7. By Myself (Сам себя)
Я прокашлялся и встал. Опять захотелось пить, но воды не осталось. Я улыбнулся, решив, что травка хитрит отпускает, подначивая к пиву. Мне хорошо была знакома эта уловка, когда тэгэкашная рефлексия требует алкоголя для продолжения. Я не стал сопротивляться и, достав из рюкзака банку, сделал пшик. Пошла пена. Я всосал её под злую гитару, которую венчал резкий индустриальный звук. Полноценно глотнув, я неспешно пошёл по аллее. Песня тоже никуда не спешила: гитару сменили синтезатор и густая читка Шиноды. Он нагружал фразами, которые били в живое, точно и туго. Хотелось думать о них, а ещё лучше понять. Я начал вслушиваться в текст, и почти сразу меня зацепило. Вот эти строчки:
Iput on ту daily facade, but then (Я вновь надеваю маску, но потом)I just end up getting hurt again, (Я снова предаю себя,)By myself, myself (Сам себя.)I ask why, but in my mind (Почему)I find I cant rely on myself? (Я больше не верю в себя?)Я повторил последнюю фразу по-русски и подумал: разве можно жить, не веря в себя? Вопрос показался мне глупым. Очевидно, что так жить нельзя это как тело без ног. Если их нет, то от безысходности садишься в инвалидное кресло, а если нет веры в себя то в алкогольное или наркотическое. Так и случилось. Лёнька плюхнулся в него и помчался, крутя поначалу «колёса». В прямом и переносном смысле. И всё это произошло как-то буднично, никто ничего не заметил: ни бабушка, ни учителя, ни тем более я, потому что после общаги мы почти перестали видеться, хотя Лёнька продолжал жить подо мной, а я над ним. Просто мы изменились и не хотели больше встречаться, но однажды Лёнька позвонил мне и сказал, что зайдёт.
Помнишь, ты давал мне паяльник твоего отца? спросил он с порога, не поздоровавшись.
Да, ответил я и добавил: Привет.
Но Лёнька проигнорировал моё приветствие.
Я видел у него в ящике из-под паяльника всякие конденсаторы типа «КМ». Они всё ещё у вас?
Ты о чём? не понял я.
Ну конденсаторы, всплеснул руками Лёнька, такие маленькие разноцветные штучки с двумя металлическими выводами. Нужны для работы в цепях постоянного и переменного тока. Это если вкратце.
Я стоял с непонимающим видом.
Помнишь коробку, где паяльник лежал? терпеливо спросил он. Я брал у твоего отца, когда мы паяли цветомузыку.
Да, конечно, помню, ответил я, но папа давно забросил это дело. К тому же он съехал от нас. Ты разве не знаешь?
Да знаю я всё, поэтому и зашёл.
Так, а в чём, собственно, дело?
У меня есть идея.
Какая идея?
Заработать денег. Лёнька сделал жест «молчать». Ты только послушай! Эти детальки твоего отца стоят кучу бабок. Он перешёл на шёпот: В них серебро и платина. Давай продадим их.
Продадим? Моё лицо вытянулось. То есть как это продадим? Украдём их у отца?
Не украдём! крикнул Лёнька, но опомнился и опять перешёл на шёпот: Зачем они ему? Подумай сам. Просто так лежат и пылятся. Твой отец и не заметит их пропажи, когда вернётся.
Может, и не вернётся вздохнул я. Здорово они с мамой поругались тогда. Чуть до драки не дошло.
Ну вот, сам же говоришь, обрадовался Лёнька. Тем более что все эти конденсаторы прошлый век. Советское ретро. С технической точки зрения все эти детальки ничего не стоят. Зато внутренности у них дорогие. Как жемчуг.
И что теперь? спросил я, чтобы заполнить паузу.
Лёнька матюгнулся.
Нужно продавать их быстрей, пока покупают. И покупают за хорошие бабки. Что тут непонятного?
Не знаю даже Я был не против, но опять накатила трусость.
Я начал взвешивать все «за» и «против». Решил, что отцу конденсаторы и правда не нужны. Месяц назад он уехал в деревню, оставив в квартире все свои вещи: виниловые пластинки, футбольные значки, книги и паяльник. Видимо, с концами, если мама его не простит что вполне возможно, но точно необязательно. Да и то через год-два, вряд ли раньше. Папа так и сказал мне, когда прощался: «Серый, сынок, не знаю, когда увидимся, но, если заскучаешь, приезжай в деревню. Пойдём на Оку. Будем рыбу ловить. Яблоки есть. У дяди Саши Заливина немецкая овчарка Линда, которая чёрные корки ест. Помнишь её?» Я крепился, прикусив губу, а он погладил меня по голове и уехал. Иногда звонил, но вообще жил далеко и совсем другими заботами, поэтому пропажу конденсаторов никто бы не заметил.
