Во время пробного запуска BPD сообщило: если изображения, собранные Persistent Surveillance, не связаны с каким-либо текущим делом, они хранятся всего сорок пять дней. Но позже в том же году начальник полиции Балтимора сообщил городскому Управлению общественных защитников, что все изображения, записанные/отснятые во время пилотного запуска программы, сохранены, заархивированы и, следовательно, доступны независимо от того, были ли они предоставлены BPD для использования в расследованиях[11]. Это противоречие подчеркивает еще одну повторяющуюся тему этой книги: решающее значение имеет политика использования таких ресурсов, но без независимого аудита и реальных наказаний за ее несоблюдение она мало чего стоит.
Макнатт долго говорил со мной о своем стремлении успокоить людей, опасающихся вторжения в частную жизнь, и о том, что для отснятого материала существует аудиторский след. А это означает, что если некий офицер войдет в систему с целью заглянуть в дом своей бывшей девушки, операторы об этом узнают. Я считаю, что Макнатт искренне тревожится за общественную безопасность и конфиденциальность. Но в целом основатели компаний не заходят дальше этого при оценке потенциального вреда технологий слежения.
Макнатт также рассказал о своих беседах с Американским союзом гражданских свобод (ACLU). К его чести, он попытался представить свою позицию этой группе в ее штаб-квартире в Вашингтоне, округ Колумбия, утверждая, что изображения с низким разрешением не несут угрозы для частной жизни граждан. Но из этого ничего не вышло. Согласно статье в Bloomberg Businessweek, Джей Стэнли, эксперт по вопросам конфиденциальности и политический аналитик из ACLU, почувствовал себя свидетелем того, как дебаты о неприкосновенности частной жизни или безопасности в Америке перетекают в неизведанные воды. Стэнли сказал себе: «Вот где происходит все самое главное. Наконец к нам пришла технология, и Большой Брат уже здесь».
Кто-то возразит: Макнатт тоже является гражданином этой страны и не больше нас с вами хочет стать объектом навязчивой слежки. Но финансовые мотивы, соблазны успеха и фидуциарные обязательства перед акционерами способны творить с принципами человека странные вещи. Ремесленники, начиная с Виктора Франкенштейна, подтвердят: творения могут жить собственной жизнью, зачастую совершенно не такой, какой ее воображали их создатели. Джек Дорси, вероятно, не собирался делать веб-сайт, на котором американцы бесконечно плевались бы друг в друга ложью и желчью, но он создал именно такой веб-сайт.
Очевидно, что эксперимент Балтимора с Persistent Surveillance был реализован плохо. Полицейские управления не должны развертывать подобные системы активного наблюдения, скрывая от всех этот факт. Однако, несмотря на разногласия, дроны проделали хорошую работу, и, как я объясню позже, они снова будут летать. Примерно за триста часов полета они засняли на пленку двадцать три выстрела, из них пять со смертельным исходом. Наши телефоны отслеживают наше местоположение. Файлы cookie позволяют рекламодателям узнавать наши привычки. Полицейские, передвигаясь пешком и на колесах, видят, как мы ходим по своим делам. Дроны снимают городские улицы, а не обстановку наших домов, они видят нашу общественную жизнь, а не частную ну что нам стоит появиться в виде неразличимой точки на кадрах с дронов, если ловят стрелков и убийц, которых в противном случае никто бы не поймал?
Или подумайте о том, что происходило, пока я вычитывал редактуру этой рукописи, используя последний шанс автора внести в книгу существенные правки. Это была середина мая 2020 года, и, как и прочие жители Восточного побережья, я уже чуть более двух месяцев сидел взаперти. Почти 90 000 американцев умерли от COVID-19 более четверти из них в моем родном штате Нью-Йорк. Несмотря на обширные меры предосторожности, мой отец подхватил вирус в легкой форме и несколько недель болел дома. Его симптомы после этого держались еще пару месяцев.
Америка и Южная Корея подтвердили первые случаи заболевания COVID-19 в один и тот же день, но на момент написания моей статьи в Южной Корее от вируса умерло всего 260 человек. Население Америки в шесть с лишним раз превышает население Южной Кореи, но погибших у нас было в 330 раз больше. Это в значительной степени связано с тем, насколько обширно отслеживаются контакты между людьми в Южной Корее с помощью приложений и в этом задействованы такие уровни правительственного надзора, мониторинга и сбора информации, которых многие американцы просто не потерпят. Даже просьбу носить маски в общественных местах некоторые люди восприняли в штыки.
