Ты с ума сошёл? Что значит забрать? То есть украсть? Я сильно струсил.
Ну украсть. Пускай так. Чего ты ломаешься, как девчонка? Все вокруг воруют, почему нам нельзя? Я предлагаю плёвое дело. Никакой опасности. Управимся за пятнадцать минут, и всё будет эпик, убеждал Лёнька.
Ну не знаю
Тебе деньги, что ли, не нужны?
Не нужны, выпалил я. А тебе зачем?
Хочу майку Linkin Park купить. С обложкой «Хайбрит Теори». На форуме пишут, что в Москве, на «Горбушке», за штукарь продаётся. Прямо из Америки.
На каком ещё форуме?
Российский фан-сайт «Динкинов». Я там под никнеймом «Лёнька Park». Главный по Владимиру, поэтому, сам понимаешь, майка нужна. Без неё какой я главный? Нужно обязательно купить.
Ну да, согласился я. Его желание мне было понятно, поэтому я сбавил тон и спросил: А если нас поймают?
Лёнька рассмеялся:
Кто нас поймает? Кому ты нужен?
Сторож. Охрана. Милиция. Да кто угодно. Прохожий случайный.
Успокойся, ответил Лёнька, там никого не бывает по вечерам. Я два дня караулил. Только кошка пробегала, и за ней собака хромая.
Я судорожно думал, как ещё возразить.
А как попасть в эту пристройку? Там же дверь железная.
Через неё и попадём.
А как ты откроешь её? Взломаешь, что ли? Или взорвёшь?
Лёнька победно вытащил из кармана массивный ключ.
Откуда у тебя? спросил я.
На той неделе трудовик отправил меня туда за клещами и рубанком. Ключ, понятно, дал, а я случайно забыл вернуть его Лёнька кашлянул. Вечером сделал дубликат и на следующий день отдал ему ключ в целости и сохранности. Он и забыл о нём уже сто раз. Сам знаешь, он по утрам похмельный. Не дрейфь, Серёг, всё будет эпик. Соглашайся! Лёгкие деньги.
В очередной раз Лёнька был хорош, но я всё равно не хотел ввязываться. Идея мне не нравилась.
Не знаю даже. Мама хочет, чтобы я в Москву поступал. Если нас поймают, будут проблемы, не унимался я.
Трусишка! презрительно сказал Лёнька.
Это было обидно.
Хорошо. Я в деле.
Точно?
Точно.
То есть ты со мной?
С тобой!
Эпик!
Мы сделали это вечером в один из будних дней. Мне было страшно, но я вовсе не чувствовал стыда, тогда ведь никто ни за чем не следил и не было вообще разницы между добром и злом. Обыденность девяностых и начала нулевых состояла в том, что, если бы украли не мы, подсуетился бы кто-нибудь другой. Это было в порядке вещей, поэтому Лёнька без лишних терзаний взял заботы на себя меня поставил на шухер, а сам провернул остальное. Открыл дверь и в три захода вытащил шесть фанерных ящиков, заполненных смесителями, прокладками и ветошью. Мы избавились от ненужного, а латунь, разложив по пакетам, спрятали за трубами около магазина «Стекляшка». Купили по пачке сушёных бананов и разошлись по домам.
На следующий день после школы мы попёрлись на барахолку. Она находилась около рынка «Факел» на пустыре, покрытом щебёнкой и тряпками, на которых были разложены бюсты вождей, шерстяные носки и кипятильники. Но если пройти дальше, начинались гаражи, где размещались пункты приёма всего на свете: от макулатуры до железного лома. Цветной металл там тоже можно было сдать. Его принимал лысый мужик в трениках Abibas, а вокруг него ошивались сумасшедшие бабки, деклассированный элемент и мужичьё со всяким хламом. На их фоне мы, школьники, выглядели неуместно, но нашему визиту там никто не удивился. Лысый просто заплатил нам половину от причитающейся суммы, и мы тут же ушли, удивлённые, что получили так много. Помню, моей доли хватило бы на кеды Converse, о которых я мечтал тогда, но всё сложилось иначе.
* * *
Я наступил на шнурок и, сделав три шага, впечатался в стену, слегка ударившись лбом. Потерев его, поморщился, но обошлось без увечий и синяков. Сверху доносился гул машин, и я, подняв голову, увидел потолок. Потрогал уши и понял, что вылетели наушники. Они, пропущенные под майкой, болтались на воротнике. Я вставил их обратно. Шинода зачитывал, Честер надрывался, a With You заканчивалась, как и переход. Затуманенным взглядом я посмотрел направо в сторону улицы: там были дневной свет, ступеньки и за ними тротуар Ленинского проспекта. Я сел на корточки и погладил свои чёрно-белые «Конвёрсы», о которых так мечтал в школе. Завязав шнурки, встал и неспешно стал подниматься по лестнице.
