Мы выступили в знойную, безветренную погоду. Дорога шла большею частью скалистыми, узкими ущельями, сдавленными с обеих сторон отвесными, лишенными почти совершенно древесной растительности хребтами. То и дело путь наш пересекался горными ручьями и речками с каменистым, покрытым галькою ложем. Бедные, в две-три фанзы, деревушки ютились в многочисленных «падях» и «отладках» гор. Лохматые сонные собаки и грязные, черные, с отвислым брюхом «чушки» бродили по улицам деревни. Китайцы, бронзовые, почти голые «ходя», высыпали на дорогу при нашем приближении, протягивая казакам в деревянных корчагах студеную воду из глубоких, выложенных камнем колодцев. Они, видимо, всячески старались задобрить нас, дрожа за свое незатейливое имущество. Бедный, несчастный народ! Завтра с тем же подобострастием он будет встречать желтолицых японских драгун, ожидая ежедневно лишения последнего скудного своего добра, а может быть, и жизни.
Сделав по дороге часовой привал в деревне Аянямынь, мы в 4 часа дня подошли к перевалу Шау-Го, оказавшемуся свободным от неприятеля. Князь Карагеоргиевич приказал мне, вызвав казаков-охотников, идти с разъездом на Кинденсянь. Охотников оказалось много, и, выбрав 10 человек, я в 5 часов тронулся в путь. Карт, кроме двадцативерстных, у нас не было, и я шел по кроки, сделанному мне есаулом 1-го Аргунского казачьего полка Тютчевым, бывшим уже раз в Кинденсяне. Переводчиком должен был мне служить казак моей сотни Терентий Перебоев, изучивший «мало-мало» китайский язык в прошлую китайскую кампанию.
Мы двигались шагом, тщательно осматривая впереди лежащую местность вдоль горного ручья, местами почти пересохшего. Гористая, с массою складок местность легко способствовала устройству засад и требовала особой осторожности при движении. На наши расспросы о неприятеле китайцы отговаривались полным неведением, на все наши вопросы повторяя «пуджидау» («не знаю»). Старый, полуслепой «джангуйда», копошившийся во дворе полуразвалившейся одинокой фанзы, сообщил нам, что накануне восемь конных японцев заезжали к нему и взяли его единственную курицу. Очевидно, это был неприятельский разъезд. Наступали сумерки, как это здесь всегда в это время бывает, очень быстро. Я выслал двух дозорных на белых конях, но скоро и их стало плохо видно.
Перед нами открылась котловина, и замелькали на дне ее огоньки Кинденсяня. До города оставалось версты две. Ясно было, что значительных сил противника в городе быть не могло, иначе на перевале была бы выставлена застава. В городе могла находиться лишь небольшая часть. Так как двигаться скрытно далее с разъездом было нельзя, то, спешив людей на перевале, я спустился с Перебоевым вдвоем пешком в котловину и, соблюдая полную тишину, направился к городу. На дне котловины нас охватила холодная сырость. Сумерки окутали нас густой пеленой, и полная тишина нарушалась лишь доносившимся до нас лаем собак в городе да рокотом воды по каменистому ложу ручья. Было жутко, сердце громко стучало, казалось, вот-вот раздастся окрик японского часового и блеснет в упор выстрел Перед нами чернела городская стена, местами обвалившаяся С винтовками в руках мы крались вдоль нее к широким городским воротам, прислушиваясь к каждому шороху, до боли вглядываясь в горную ночную мглу. Все тихо Широкая улица китайского города, с рядами закрытых лавок, спит. В ближайшей к воротам фанзе светится огонек и слышен китайский говор. Изредка прокричит где-то мул или залает собака
Цель разъезда достигнута, мы дошли до Кинденсяня и обнаружили в нем полное отсутствие неприятеля. Весело, быстро шагая и делясь пережитыми впечатлениями, подымаемся мы с Перебоевым на перевал, где казаки беспокоятся нашим долгим отсутствием. Мы сделали сегодня около 60 верст, до Шау-Го нам осталось еще 20, и я, отойдя на 6 верст, останавливаюсь в небольшой деревушке подкормить коней и напиться чаю. У кого-то из казаков оказываются притороченными к седлу две утки, и вкусная похлебка вознаграждает нас за труды дня.