Любопытно, что отношение к слежке не выглядело последовательным или тенденциозным: противодействие локдауну и, вероятно, необходимости загружать приложения для отслеживания контактов было гораздо более распространено среди правых, чем среди левых, как и симпатия к полиции. Многие левые обеспокоены возможной полицейской слежкой, но тоскуют по активному мониторингу здоровья, с помощью которого Южная Корея сдерживала распространение COVID-19. Скажу для протокола: я уж точно не тосковал по такого рода наблюдению. Но если бы приложение для отслеживания контактов было доступно а я был бы уверен, что данные поступят только в государственные и местные департаменты здравоохранения и ни при каких обстоятельствах не будут доступны правоохранительным органам я бы его скачал. Если оно станет доступно после того, как я напишу эти строки, и до того, как вы их прочтете, я его загружу, а затем удалю, как только сделаю прививку.
Некоторый сбор персональных данных необходим для отслеживания контактов, а отслеживание контактов необходимо для прекращения неконтролируемого распространения COVID-19. Но существует огромная разница между добровольным предоставлением ограниченной личной информации для целей общественного здравоохранения (и только органам общественного здравоохранения) и той разновидностью ползучего, невидимого полицейского наблюдения, которую я рассматриваю в этой книге. Если мы соглашаемся на первое (учитывая, что оно ограничено по объему и цели), мы не обязаны соглашаться на безграничное второе. Во всяком случае, отказ от скрытой слежки приобретает еще бо́льшую важность перед лицом наблюдения, обусловленного пандемией.
* * *
Напомню, я начал углубляться в вопросы слежки и охраны правопорядка в начале 2018 года, когда опубликовал серию статей о том, как технологии меняют системы правосудия по всему миру. Серия началась с того же посыла, что и эта книга: технологии радикально меняют работу полиции, и мы еще не полностью оценили масштабы и последствия этих изменений. В каком-то смысле это утверждение банально, ведь технологии меняют практически каждый аспект нашей жизни. Новая революция еще молода, и мы пока не до конца ее осознали.
Но полиция уникальная область. Полицейские самые заметные представители государственной власти. Их работа состоит в том, чтобы обеспечивать нашу безопасность. Для этого они уполномочены наблюдать, допрашивать, избивать, заключать в тюрьму и убивать. То, как полиция использует свою власть, может иметь смертельные последствия, и ее сотрудники намеренно придают себе устрашающий вид.
Я патрулировал улицы вместе с полицейскими в Ньюарке, Лос-Анджелесе, Атланте и Вашингтоне (округ Колумбия), а также в Хай-Пойнте (Северная Каролина) и Ньюпорт-Ньюсе (Виргиния). Я разговаривал с офицерами из доброй дюжины других отделов и вообще знаком с десятками полицейских. Я смеялся с ними, спорил с ними, выпивал с ними и учился у них.
Но всякий раз, когда вижу полицейскую машину, припаркованную на обочине шоссе или приближающуюся к моему автомобилю, нервничаю, и, к сведению, я белый мужчина средних лет, которого никогда не арестовывали. Я чувствую внезапный всплеск адреналина: потные ладони, металлический привкус во рту. Несколько лет назад, когда я вез свою семью домой из Флориды в Атланту, где мы тогда жили, меня в маленьком городке в Южной Джорджии остановил офицер за превышение скорости на несколько миль. (Многие жители Атланты считают, что полиция Южной Джорджии с особой жестокостью штрафует машины с номерами округов Де-Калб или Фултон, то есть из Атланты.) Меня трясло, хотя я знал, что не совершил ничего, кроме невинного превышения скорости.
Кроме того, полиция нам очень знакома. Если я скажу, что прослушиванием наших телефонных разговоров и отслеживанием перемещений занимается, допустим, Агентство национальной безопасности (АНБ), вы, вероятно, поморщитесь и пожмете плечами. Но название АНБ вызывает в воображении картину бесконечных рядов компьютерных мониторов в незнакомом офисном здании. Полиция нечто более узнаваемое, повседневное, даже рутинное. В отличие от агентов АНБ, полицейские в нашем воображении это люди с лицами.
Однако полиции доступны практически те же возможности наблюдения на уровне улиц, что и Агентству нацбезопасности, и надзор за ее деятельностью относительно небольшой. В Америке и других либеральных демократиях сложная переплетающаяся сеть законов и ожиданий, касающихся неприкосновенности частной жизни, никак не дотянется до полномочий по наблюдению и сдерживанию, доступных даже самому скромному полицейскому участку.
Например, полиция не может прослушивать ваши телефонные разговоры без ордера. Но в большинстве юрисдикций ваши метаданные, то есть содержимое телефона, не связанное с разговорами (в том числе данные абонентов, время и длительность звонков, SMS-сообщения, данные о просмотре веб-страниц, информация о вашем местоположении), защищены гораздо хуже, хотя в совокупности они дают полиции куда больше информации, чем телефонная прослушка: ведь теперь полиция знает, где вы были, с кем разговаривали, что искали в интернете.