А сколько они стоят? спросил я.
Две тысячи за сто грамм. Плюс-минус. Цены разные. Зависит от типа конденсатора. Покажи, что есть, и я сразу скажу, что можно сдать.
Я почесал затылок.
Не волнуйся, я всё один проверну, добавил Лёнька. У меня всё на мази. Знакомые есть.
Заманчиво сказал я и подумал, что заработок лёгкий, ведь я ничем не рискую.
Ну что, нетерпеливо спросил Лёнька, поищешь паяльник?
Поищу, ответил я.
Эпик!
Мы прошли в комнату и осмотрелись. Вариантов, где мог находиться паяльник, было три: чешская стенка, отсек под кроватью и стеллаж на балконе. Я предложил начать с балкона, но там в пакетах лежали только валенки, калоши и всякое тряпьё. Под кроватью мы тоже ничего не нашли. Оставалась огромная чешская стенка, занимающая всю длинную сторону комнаты и состоящая из пяти секций. Куча шкафов, полок и выдвижных ящиков. Мы начали по очереди их открывать.
Чёрт его знает, где эта коробка! психанул я, чихнув от пыли. Может, папа её с собой увёз?
Вряд ли. Ищи лучше. Лёнька сидел на коленях и аккуратно вытаскивал из ящика подборку журналов «Крокодил».
Так прошло минут десять. Мы уже отчаялись найти, как вдруг Лёнька вскрикнул с антресоли:
Эпик! Нашёл!
Паяльник лежал за свёрнутым ковром, между виниловыми пластинками и собранием сочинений Дюма-отца. Это был чёрный пластмассовый ящик с ручкой, весь в пыли и в проплавленных ямках. Я вытащил крючок из петли и поднял крышку. На её обратной стороне были приклеены три фотографии: группа Bee Gees, Микки Рурк на мотоцикле и женщина в трусах. Внутри ящика по отсекам лежали кусочки канифоли, прутки припоя, синие бокорезы, сам паяльник, обёрнутый в красную шершавую ткань, и пять картонных коробочек с разноцветными деталями разной длины и пузатости. Лёнька высыпал их на пол и быстро раскидал на две кучи ценное и дешёвка, примерно пятьдесят на пятьдесят.
Объясни, как ты их различаешь? спросил я.
Всё равно ведь не поймёшь, ответил он безразлично.
Детали мои, так что рассказывай.
Пауза. Лёнька смирился.
Эти зелёные конденсаторы «КМ5», начал он ликбез. Эти толстенькие рыжие «КМ6». Мои любимые. Забавно выглядят. Лёнька чуть улыбнулся и повертел «КМ6» в руке. Говорят, если расплавить тысячу таких, то получишь три грамма серебра и пятнадцать граммов платины. Цветмет!
Лёнька взглянул на меня исподлобья. Я отвёл глаза.
Это транзистор, продолжил он и взял детальку с золотым пузом. Не очень дорогой, но нормально. А эта многоножка микросхема. Рублей за десять-пятнадцать возьмут. В общем, тут эпик у тебя. На пару тысяч можно сдать. Я ещё поторгуюсь.
На барахолке?
Ага.
Лёнька сгрёб ценную кучу в пакет и сказал, что вернётся через сорок минут.
Как тебе в голову пришла эта идея? спросил я, когда он уже стоял у входной двери. Из-за бабок?
Да. Мне нужно отдать долг, ответил Лёнька.
Я не поверил, но спросил другое:
Деньги пополам?
Лёнька замялся.
Если ты не против
Не против, конечно! Мы же всегда всё делили пополам. Как со смесителями тогда я осёкся.
Лёнька ничего не ответил. Тут же вышел и вернулся через час.
Ну как? спросил я.
Более или менее, ответил он и вернул похудевший пакет. Внутри лежали детальки, похожие на летающие тарелки. Это пятьдесят вторые. За них копейки давали. Не стал продавать. Жалко.
Я прошёл в комнату и бросил «пятьдесят вторые» в ящик. Лёнька продолжал стоять в коридоре.
Заходи. Чего там застрял? крикнул я, но он ответил, что спешит и надо бы рассчитаться.