4. Points of Authority (Моменты силы)
К середине лестницы появилась одышка. Солнце слепило глаза. Я прищурился и приложил ладонь козырьком ко лбу. Остановился и подумал, что травка, конечно, хорошо, но, когда её много, она размазывает, как сила тяжести на Юпитере. От этого затряслись колени. Голову клонило вниз, но я, превозмогая себя, сделал шаг вперёд под незатейливый синтезатор, похожий на шуршание. Оно сменилось Шинодой на фоне глухих гитар, а я оказался на Ленинском проспекте. Налево парк, прямо тротуар. Я выбрал второе, и тут же в полную мощь зазвучали гитары, но как-то вяло. Резкости добавляли скретчи. Вдруг всё успокоилось, и начал Честер. Под его безбурный вокал я медленно пошёл вдоль паркового забора. Думал о Лёньке и о том вечере после латуни. «Ёбаный цветмет», прошептал я, но опять ворвался Шинода и под металлический лязг зачитал:
Forfeit the game, (Сдайся в этой игре,)Before somebody else (Пока тебя)Takes you out of the frame, (Не сбили с ног,)Puts your name to shame. (Пока твоё имя не покрыли позором.)Меня потрясли эти строчки. Поразили своим пророческим смыслом. Так всё и было, когда мы отмечали продажу латуни. Лёнька настоял, что нужно пропить первый заработок. «Такова традиция. Хрен с ней, с этой майкой», сказал он, а я и не спорил. Как бы я объяснил маме появление новеньких кед? Вместо них мы купили бутылку портвейна «Три топора», баклажку «Лакинского пива», две пачки чипсов и палку «золотой» салями с викингом. Отнесли всё это к пруду за Политехом и устроили небольшой пикник. Ближе к вечеру пошли в сторону дома, захватив в ларьке бутылочного пива. Сели на детской площадке и начали пить из стаканчиков, обсуждая планы на будущее. Идей было громадьё.
Когда начало темнеть, к нам подошли общажные пацаны Карлуха Шнобель и Юпи. Оба старше нас лет на пять, с мерзкими рожами будущих алкашей и животными повадками: пить, есть, срать и курить сигаретки. Я презирал их и боялся, но Лёнька, весёлый от выпитого, предложил им присоединиться к нам. Они, конечно, не отказались, и мы продолжили бухать вчетвером. Вскоре алкоголь кончился, и Лёнька, сунув мне денег, попросил сбегать в ларёк за добавкой. Я шепнул ему, что лучше пойти домой, а то общажные нас обворуют, но он ответил: «Не дрейфь. Всё под контролем». Возражать было бессмысленно. Я взял четыре баклажки «Ярпива» и к ним три пачки жёлтого полосатика. Когда вернулся, все поджидали меня, куря сигареты. Даже Лёнька, который раньше был их противником.
За Лёньку! сказал Карлуха и, шмыгнув носом, пшикнул баклажку.
Он постоянно шмыгал своим длинным шнобелем, что-то вынюхивая, и вертел головой, что-то высматривая. Костлявый и с глазами мопса, безжалостными и слегка выпученными. Настоящий урод из Кунсткамеры.
За Лёньку! повторил Юпи и присосался ко второй баклажке.
Он выглядел менее примечательно: увалень в берцах и камуфляжной кепке. Свою кличку он получил, потому что ел порошки Yupi сухими.
И за тебя. Не знаю, как тебя зовут. Карлуха посмотрел на меня и шмыгнул.
Сергей.
За тебя, Серёга. Откуда бабки, пацаны?
Цветмет сдали на барахолке, ответил Лёнька.
Откуда у вас? заинтересовался Юпи.
Пауза.
У меня сад около детской больницы. Там бочка алюминиевая продырявилась, уверенно сказал Лёнька.
А ещё есть?
Не-а.
Карлуха сказал, что лично проверит, и шмыгнул.
Проверяй, пожалуйста. Там ничего нет. Лёнька протянул руку за баклажкой. Можно пива?
Юпи отдал ему и, ухмыльнувшись, сказал:
Раз нет, то и волноваться нечего. Посмотрим и свалим. А если что-то найдём, то станет нашим. Да?
Лёнька молча глотнул пива. Я стоял потупив глаза.
Чего молчите, школота? Бочки есть ещё? Только без ля-ля-фы. Я чую её за три километра.
