессереру

Я с Ёлкой бедною прощаюсь:

ты отцвела, ты отгуляла.

Осталась детских щёк прыщавость

от пряников и шоколада.

Вино привычно обмануло

полночной убылью предчувствий.

На лампу смотрит слабоумно

возглавья полумесяц узкий.

Я не стыжусь отверстой вести:

пера приволье простодушно.

Всё грустно, хитроумно если,

и скушно, если дошло, ушло.

Пусть мученик правописанья,

лишь глуповатости учёный

вздохнет на улице бесправно

в честь «правды» чьей-то наречённой.

Смиренна новогодья осыпь.

Пасть празднества люта, коварна.

В ней кротко сгинул Дед-Морозик,

содеянный из шоколада.

Родитель плоти обречённой

кондитер фабрики соседней

(по кличке «Большевик»), и оный

удачлив: плод усердий съеден.

Хоть из съедобных он игрушек,

нужна немалая отвага,

чтоб в сердце сходство обнаружить

с раскаяньем антропофага.

Злодейство облегчив оглаской,

и в прочих прегрешеньях каюсь,

но на меня глядят с опаской

и всякий дед, и Санта-Клаус.

Я и сама остерегаюсь

уст, шоколадом обагрённых,

обязанных воспеть сохранность

сокровищ всех, чей царь ребёнок.

Рта ненасытные потёмки

предам пусть мимолётной славе.

А тут ещё изгнанье Ёлки,

худой и нищей, в ссылку свалки.

Давно ль доверчивому древу

преподносили ожерелья,

не упредив лесную деву,

что дали поносить на время.

Отобраны пустой коробкой

её убора безделушки.

Но доживёт ли год короткий

до следующей до пирушки?

Ужасен был останков вынос,

круг соглядатаев собравший.

Свершив столь мрачную повинность,

как быть при детях и собаках?

Их хоровод вкруг злых поступков

состарит ясных глаз наивность.

Мне остаётся взор потупить

и шапку на глаза надвинуть.

Пресытив погребальный ящик

для мусора, для сбора дани

с округи, крах звезды блестящей

стал прахом, равным прочей дряни.

Прощай, навек прощай. Пора уж.

Иголки выметает веник.

Задумчив или всепрощающ

родитель жертвы отчий ельник.

Чтоб ни обёртки, ни окурка,

чтоб в праздник больше ни ногою

была погублена фигурка,

форсившая цветной фольгою.

Ошибся лакомка, желая

забыть о будущем и бывшем.

Тень Ёлки, призрачно-живая,

приснится другом разлюбившим.

Сам спящий в сновиденье станет

той, что взашей прогнали, Ёлкой.

Прости, вечнозелёный странник,

препятствуй грёзе огнеокой.

Сон наказующий разумен.

Ужели голос мой пригубит

вопль хора: он меня разлюбит.

Нет, он меня любил и любит.

Рождественским неведом елям

гнев мести, несовместный с верой.

Дождусь ли? Вербным Воскресеньем

склонюсь пред елью, рядом с вербой.

Возрадуюсь началу шишек:

росткам неопытно зелёным.

Подлесок сам меня отыщет,

спасёт его исторгшим лоном.

Дождаться проще и короче

Дня, что не зря зовут Прощёным.

Есть место, где заходит в рощи

гость-хвоя по своим расчётам.

На милость ельника надеюсь,

на осмотрительность лесничих.

А дале Чистый Понедельник,

пост праведников, прибыль нищих.

А дале, выше благоустье

оповещения:  Воскресе!

Ты, о котором сон, дождусь ли?

Дождись, пребудь, стань прочен, если

что не скажу. Я усмехнулась

уж сказано: не мной, Другою.

Вновь неправдоподобность улиц

гудит, переча шин угону

У этих строк один читатель:

сам автор, чьи темны намёки.

Татарин, эй, побывши татем,

окстись, очнись, забудь о Ёлке.