По закону вся эта информация является общедоступной, поскольку вы поделились ею со своим оператором телефонной связи. Доктрина третьей стороны гласит: добровольная передача информации третьей стороне (банк, поставщик телекоммуникационных услуг) сводит на нет любые разумные ожидания в отношении конфиденциальности[12]. Поэтому полиция может без ордера получить, например, отчет о движении средств на вашем банковском счете. Суды стали более скептически относиться к этому принципу, но он остается в силе и сегодня, когда для мобильного и онлайн-общения в нем уже нет смысла.
Или рассмотрите публикации в социальных сетях. Они, конечно, общедоступны в разной степени, в зависимости от сервисов и настроек, но гораздо более общедоступны, чем, скажем, ваш личный дневник или сложенный лист бумаги, который вы запираете в тумбочке. Логично, что полиция будет использовать в расследованиях посты подозреваемых.
Офицер одного полицейского управления на Восточном побережье, сокрушенно качая головой, рассказал мне, как часто люди публикуют видео с кадрами собственных преступлений или фотографии, на которых они транжирят преступные доходы. Моя любимая история этого распространенного жанра произошла в Кентукки: парень опубликовал фотографию, на которой одной рукой показывает средний палец, а другой сливает бензин из полицейской машины (в итоге он провел ночь в тюрьме).
Но есть инструменты, при помощи которых власти в огромных масштабах извлекают данные (часто незаметно для пользователя и без его согласия) из сообщений в социальных сетях. Они получают не только содержимое сообщений и идентификаторы пользователей, но и их IP-адреса и адреса электронной почты, номера телефонов, данные о местоположении и историю социальных сетей.
В начале 2019 года ACLU подал в суд на федеральное правительство за то, что оно не ответило на запросы по Закону о свободе информации (FOIA) относительно мониторинга социальных сетей иммигрантов и заявителей на визу[13]. В июле того же года ФБР собирало предложения по созданию инструмента, который позволил бы агентству отслеживать людей по местоположению и искать по ключевым словам в режиме реального времени. Наверняка большинство людей понимают, что полиция может без ордера наблюдать за их общественной жизнью, однако они все еще обеспокоены массовой и безнадзорной слежкой, которую предлагает система Persistent Surveillance. Точно так же большинство наверняка сознает, что социальные сети находятся в открытом доступе и, следовательно, полиция вольна с чистой совестью изучать их при расследованиях, но многие все еще обеспокоены таким безосновательным, интенсивным, скрытым наблюдением в массовом масштабе.
В процессе написания этой книги я слышал, как часто ссорятся друг с другом полицейские и борцы за приватность. Полиция часто думает, будто активисты отличаются наивностью, навязчивостью и рефлекторной нелюбовью к полиции. Активисты часто думают, что полиция обманывает и стремится к контролю. На самом же деле они нужны друг другу. Активисты, как и все остальные, нуждаются в полиции для поддержания общественной безопасности, полиция нуждается в активистах, чтобы вести себя более ответственно. В значительной степени хотя обе стороны признают это с крайней неохотой они извлекают выгоду из работы друг друга.
Небольшое идеологическое примечание: я общался как с полицейскими, так и с аболиционистами (в том числе сторонниками отмены тюремного заключения) и читал их работы. Надеюсь, я правильно понимаю аболиционистов и могу точно сформулировать их основной аргумент: они считают, что социуму будет лучше без полиции, когда сообщества смогут сами устанавливать собственные стандарты преступного поведения и обеспечивать их коллективное соблюдение. Эта точка зрения мне симпатична, но я ее не разделяю. Считаю, что обществу нужны и полиция, и гражданский надзор за полицией. Если вы думаете иначе, надеюсь, виды активности и надзора, которые я одобряю в этой книге, все равно покажутся вам полезными.
Полицейские скажут вам (как говорили мне): они не делают того, чего опасаются борцы за конфиденциальность. Не отслеживают невиновных людей и не составляют на них досье. Им неинтересно заглядывать в окна спален или следить за тем, какие политические митинги посещают граждане. Однако правоохранительные органы, конечно, всегда этим занимались, и новые технологии дают им возможность делать все это и еще много чего с минимальными затратами и усилиями.
Полиция должна иметь доступ к технологиям, которые считает необходимыми для выполнения своей работы. Но она также должна объяснять людям, которым служит, зачем эти технологии нужны и как будут использоваться. Полиция обязана вводить строгие правила использования таких технологий с независимым аудитом, требованиями к публичной отчетности и штрафами за их несоблюдение. Я верю в строгий гражданский надзор за полицией не потому, что полицейские плохие люди, а потому, что наши гражданские свободы не должны зависеть от прихотей и предпочтений государства или от нашей способности предотвратить появление еще одного Дж. Эдгара Гувера. Граждане заслуживают права голоса в принятии решений об их защите.