Володька, а ты оказался прав, сказал вернувшийся Стефаныч. Гадина без чеки была. Дай-ка, хлебнуть водицы.
Ты что, Жопастый, с ума спятил?! Все-таки посмотрел?
Ну, виноват, не удержался! Любопытство дюже распирало. Тряпье осторожненько снял. А она без чеки!
Ну, ты и придурок, Стефаныч! Когда-нибудь доиграешься, помяни мое слово!
Конечно, придурок! И ты тоже такой же болван! Маху мы с тобой дали! Могли сами подорваться и сопливых пацанов подставить.
Это просто чудо, что не рванула. Представляю, что бы было, Кныш зло сплюнул.
Не поверишь, на самом деле чудо. Хочешь, секрет открою, почему сучка не рванула?
Какой еще секрет? Чего городишь, старый козел?
Вова, не дерзи старшим! Ты обратил внимание, когда карман резал, что там семечек полным-полно было?
Ну И что из этого?
Так вот, шелуха набилась в дырку, где чека была
Я так думаю, над капитаном, бедолагой, «вахи» изуверствовали на глазах у старшего сержанта, а потом закололи, высказал предположение Володька Кныш, оборачиваясь к командиру. Парень, не выдержав увиденного кошмара, бросился бежать, в отчаянии прыгнул с обрыва вниз, там его в спину с автоматов и достали.
Похоже, что так и было. Сомневаюсь, что там под ним тоже «сюрприз» нас ждет. Шиш бы они стали за ним по такой крутизне спускаться. А вот нам за братишкой придется.
Пацаны, честно скажу, я чуть не обосрался, поделился с товарищами Валерка Крестовский, прислонив «эсвэдэшку» к стволу дерева, присаживаясь рядом с Самурским, который с мрачной физиономией отрешенно смотрел перед собой.
А я думал, все, хана! Вот она, смертушка, отозвался Эдик, нервно затягиваясь сигаретой. Самура, ты мне чуть прикладом руку не сломал.
Свисток так рванул, только его и видели.
Посмотрел бы на тебя, если бы «феня» грохнула, сердито огрызнулся недовольный Свистунов, шапкой утирая вспотевшее лицо и коротко стриженную голову.
Товарищ прапорщик! Товарищ прапорщик! Вот нашли письмо и фотку, сказал рядовой Селифонов.
Конверта не было? спросил Стефаныч.
Дай-ка сюда, Кныш протянул руку.
Нет, без конверта было, отозвался выглядывающий из-за спины Селифонова пулеметчик Пашка Никонов. В кустах вместе с фотокарточкой валялось.
С фотографии с грустной улыбкой смотрела молодая симпатичная женщина, держащая на коленях светленького пухленького мальчика лет трех, подстриженного «под горшок», с веселыми глазенками. Он удивленно уставился в объектив. Наверное, ждал, когда вылетит из фотика обещанная «птичка». На обороте была надпись: «Нашему любимому Папочке! Любим и ждем!». Кныш бережно расправил смятое письмо, написанное на двойном листе из тетради в клеточку аккуратным женским почерком:
Дорогой Сереженька Сергеем звали, сказал контрактник, кивнув на убитого. Других сведений об убитом не было: документы капитана и старшего сержанта «чехи» забрали с собой.
«Да Вот и дождутся они дорогого Сереженьку Эх» подумал Ромка.
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
Зачистка явно затянулась. Еще пара часов и начнет смеркаться. Темень застанет их в пути на базу, как пить дать. Ехать по горной дороге в таких условиях полнейшее безрассудство. В один момент можно сыграть в ящик: либо ваххабиты где-нибудь засаду устроят, либо с крутого обрыва кувыркнешься и костей не соберешь.
Решили ночевать в селе. Дудаков распорядился разбить бивак в заброшенной школе. Саперы прошерстили все здание. Подогнали к нему машины и «бэхи», выставили охранение. Собрав старейшин, капитан, обильно пересыпая речь доходчивыми матерными словами, в довольно суровой форме предупредил, что если случится малейшая провокация со стороны «чехов», то он за себя не ручается, он тут же отдаст приказ раздолбать село «к едрене фени», и тогда от этого цветущего местечка, горного райского уголка, камня на камне не останется. И уцелевшие потомки на века проклянут тех, кто вынудил его это сделать. Столь категоричное заявление сурового вояки произвело на местных аксакалов должный эффект, все население села было строго-настрого предупреждено старейшинами.
Одноэтажное здание школы, к удивлению «вованов», было не разграблено, все сохранилось в нем, как было до войны. И парты, и столы, и стулья, и школьные наглядные пособия. Это было просто удивительно. Особенно после тех разгромленных и разграбленных зданий, которые попадались им там, на равнине. Скорее всего, потому, что школа стояла запертой на висячий «амбарный» замок, и потому, что местные с глубоким почтением относились к этому заведению и уважаемым учителям. Только в нескольких окнах оказались разбиты вдребезги стекла.