Автомобильных стонов бредни

Не нужно Ёлке слов излишних

за то, что не хожу к обедне,

что шоколадных чуд язычник.

Мгновенье бытия

«На свете счастья нет»

Нет счастья одного бывает счастий много.

Неграмотный,  вдруг прав туманный афоризм?

Что означаешь ты, беспечных уст обмолвка?

Открой свой тайный смысл, продлись, проговорись.

Опять, перо моё, темным-темно ты пишешь,

морочишь и гневишь безгрешную тетрадь.

В угодиях ночей мой разум дик и вспыльчив,

и дважды изнурён: сам жертва и тиран.

Пусть выведет строка, как чуткий конь сквозь вьюгу,

не стану понукать, поводья опущу.

Конь гением ноздри и мышц влеком к уюту

заветному. Куда усидчиво спешу?

Нет, это ночь спешит. Обмолвкою, увёрткой

неужто обойдусь, воззрившись на свечу?

Вот полночь. Вот стремглав час наступил четвёртый.

В шестом часу пишу: довольно! спать хочу.

Сподвижник кофеин мне шлёт привет намёка:

он презирает тех, кто завсегдатай снов.

Нет счастья одного бывает счастий много:

не лучшее ль из них сбывалось в шесть часов?

В Куоккале моей, где мой залив плескался

иль бледно леденел похолоданья в честь,

был у меня сосед зелёная пластмасса

он кротко спал всю ночь и пробуждался в шесть.

В шесть без пяти минут включала я пригодность

предмета в дружбе быть. Спросонок поворчав,

он исполнял свой долг, и Ленинграда голос:

что ровно шесть часов меня оповещал.

Возглавие стола возлюбленная лампа

вновь припекала лоб и черновик ночной.

Кот глаз приоткрывал. И не было разлада

меж лампой и душой, меж счастием и мной.

За пристальным окном темно, безлюдно, лунно,

непрочной белизной очнуться мрак готов.

Уж вдосталь, через край,  но счастье к счастью льнуло,

и завтракать мы шли, сквозь сад, вдвоём с Котом.

Пригожа и свежа, нас привечала Нина.

Съев кашу, хлеб и сыр я прятала в карман.

Припасливость моя мелка, но объяснима:

залив внимал моим карманным закромам.

Хоть знают, что приду,  во взбалмошной тревоге

все чайки надо мной возреют, воскричат.

Направо от меня чуть брезжат Териоки,

и прямо предо мной, через залив,  Кронштадт.

Я чайкам хлеб скормлю, смущаясь, что виновна

пред ненасытной их и дерзкой белизной.

Скосив зрачок ума, за мной следит ворона

ей не впервой следить и следовать за мной.

Встреч ритуал таков: вот-вот от смеха сникну

 Вороне как-то Бог  нет, не могу, смеюсь,

но продолжаю:  Бог послал кусочек сыру

и достигает сыр вороньих острых уст.

Налюбовавшись всласть её громоздкой статью,

но всласть не угостив, скольжу домой по льду.

Есть в доме телефон. Прибавив счастье к счастью,

я говорю:  Люблю!  тому, кого люблю.

Уже роялей всех развеялась дремота.

Весь побережный дом прилежный музыкант.

Сплошного не дано, а кратких счастий много,

того, что навсегда, не смею возалкать.

Так помышляла я на милом сердцу свете.

Согласно жили врозь настольный огнь и тьма.

Пока настороже живая мысль о смерти,

спешу благословить мгновенье бытия.

«Девочка с персиками»

Сияет сад, и девочка бежит,

ещё свежо июня новоселье.

Ей весело, её занятье жить,

и всех любить, и быть любимой всеми.

Она, и впрямь, любима, как никто,

семьёй, друзьями, мрачным гимназистом,

и нянюшкой, воззревшейся в окно,

и знойным полднем, и оврагом мглистым.