Нет, ответил Лёнька, передав баклажку мне, она же одна была. Говорю же, продырявилась. Бабушка выкинуть её хотела, а я себе выпросил. Типа на карманные расходы.
Так уж и быть, на первый раз поверим, сказал Карлуха и, шмыгнув, резко спросил: А бабок у вас много ещё осталось?
Бабок совсем нет. Кончились. Мы же пива и жёлтого полосатика купили. Лёнька обвёл рукой лавку, заставленную бутылками. Это всё на последние деньги. Даже мелочи нет. Докежь, Серёг!
Я молча кивнул и глотнул из баклажки.
Пиздите! А если найду? крикнул Юпи. Я видел, как ты ему деньги совал. Трепло позорное!
Успокойся! Не дави! Если захотят, сами поделятся. Правильно я говорю, пацаны? вмешался Карлуха, изображая доброго полицейского.
Да-да-да, наперегонки затараторили мы, мы бы с удовольствием поделились, но денег нет.
Юпи выхватил баклажку и презрительно посмотрел на Лёньку.
Была бы моя воля Он замахнулся.
Пей уж, Рэмбо хренов! Карлуха схватил его за руку. Я потом кое-что интересное расскажу. Тебе понравится. Вам, пацаны, тоже! и подмигнул нам.
Юпи глотнул, а Карлуха начал рассказывать о тёлке, которую трахает вся общага. В том числе он и его старший брат. Карлуха утверждал, что вчера они её напоили и устроили «смачную оргию, как в порнушке». Он этим очень гордился и поведал несколько пикантных подробностей, отчего Юпи не на шутку возбудился. Учащённо дышал. Потел. Часто прикладывался к пиву и постоянно поправлял член. Ему тоже хотелось секса, но такому едва ли кто-то дал бы по доброй воле. Мерзкий жирный ушлёпок. Так и хотелось сказать ему это в лицо, но мы с Лёнькой только посмеивались, делая удивлённые глаза каждый раз, как Карлуха или Юпи говорили сальности.
Атмосфера стала какой-то воспалённой, а алкоголь только ухудшал её, и вскоре начался пьяный дебош. Юпи помочился в песочницу, Карлуха обломал куст вербы, а Лёнька ползал на карачках и кукарекал. Я забрался на него и прокричал: «Вези меня, большая черепаха». Редкие прохожие с опаской проходили мимо, ничего не говоря. Да и плевать на них было. Чувство безнаказанности в нас росло пропорционально количеству выпитого. Когда мы окончательно нажрались, то начали крушить всё вокруг: лавку, домик и забор. Потом переключились на деревянную горку, но она оказалась добротной и не поддалась, поэтому мы начали использовать её по назначению: с криком забирались на неё по лестнице и сбегали вниз по жестяному скату, соревнуясь, кто произнесёт больше матерных слов.
Суки, бляди, хуеплеты, пидорганы ёбаные, эпик! проорал Лёнька, но, оказавшись на земле, не успокоился и стал бить ногой по горке.
Грохот стоял на всю улицу. Из дома напротив нам сделали замечание, но Лёнька, ничего не соображая, продолжал дубасить по жестяному скату. Я подбежал к нему и попытался успокоить, но он вырвался и, матерясь, продолжил шуметь.
Ты что-то разошёлся, Маня! крикнул ему Карлуха.
Лёнька замер. Посмотрел на Карлуху и чётко проговорил:
Не называй меня так. Я Лёнька Парк. Понял?
Чё ты сказал, козёл? Но Лёнька опять начал дубасить по горке.
Да он в белке, вмешался Юпи. Надо мочить его, а то фараоны приедут. Сиди из-за него потом сутки.
Слышь, Маня! Ко мне! рявкнул Карлуха и шмыгнул.
Но слова на Лёньку больше не действовали.
Ты с ума сошёл? крикнул я. Успокойся! Успокойся, пожалуйста!
Успокойся, чмо позорное! раздражённо крикнул Карлуха. Последний раз предупреждаю!
Отвали, уродец! ответил ему Лёнька и рассмеялся.
Ты мне? не поверил Карлуха, но, не дождавшись ответа, добавил: Придётся тебя наказать!
Он напрягся всерьёз. Стоял на горке и смотрел на Лёньку сверху вниз, часто шмыгая, будто у него обострилась аллергия.
Пацаны, Лёнька прикалывается! Не обращайте на него внимания. Выпил лишнего! попытался я спустить ситуацию на тормозах, но Лёнька как ни в чём не бывало обошёл горку и начал на неё забираться по лестнице.