Было еще светло, когда солдаты ввалились в школу шумной гурьбой, заняв один из классов.
Смотри, братва! удивленный рядовой Чернышов ткнул пальцем в сторону классной доски. На ней было выведено мелом старательным детским почерком число: «27 декабря», а чуть ниже «Классная работа».
Похоже, это в 94-м писали, перед Новым годом, предположил кто-то. А потом, как помните, война началась.
Учителя, конечно, деру дали отсюда. Никому умирать неохота. С тех пор школа и пустует.
Ни учеников тебе, ни учителей! сказал пулеметчик Пашка Никонов, оглядываясь вокруг. А пылищи-то, до этой самой матери!
Немудрено, столько лет заброшенная стоит.
Дружно сдвинули парты ближе к доске, расчищая пространство. Расположились на полу у дальней стены, свалив вещмешки и боеприпасы, закурили. Кинологи Приданцев и Мирошкин с собаками устроились у входа.
Стефаныч, расскажи чего-нибудь, попросил старшего прапорщика рядовой Секирин, развалившись у стенки и пуская дым кольцами.
Ладно, слухайте, дошколята, кашлянув, начал контрактник. Ранней весной это было. Зачищали мы как-то один квартал, и в одном из подвалов разрушенного дома обнаружили двух девчонок лет шестнадцати-семнадцати. Одну русскую, вторую чеченку. Перепуганных до смерти. Обе тощие, щеки ввалились, скулы торчат, только одни глаза огромные на лице и остались, на прозрачной коже каждую жилку видать. Одним словом, без слез и не взглянешь. Чеченку, как сейчас помню, Айдин звали. Отец у нее инженером-нефтяником был, убили его дудаевцы, а когда наша авиация стала бомбить город, все ее родные погибли под бомбежкой. Вот она со своей подружкой, русской девчонкой, в подвале все это время и скрывалась. Забились в темный угол, как дикие зверьки в норку от страха. Наши ребята, когда шмонали подвал, чуть не грохнули их в темноте, думали, что на боевиков нарвались. Вынесли полуживых наружу, привезли несчастных к себе на базу в Ханкалу, поместили в госпиталь под капельницы. Обе страшно есть хотят, да нельзя им, иначе помрут. Вот так постепенно, постепенно, стали их выхаживать, выкармливать, как маленьких, с ложечки. Сначала супчиком постненьким, потом уж чем-нибудь посущественее. Немного оклемались девчонки от кошмара, происшедшего с ними, но рассказывать и вспоминать о пережитом ни в какую не хотят. Как только окрепли, стали медикам нашим помогать: убирать, перевязывать, заботиться о раненых. Славненькие девчушки оказались. Кое-кто уж стал на них внаглую зыркать, поглядывать шаловливыми кошачьими глазками да слюни сладкие распускать, но я твердо сказал, если хоть какая-нибудь сука посмеет до них, бедных, хоть мизинцем дотронуться, считай труп. И был у нас во взводе паренек один, Кешка Макарский, нескладный такой, круглолицый, губы пухленькие бантиком. Мы его все в роте величали уважительно «отец Иннокентий», потому что он чудной какой-то был, не от мира сего, словно с другой планеты к нам на грешную землю свалился, все время нам о боге да о любви к ближнему распинался. Часами мог на эту тему трепаться. И так складно у него все это получалось, прямо заслушаешься. Лекции бы ему читать о любви и дружбе. Одним словом, замечаю, наш Кеха странный какой-то стал, здорово изменился последнее время. Вдруг ни с того ни с сего зачастил в лазарет к раненым. Назад придет, всем про девчонок спасенных рассказывает, как у них там жизнь замечательно складывается, как дела идут. И все больше про симпатичную смугляночку Айдин. А у самого лицо прямо-таки светится, будто ему президент Звезду Героя в Кремле торжественно вручил. Чудной весь какой-то стал. Словно святой затесался в наши мрачные ряды, где у всех посеревшие отрешенные физиономии. Вечером возвращаемся с зачистки злые, усталые, сразу валимся спать, а он бегом в госпиталь. Может быть, это так и продолжалось бы. Да тут на тебе! Бац! Дембель долгожданный! Распрощались везунчики с нами, уехали. Закончилось для них это «дерьмо». Проходит недели две-три, смотрим, рожа знакомая у блокпоста отирается. Ба! Да это никак наш Иннокентий, из Саратова обратно прикатил. Не сидится ему, дуралею, дома на теплой печи. Оказывается, наш паршивец влюбился, только там дома и почувствовал, что это у него серьезно и надолго, что не может и дня без своей чеченки прожить. Как не уговаривали мать с отцом, стоя перед ним на коленях, сорвался пацан и назад к нам в Чечню под пули. Одним словом, поженили мы их. Отметили это событие по-фронтовому, скромно, но весело. Пару недель «молодые» жили в семье одного знакомого чеченца, который в ФСБ работал, а потом уехали на Кешкину родину. Как сложилась у них жизнь, не знаю. Но думаю, хорошо. Настоящая была у них любовь. Мне лично такую в жизни только один раз видеть довелось. Вот такая история о Ромео и Джульетте, братцы.