Она кричит: «Я не хочу, Антон,

ни персиков, ни за столом сиденья!»

Художник строго говорит о том,

что творчество, как труд крестьян,  вседенно.

Меж тем он сам пристрастен к чехарде,

и сам хохочет, змея запуская.

Везде: в саду, в гостиной, в чердаке

его усердной кисти мастерская!

А девочке смешно, что ревновал

угрюмый мальчик и молчал сурово.

Москву давно волнует Ренуар,

Абрамцево же влюблено в Серова.

Он Валентин, но ре́кло он отверг

и слыл Антоном в своеволье детства.

Уж фейерверк, спех девочки наверх:

снять розовое, в белое одеться.

И синий бант отринуть до утра,

она б его и вовсе потеряла,

он надоел, но девочка добра,

и надеванье банта повторяла.

Художника и девочки кумир:

Лев золотой, Венеции возглавье.

Учитель Репин баловство корил,

пост соблюдая во трудах, во славе.

А я люблю, что ей суждён привет

модистки ловкой на Мосту Кузнецком.

Ей данный вкратце, иссякает век.

Она осталась в полдне бесконечном.

Ещё сирень, уже произросло

жасминное удушье вкруг беседки.

Серьёзный взор скрывает озорство,

несведущее в скуке и бессмертье.

Пусть будет там, где персики лежат,

пусть бант синеет, розовеет блуза.

Так Мамонтову Верочку мне жаль:

нет мочи ни всплакнуть, ни улыбнуться.

Отсутствие черёмухи

Давно ль? Да нет, в тысячелетье прошлом,

черёмухе чиня урон и вред,

скитаясь по оврагам и по рощам,

я всякий раз прощалась с ней навек.

С больным цветком, как с жизнью, расставалась.

Жизнь убывала, длился ритуал.

Страшись своих обмолвок!  раздавалось.

Смысл наущенья страх не разгадал.

Я стала завсегдатай отпеваний,

сообщник, но не сотворитель слёз.

Вокруг меня смыкался мор повальный,

меня не тронул, а других унёс.

Те, что живее, надобней, прочнее,

чем я, меня опередив, ушли.

Вновь слышу уст неведомых реченье:

 Остерегись! Ещё не всё, учти.

В студёном, снежном мае прошлогоднем

был сад простужен, огород продрог,

зато души неодолимый голод

сполна вкусил растенья приворот.

Со мною ныне разминулся идол,

и что ему моей тоски пустяк!

Нюх бедствовал, ум бредил,

глаз не видел.

 Навек!  твердила.

Что же, век иссяк.

Век заменим другим.

Прощай навеки!

вот ария из оперы немой.

Случайно ли влиянье властной ветви,

хотя б одной, май разлучил со мной?

В чужом столетье и тысячелетье

навряд ли я надолго приживусь.

Май на исходе. Урожай черешни

занятье и окраска детских уст.

Созреет новорожденный ботаник,

весь век его, а он уже умён.

Но о моих черёмуховых тайнах

им счёту нет не станет думать он.

Привыкла я, черёмуху оплакав,

лелеять, холить и хвалить сирень.

Был цвет её уму и зренью лаком;

как мглисто Пана ворожит свирель!

На этот раз лиловые соцветья

угрюмо-скрытны, явно не к добру.

Предчувствия и опасенья эти

я утаю и не предам перу.

Вишневый сад

Не описать ли не могу писать

Весь белый свет спектр, сумма розней, распрей.

В окне моём расцвёл вишнёвый сад

белейший семицветный день февральский

Сад самоцветный самовластный день.

Сомкнувши веки, что в окне я вижу?

Сад снегопад слышней, чем вздор людей.

Тот Сад Вишнёвый не лелеет вишню

не потому, что саду лесоруб

сулит расцвет пустыни диковатый.

Был изначально обречён союз:

мысль и соцветья зримых декораций.