Я попытался его остановить, стащить вниз, но Лёнька отпихнул меня ногой. Я упал и ударился головой о песочницу.
Хочешь конфету «Красный богатырь»? спросил Карлуха у Лёньки, когда тот оказался на горке.
Давай, ответил Лёнька без задней мысли.
Тем временем на горку по скату забежал Юпи. Втроём там уже стало тесно. Парни почти тёрлись друг о друга, как в час пик на общественном транспорте.
Вон она упала, Карлуха сделал неопределённый жест рукой, показывая себе под ноги: Подними-ка её, Лёнь!
Лёнька нагнулся. Стал шарить рукой по деревянному полу горки, но ничего не мог найти из-за тесноты. Пришлось ему встать на колени.
Тут ничего нет. Наверное, упала вниз, сказал Лёнька заплетающимся языком и поднял голову.
Юпи обхватил её двумя руками и двинул вперёд. Лицо Лёньки упёрлось в открытую ширинку Карлухи, из которой торчал вялый кусок бледной необрезанной плоти.
Маня, я нашёл её. Угощайся конфеткой! Карлуха весело шмыгнул. Лучший «Красный богатырь» во всём Владимире. Приятного сосания, Маня!
Будешь знать, как не слушаться старших! Юпи ещё сильнее вжал голову Лёньки в пах Карлухи. Соси! Соси!
И запомни, Маня, твоя кличка МА-НЯ. Ишь вздумала чего, поменять Маню на Парк какой-то. Никаких Парков. Твоё дело быть Маней и сосать, а не клички новые выдумывать. Поняла? Хорошая, хорошая Маня!
Карлуха говорил всё это бегло, будто под кокаином. Казалось, его глаза вот-вот выскочат из орбит, а в воздухе повис звериный гогот, но не было в нём никакой весёлости, только унижение слабого сильным. Я кое-как поднялся с земли и потёр затылок. Голова гудела. Я, покачиваясь, подошёл к горке и умоляюще сказал, что шутка зашла слишком далеко и вообще всем пора домой, но на меня никто не обратил внимания: общажные куражились, а Лёнька, не понимая, что происходит, продолжал безвольно сидеть на коленях. Карлуха стал делать качающиеся движения тазом, имитируя минет.
Соси, соси, посасывай, Манька семиструнная! напевал он. Потом положил руку на голову Лёньки и стал её поглаживать: Маня сосалка! Сосалочка. В общаге всем расскажу, какая ты сосулька.
Давай, давай, Манька! Хорошая соска. Влажная дырка. Потом мне сделаешь, хорошо? Юпи развернул голову Лёньки на себя. Хорошо, я спрашиваю? Ну, отвечай, подзалупная Манька!
Вдруг Лёнька включился. Вырвался из лап Юпи и двинул ему коленом между ног. Тот скрючился и упал на пол. Начал выть так же, как и гоготал, по-звериному, будто ему иголки суют под ногти. Лёнька добавил ему с пыра по спине. Потом по голове. Бил жёстко. Даже жестоко. Юпи начал поскуливать: «Хватит, хватит», но Лёнька, рассмеявшись, спихнул его с жестяного ската, как мешок с говном. Карлуха, стоявший почти вплотную к Лёньке, наблюдал за происходящим в растерянности с членом, высунутым из ширинки. Он вжался в ограждение и чуть не перевалился через него, но устоял. Вдруг Лёнька резко повернулся. Плюнул себе на ладони и, вытерев лицо, сказал решительным тоном:
Думаешь, если ты старше, можешь беспределить? Нет у тебя такого права, потому что ты глист. Ты мурашка на моей коже. Ты ничтожней мурашки. Я сейчас раздавлю тебя. И Лёнька двинулся на Карлуху.
* * *
Это был яркий момент. Момент Лёнькиной силы. Я с удовольствием о нём вспоминал, продолжая идти по тротуару, как вдруг рядом пронеслись пять ментовских машин. Все с мигалками, которые лениво вращались, но громко орали, разрывая гул предвечерней Москвы. Я остановился и проводил процессию взглядом. Лёнька и музыка отошли на второй план, уступив место реальной жизни. Я подумал, что она легче воспоминаний, ведь её просто нужно жить. И не так уж важно, что будет завтра или через год, потому что всё предопределено, а с прошлым нужно работать. Его нужно вспоминать, но это тяжкий труд. Труд без техники безопасности, а значит, травматичный. Я посмотрел на асфальт и стал растирать ногой вздутую трещину. Из неё вылез муравей. Я раздавил его и пошёл дальше.