Отчаянный малый, не побоялся, приехал, грустно отозвался Ромка Самурский, перебирая пальцами черные блестящие четки, найденные им накануне в схроне под Шуани.
Мда настоящая любовь, протянул рядовой Пашутин, задумчиво уставившись в окно.
Дурак, своих ему, что ли, девок не хватало? неожиданно выдал Привалов, громко шмыгая носом. Меня сюда и калачом не заманишь.
Да кому ты нужен, сопля недоношенная? оборвал его пулеметчик Пашка Никонов, пихнув кулаком Привалова в спину. Сначала посмотрись в зеркало. Какая девка на тебя позарится? Прыщ убогий ты наш.
Чтобы я из-за какой-то бабешки сюда вернулся? Да, будь она трижды красавица или супермодель, как Клаудиа Фишер. На-ка, выкуси! Привалов сделал красноречивый жест, показал всем согнутую в локте руку с кулаком.
Не Фишер, а Шиффер, балда, поправил Пашутин.
Один хрен.
А у второй девчонки какая судьба? поинтересовался Федька Зацаринин, лениво гоняя спичку из одного края рта в другой.
Вторая осталась, хотя подружка ее звала с собой, уговаривала вместе уехать из Чечни.
Чего она тут забыла, дуреха? Драпать надо было отсюда во все лопатки, буркнул сержант Кныш.
Надеялась, что власти выплатят компенсацию за разрушенный дом, ответил Стефаныч, разминая рыжими прокуренными пальцами сигарету.
Ха! Рассмешил! Дождешься от наших властей!
Скорее вымрешь как мамонт!
Не видать ей тугриков как своих ушей. А если и заплатят, то жалкие крохи. Замучается по всяким инстанциям ходить и доказывать.
Да и те какой-нибудь головорез отнимет, а саму продаст. В лучшем случае в гарем какому-нибудь турку.
А я бы тоже женился на восточной женщине, вдруг заявил старшина Баканов, потягиваясь и сладко позевывая.
С чего это тебя, дорогой Бакаша, на восточных-то вдруг потянуло, поинтересовался Эдик Пашутин. Видать, неспроста!
Чем свои-то не устраивают, хмыкнул Пашка.
Ни хрена, жалкие сосунки, не понимаете в семейной жизни, отозвался старшина.
Ну-ка, вразуми нас, бестолковых, если такой опытный.
Дело в том, мужики, что на Востоке женщина знает свое место. У мусульман даже жилище делится на мужскую половину и на женскую. И слово мужика в доме для бабы закон.
Ну и что из этого?
А то, дурачье. Всегда порядок в доме. Порядок! Еще раз для особо непонятливых повторяю, порядок в доме! У них как? Мужик цыкнул на бабу, и все! Глазки в пол! Молчок! Гробовая тишина! А у нас? Цыкни попробуй, тебе она цыкнет. Так вломит скалкой между глаз, что долго звездочки будешь считать.
Сколько раз замечал: идет джигит, руки в карманах, а сзади жена взмыленная плетется с сопливыми детишками, с тяжеленными баулами в руках и зубах, откликнулся от двери Виталька Приданцев, лежа в обнимку с дремлющим Караем.
Ясное дело, он же джигит. Это ниже его достоинства, тащить всякое барахло.
Бакаша прав. У них так.
В чем прав? В том, что наша баба может по морде дать, или в том, что восточные послушны? вклинился Привалов.
Привал, ты, случайно не на девятом этаже жил, спросил Эдик, оборачиваясь к первогодку.
Нет, на третьем, а что?
Выходит, маманя тебя в детстве с третьего уронила. Значит, для тебя не все еще потеряно, еще можно попытаться спасти. Но ничего, не шибко переживай! У нас медицина на мировом уровне, поможет, продолжал ерничать Эдик. Бакаша тебе битых полчаса распинается, рассказывает, что восточные женщины боятся, уважают и слушаются своих мужчин как богов, а твой мозговой бронепоезд все никак не допрет до этого, все еще где-то на запасном пути топчется. Этак мы никогда с тобой не придем к консенсусу.
К чему? недоверчиво переспросил Привалов, уставившись на Пашутина.