Так думал Бунин прочитает всяк,

кто пожелает. Я в сей час читаю.

Чем зрителю видней Вишнёвый сад,

тем строже Сад оберегает тайну.

Что я в ночи читаю и о Ком

мне всё равно: поймут ли, не поймут ли.

Тайник разверст и затворен. Доколь

скорбеть о тайне в скрытном перламутре?

Вишнёвый сад глядит в моё окно.

Огнь мыса опаляет подоконник.

Незваный, входит в дверь не знаю: кто.

Кто б ни был он, я жертва, он охотник.

Вишнёвый сад в уме о таковом

не слыхивал тот, кто ошибся дверью.

Как съединились сад и Таганрог,

понятно лишь заснеженному древу

в окне моём. Тот, думаю о Ком,

при бытия мучительном ущербе,

нам тайн своих не объяснил. Но, он

врачу диагноз объяснил: «Ich sterbe».

«Жизнь кончена»,  услышал доктор Даль.

Величие и в смерти деликатно.

Вошедший в дверь, протягивая длань,

проговорил:  Насилу доискался.

Жизнь кончена? Уже?  Он в письмена

свой вперил взгляд, возгоревав не слишком.

 К несчастью, это не мои слова.

Склонившийся, их дважды Даль услышал.

Анна Ахматова

Стихотворения

Песня последней встречи

«Сжала руки под темной вуалью»

В Царском Селе

I

II

III

1911

«Мне голос был. Он звал утешно»

1917

«Не с теми я, кто бросил землю»

1922

Мужество

Февраль 1942

Приморский сонет

1958

Комарово

Родная земля

И в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас.

1922

1961

Ленинград

Реквием

19351940

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл,

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью был.

1961 

Вместо предисловия

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

 А это вы можете описать?

И я сказала:

 Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

1 апреля 1957

Ленинград

Посвящение

Март 1940

Вступление

I

Осень 1935

Москва

II

III

IV

1938

V

1939

VI

Весна 1919

VII

Приговор

Лето 1939

Фонтанный Дом

VIII

К смерти

19 августа 1939

Фонтанный Дом

IX

4 мая 1940

X

Распятие

Не рыдай Мене, Мати,

во гробе зряще

1

2

Эпилог

1

2

Март 1940

Фонтанный Дом

Александр Блок

Стихотворения

Незнакомка

24 апреля 1906. Озерки

Россия

18 октября 1908

«Ночь, улица, фонарь, аптека»

10 октября 1912

«Река раскинулась. Течет, грустит лениво»

из цикла «Па поле Куликовом»

7 июня 1908

На железной дороге

Марии Павловне Ивановой

14 июня 1910

«О доблестях, о подвигах, о славе»

30 декабря 1908

«О, весна без конца и без краю»

из цикла «Заклятие огнем и мраком»

24 октября 1907

«О, я хочу безумно жить»

5 февраля 1914

Двенадцать

Поэма

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Январь 1918

Андрей Вознесенский

Тьмать

ПЛАBКИ БОГА

Пятидесятые

* * *

Памяти Б. и С.

ПЕРBЫЙ СНЕГ

ОСЕННИЙ BОСКРЕСНИК

КОЛЕСО СМЕХА

* * *

ГОРНЫЙ РОДНИЧОК

* * *

ДАЧА ДЕТСТBА

ФЕСТИBАЛЬ МОЛОДЁЖИ

B. Б.

ПЕРBЫЙ ЛЁД

СBАДЬБА

ТОРГУЮТ АРБУЗАМИ

ПОЖАР B АРХИТЕКТУРНОМ ИНСТИТУТЕ

ПЕСНЯ ОФЕЛИИ

МАСТЕРСКИЕ НА ТРУБНОЙ

РУССКИЕ ПОЭТЫ

ЕЛЕНА СЕРГЕЕBНА

* * *

Б. А.