Я вернулся в коридор. Лёнька вытащил из кармана две пятисотки и одну протянул мне.
Получилось не так много, как я думал, сказал он. Вот половина.
Спасибо! ответил я, хотя рассчитывал как минимум на косарь.
Лёнька быстро попрощался и вышел, а на следующий день я встретил его около подъезда в невменяемом состоянии. Он стоял, прислонившись к тополю, и тёрся о него затылком. Весь грязный и без одной кроссовки. Рот был приоткрыт, а через губу тянулась слюна. Я подошёл к нему и спросил, что случилось. Он разлепил глаза и уставился на меня. Вдруг побежал, но споткнулся о поребрик и растянулся на асфальте. Я тут же подскочил и перевернул его лицом вверх. Он что-то мычал. Я подхватил его и подтащил к лавке. Усадил. Лёнька был как в коматозе. Схватившись за голову, он начал стонать. Из окна первого этажа выглянула соседка.
Что с тобой? спросил я у Лёньки шёпотом.
Он вдруг сжался и бешено посмотрел на меня.
Серёга?
Да, это я. Это Серёга. Что случилось? Тебя избили?
Серё-о-ога Лёнька разжался и пьяно улыбнулся: Серёга, привет! Привет, дорогой человек!
Привет. Ты как? Ты нормально?
Эпик. Вполне эпик. Просто я понимаешь, я устал. Совсем немного устал. Чуточку. Вот и всё, а так я эпик. Я прозрачная рыба.
Прозрачная рыба?
Да. Мы плывём из Аральского моря в Чернобыль Может, с нами поплывёшь? Тут недалеко. Две морские мили, как у Жюль Верна.
Лёнька начал нести полную ахинею. Я попросил его оставаться у тополя, а сам бросился к нему домой. Открыла бабушка. Я сказал ей, что внизу Лёнька и его, видимо, кто-то избил, а может, он чем-то отравился. Она заохала и, оттолкнув меня, в чём была бросилась на улицу. Я за ней. Когда мы выскочили из подъезда, Лёнька валялся уже у лавки. Бабушка заголосила, а я начал трясти его за грудки. Он опять замычал. Мы кое-как затащили его на второй этаж и уложили на диван. Бабушка вызвала скорую, а потом всё выспрашивала, что случилось, но ведь я правда ничего не знал. Когда приехали врачи, бабушка отправила меня домой и приказала никому ничего не рассказывать. Через пару дней я решил зайти к Парковым.
Здравствуйте, а Лёня дома? спросил я у бабушки, когда она приоткрыла дверь и выглянула в щель.
А, Серёжа! обрадовалась она и сняла цепочку. Заходи! Лёня дома. Он наказан сейчас. Объелся какой-то дряни. Опозорил нас на весь дом. Да ты и сам видел, что он вытворял у подъезда. Встретила сегодня соседку с первого этажа Таисию Ивановну, так она рассказала, как он валялся у нашего тополя, как алкашина подзаборная. Орал, как псих ненормальный, на прохожих. Я аж вся покраснела от таких рассказов, не знала, куда глаза деть. Стыдобища!
Бабушка заплакала.
Поговори с ним, Серёжа, продолжила она, вразуми! Вы же друзья! Не жизнь, а мучение. Не дадут умереть спокойно. Откуда у него только деньги на эти гадости? Отец говорит, ничего не высылал ему. Хоть бы приехал, чёрт лысый! Ездит по казармам своим, а ребёнок без отца растёт. Разве можно так? Безотцовщину устроил. Лёнька же преступником вырастет или наркоманом каким. Вот откуда он деньги только взял? Своровал, небось, гадёныш!
Не знаю, ответил я, потупив глаза. Вряд ли своровал.
Ну проходи, проходи, Серёжа! Бабушка подтолкнула меня. Он в своей комнате телевизор смотрит. Хоть бы полезным чем занялся, а то всё в музыку свою таращится. Оры эти американские слушает.
Я зашёл. Лёнька равнодушно взглянул на меня и вернулся к телевизору. Я не решался начать разговор первым. Повисла пауза.
Знаешь уже? вдруг спросил он, продолжая смотреть в экран.
Знаю. Я же и притащил тебя домой. Ты нёс какую-то околесицу, что плывёшь в чернобыльское подземелье, где есть озеро с прозрачными рыбами. И сам ты стал рыбой. Приглашал плыть с тобой. В таком духе.
Эпик! Лёнька улыбнулся.