Эх, валенок сибирский, тайга моя дремучая, пойду-ка лучше отолью, чего перед тобой бисер метать, все равно ни хрена не поймешь. Пацаны, кто со мной?
Что в нашей хате, что снаружи, такая же холодрыга! Сегодня точно дуба дадим, недовольно проворчал съежившийся, вечно мерзнущий Привалов, вытирая сопливый нос замусоленным рукавом. Приеду домой тут же женюсь, не раздумывая, найду себе пухленькую, горяченькую, чтобы не мерзнуть в постели зимой!
Ты, че, Привал? Звезданулся!
Совсем крыша съехала?
При чем тут крыша?
Да при том, бамбук! отозвался сердито старшина Баканов из дальнего угла, где, устроившись на вещмешках, перематывал вонючую грязную портянку. Думаешь, семейная жизнь это тебе сюси-пуси всякие, хаханьки, птичек райских пение, кофе горячий в постель, обниманцы, поцелуйчики. Ни хрена! Я тебе сейчас популярно обрисую, как все будет. Женишься. Первый месяц ничего будет, на то он и медовым зовется. А уж потом начнется настоящее светопреставление. Придешь вечером домой с работы усталый, весь разбитый, а твоя ненаглядная тебе раз леща по шее. Скажет, ты где, паразит, шляешься? Где заработанные деньги, твою мать? Покажи жировку, паршивец! У других мужики как мужики, а у меня распоследний разгильдяй!
Валерка Крестовский, не выдержав, прыснул в кулак, остальные дружно загоготали.
Тихо! Жеребцы! Дайте досказать-то! продолжал Баканов. А если, чего доброго, с приятелями кружечку-другую после трудового дня пропустишь в пивнухе, что напротив дома, вообще не завидую тебе. Кирдык тебе будет полный! Чуть дверь приоткроешь, а она тебе раз половой тряпкой по мордасам: «Скотина! Опять надрался, подлец? Как последняя свинья! Вот тебе, вот!»
Свои нравоучения Бакаша сопровождал непередаваемой мимикой лица и красноречивыми движениями рук, отчего все присутствующие покатывались со смеху.
Так что, дорогой мой Ванюша, вот тебя какое счастье ожидает в семейной жизни! Вот и шевели теперь куриными мозгами. Стоит жениться али нет! А ты, сюси-пуси! Горяченькую, видите ли, он захотел, и так найдешь, если приспичит! И горяченькую, и холодненькую, и не очень, и с сиськами, и без сисек! На хрена на себя хомут в молодые годы надевать, дурень?
В дверном проеме появился раздраженный Дудаков со старшим лейтенантом Тимохиным, вслед за ними насупленный Колька Селифонов с «агаэсом» за спиной.
Что за балаган тут развели, вашу мать?! Галдите как бабки на базаре! На всю округу слышно!
Да вот, учим молодежь уму разуму, товарищ капитан! отозвался Стефаныч.
Итак, мужики! Чтобы был идеальный порядок! В помещении школы не свинячить и не гадить!
Пока светло можете пожрать и оправиться! Консервные банки в окно! Огонь не разводить! добавил второй.
У окон не курить! Замечу, яйца поотрываю! сурово пригрозил капитан. Пошли, Стефаныч! Посты выставим! Приданцев и Мирошкин, дуйте за нами! В охранении с собаками сегодня будете!
В классе было холодно. Солдаты спали, лежа на боку, плотно прижавшись друг к другу, втянув головы в поднятые воротники и засунув руки поглубже в рукава и карманы.
Неожиданно глубокую ночь прорезала длинная пулеметная очередь. За ней другая, третья. Встревоженные не на шутку солдаты, хватая оружие, повскакивали.
Братва! Чехи! заорал спросонья в темноте перепуганный Привалов. Окружили, гады!
Без паники! рявкнул из коридора голос старшего лейтенанта Тимохина. Занять оборону у окон! Без команды не стрелять!
Конец, мужики! заныл рядовой Свистунов. Окружат и раздолбают всех! Или сожгут живьем в этой проклятой школе!
Заткнись, ссыкун! зло цыкнул на него сержант Кныш, осторожно выглядывая в окно.
Трассеры, то здесь, то там, передавая «морзянку» рассекали яркими огоньками ночную темноту. Перестрелка шла в горах, над селом.
Танцор, знаешь, чего я боюсь больше всего? тихо сказал Роман, обернувшись к Чернышову.
Чего, Ром?
Как бы эти выродки масхадовские нас гранатами не забросали или «Шмелем» не долбанули! Тогда уж точно всем амба!
Хуже нет, чем в темноте воевать! Здесь мы как слепые котята! Подожгут и постреляют нас, как в тире.
Сидим как в заднице.
Который час?