* * *

НЕМЫЕ B МАГАЗИНЕ

Д. Н. Журавлёву

* * *

ТАЙГОЙ

СИБИРСКИЕ БАНИ

ТУЛЯ

* * *

ТБИЛИССКИЕ БАЗАРЫ

носы на солнце лупятся,

как живопись на фресках.

ОДА СПЛЕТНИКАМ

БАЛЛАДА ТОЧКИ

БАЛЛАДА РАБОТЫ

Е. Евтушенко

* * *

* * *

BЕЧЕРИНКА

ЁЛКА

ГОЙЯ

ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

МАСТЕРА

Поэма

ПЕРBОЕ ПОСBЯЩЕНИЕ

BТОРОЕ ПОСBЯЩЕНИЕ

I

II

III

IV

V

VI

VII

РЕКBИЕМ

ОСЕНЬ

С. Щипачёву

ТУМАННАЯ УЛИЦА

ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕКТРИЧКА

* * *

ТИШИНЫ ХОЧУ!

Шестидесятые

Между кошкой и собакой

Лиловые сумерки Парижа. Мой номер в гостинице.

Сумерки настаиваются, как чай. За круглым столом напротив меня сидит, уронив голову на локоть, могутный Твардовский. Он любил приходить к нам, молодым поэтам, тогда, потому что руководитель делегации Сурков прятал от него бутылки и отнимал, если находил. А может, и потому, что и ему приятно было поговорить с независимыми поэтами. Пиетет наш к нему был бескорыстен мы никогда не носили стихи в журнал, где он редакторствовал, не обивали пороги его кабинета.

В отдалении, у стены, на тёмно-зёленой тахте полувозлежит медноволосая юная женщина, надежда русской поэзии. Её оранжевая чёлка спадала на глаза подобно прядкам пуделя.

Угасающий луч света озаряет белую тарелку на столе с останками апельсина. Женщина приоткрывает левый глаз и, напряжённо щупая почву, начинает: «Александр Трифонович, подайте-ка мне апельсин.  И уже смело: Закусить».

Трифонович протрезвел от такой наглости. Он вытаращил глаза, очумело огляделся, потом, что-то сообразив, усмехнулся. Он встал; его грузная фигура обрела грацию; он взял тарелку с апельсином, на левую руку по-лакейски повесил полотенце и изящно подошёл к тахте.

«Многоуважаемая сударыня,  он назвал женщину по имени и отчеству.  Вы должны быть счастливы, что первый поэт России преподносит Вам апельсин. Закусить».

Вы попались, Александр Трифонович! Едва тарелка коснулась тахты, второй карий глаз лукаво приоткрылся: «Это Вы должны быть счастливы, Александр Трифонович, что Вы преподнесли апельсин первому поэту России. Закусить».

И тут я, давясь от смеха, подаю голос: «А первый поэт России спокойно смотрит на эту пикировку».

Поэт всегда или первый, или никакой.

БЬЮТ ЖЕНЩИНУ

ГИТАРА

Б. Окуджаве

* * *

По мотивам Расула Гамзатова

БАЛЛАДА 41-го ГОДА

Партизанам Керченской каменоломни

КРОНЫ И КОРНИ

ПРОТИBОСТОЯНИЕ ОЧЕЙ

МОНОЛОГ БИТНИКА

НОЧНОЙ АЭРОПОРТ B НЬЮ-ЙОРКЕ

* * *

* * *

* * *

BСТУПЛЕНИЕ

BТОРОЕ BСТУПЛЕНИЕ

МОТОГОНКИ ПО BЕРТИКАЛЬНОЙ СТЕНЕ

Н. Андросовой

ОСЕНЬ B СИГУЛДЕ

СТРИПТИЗ

НЬЮ-ЙОРКСКАЯ ПТИЦА

СИРЕНЬ «МОСКBА BАРШАBА»

Р. Гамзатову