Ещё совал мне в лицо какой-то пластмассовый тюбик сиреневого цвета.
Это тюбик от «Тарена». Лёнька вытер пальцами уголки рта и встал с дивана. Я «Тарен» съел. Знаешь, что это?
Нет.
Таблетки совковые против химических атак. С эффектом мультиков. Переборщил, видать, с дозировкой, хотя на форуме писали, что в самый раз должно быть. Лёнька развёл руками, мол, бывает.
Но зачем?
А просто так, Лёнька пожал плечами, для кайфа. Мне так жить легче. В последнее время настроение что-то не очень. Вроде как не верю в себя и всё такое И после паузы добавил: Тяжело не верить в себя
Может, к врачу сходить? Есть же в школе психолог.
Он такое не лечит. Лёнька отодвинул занавеску и уставился на улицу. Поэтому я решил полечить себя сам!
Сам себя?
Сам себя! подтвердил Лёнька и задёрнул штору.
* * *
Я огляделся и решил свернуть, как будет возможность. На аллее было слишком людно: праздно гуляющие, опасные велосипедисты и потные бегуны. Зачем они мне? Я нуждался в одиночестве среди кустов и деревьев, наедине с алюминиевой банкой. Я сорвал травинку и начал в задумчивости жевать её кончик. Он был сочным и вкусным. Обожаю этот вкус свежести, но не больше вкуса холодного пива. Я сделал большой глоток, потом ещё один. Впереди показалась полицейская машина, и я, от греха подальше, свернул в лес, но не на тропинку, как хотел, а пошёл по траве, сбивая ногами отцветшие одуванчики, которые, взмывая вверх, кружили десантом белых парашютиков. Под эту красоту и кончилась By Myself и началась великая In the End.
8. In the end (В конце концов)
Заиграл надгробный синтезатор. Примитивный, как из глубины веков, но выдающийся. Я почувствовал сладкую грусть, особенно в момент, когда начинает Честер, а Шинода подхватывает: «It starts with One thing». Это всегда начинается одинаково. Я выдохнул переизбытком чувств, но их оставалось ещё много. От волнения скрутило в животе. Застучало сердце. Чтобы успокоить его, я запетлял меж деревьев, вычерчивая восьмёрки, отчего закружилась голова. Тогда я пошёл прямо и, слушая выверенную читку Шиноды, вспомнил, как Лёнька однажды сказал, что это глубокая песня. Я спросил почему, а он ответил, что сам не знает точно, но один юзер на форуме утверждает, что каждый пройдёт через это.
Что «это»? не понял я.
Я тоже задал такой вопрос, сказал Лёнька. Он ответил, что это у каждого разное.
И ты веришь в это?
Верю. У меня это будет эпик.
Забегая вперёд, скажу, что Лёнька ошибся в прогнозе, и, углубляясь в парк, я каждой клеточкой тела ощущал неизбежность In the End. Особенно в припеве от Честера:
I had to fall, (Я вдруг упал,)To lose it all, (Я всё потерял,)But in the end (Но в конце концов)It doesn't even matter. (Это не имеет значения.)Да в конце концов уже ничто не имеет значения. Это факт. Задним умом каждый из нас силён, а вот передним едва ли. Лёньку можно было ещё тогда спасти. Можно было хотя бы попытаться это сделать не ради него, так ради себя, но я устранился. После «Тарена» мы долго не виделись, вернее, я встречал его иногда около дома или барахолки, но он всегда был под чем-то, и мы делали вид, что не замечаем друг друга. Так закончился десятый класс, и я на все каникулы уехал в деревню, а когда вернулся, начал готовиться в институт. Редко выходил из дома, да и то в школу, к репетитору или вынести мусор, поэтому Лёньку встретил только в конце сентября и офигел от его вида, хотя кое-что уже слышал.
За четыре месяца он превратился в асоциальную личность: оброс, одежда грязная, лицо загорелое и припухшее. Скандалы с его участием стали обычным делом. Лёньку поставили на учёт в наркодиспансер, а однажды он отсидел пятнадцать суток за пьяный дебош в кафе «Новинка». Потом был суд. Огромный штраф. И по кругу. Дошло до того, что он попал в психушку на «Фрунзе», где пролежал несколько недель, но благими намерениями вымощена дорога в ад. Психушка оказалась не местом лечения, а школой новых возможностей. Там Лёнька познакомился с опытными наркоманами, которые и научили его всем премудростям. После больницы Лёнька стал обладателем знания, как и где можно дёшево оттопыриться.