Отдохнув 2 ½ часа, мы трогаемся в путь и, едва забрезжил рассвет, подходим к сонному биваку Шау-Го. Накануне вечером сюда подошел генерал Ренненкампф с остальным отрядом, и я являюсь ему положить о разъезде. Застаю генерала уже вставшего, как и всегда, в 5 часов. В желтой чесучовой рубахе, с Георгием 3-й степени на шее и в расстегнутой черной шведской куртке, генерал пьет чай, сидя на капе, и громким, отрывистым голосом диктует какое-то приказание начальнику штаба. От всей фигуры генерала, несколько тучной, но плотной и мускулистой, веет энергией и силой.
Он внимательно выслушивает меня, изредка, как бы про себя, вставляя краткие замечания, сразу освещающие, по-видимому, незначительные мелочи и ярко выясняющие общую обстановку.
Евгений Александрович, отдайте приказание через час трем сотням быть готовыми к выступлению, отдает приказание генерал начальнику штаба, надо пощупать японцев
Оставив отряд в Шау-Го, генерал с тремя сотнями направляется на Кинденсянь. Я едва успеваю напиться чаю и переменить лошадь, как мы уже выступаем. Быстро двигается отряд по знакомой мне уже дороге. Три версты не доезжая города, генерал высылает три взвода, чтобы занять все трое городских ворот с приказанием никого из города не выпускать. Приказание вызвано тем, что, подходя к городу, пойман сигнализирующий красным флагом китаец. В колонне справа по три втягивается в городские ворота отряд. Генерал со штабом направляется к тифангуану, офицеры, сидя в китайской лавке, пьют чай с сладкими китайскими печеньями, казаки тащат для коней снопы чумизы и бобовые жмыхи. При входе в город китайцы указали нам труп казака 1-го Аргунского полка, убитого еще 22 апреля и до сего времени не похороненного. Генерал приказал немедленно приступить к похоронам несчастного, и у стены китайской кумирни несколько казаков роют могилу Я стою с караулом у городских ворот; после сильных впечатлений, бессонной ночи и суток, проведенных все время в седле, клонит ко сну. По улице снуют китайцы, пробегают к колодцу казаки с котелками в руках Мимо меня, приподнявшись на стременах и поднимая облако пыли, быстрой рысью проезжает казак. Он сворачивает к кумирне, где хоронят убитого казака, и скрывается с моих глаз
Не проходит и пяти минут, как на улице подымается страшная суета: бегут офицеры, на ходу поправляя амуницию, из фанз выскакивают казаки, выплескивая из котелков недопитый чай, другие выводят из дворов коней сотни быстро строятся на улице. Китайцы, почуяв тревогу, поспешно закрывают лавки и тяжелые двустворчатые ворота. Караулам, выставленным у ворот города, приказано сниматься и присоединяться к своим сотням с заставы получено донесение о наступлении неприятеля, и мы выступаем из города. Нашей 5-й сотне приказано занять холмистый гребень к западу от города. Мы быстро спешиваемся и рассыпаем стрелковую цепь. В бинокль ясно видны в долине, между группами деревьев, наступающие перебежками неприятельские цепи. По-видимому, здесь около двух рот. Вон из рощи показались три всадника и остановились у небольшой деревушки. Левее от нас, там, где наша вторая сотня, слышны выстрелы. Мы тоже даем два залпа, но за дальностью расстояния, надо думать, они безвредны. Имея всего три сотни, мы, очевидно, серьезного боя принять не можем, и генерал приказывает отступать. Японцы нас не преследуют, и мы медленно отходим по направлению на Шау-Го. В этом первом деле нашей сотне не пришлось быть под огнем, во второй же сотне ранен казак и две лошади.
VI
Вот уже восемь дней, как мы стоим в Саймадзы. За это время генерал Ренненкампф произвел 3 мая еще одну рекогносцировку по дороге на город Фынхуанчен, где у деревни Хай-Чу-Мындзы обнаружены значительные силы противника. К сожалению, нашей сотне не пришлось участвовать в этой рекогносцировке, мы со 2 на 3 мая занимали сторожевое охранение в окрестностях Саймадзы. Желая хоть отчасти узнать о том, что делается за завесой неприятельских постов, генерал Ренненкампф отправил из Саймадзы в расположение японцев несколько китайцев-шпионов. Из них особые надежды возлагал генерал на нашего китайца-переводчика Андрея, крещеного китайца, бывшего еще в прошлую китайскую кампанию на русской службе. Переодевшись китайским нищим, Андрей благополучно прошел к японцам и принес известие, что неприятель сосредоточивается в значительных силах близ города Фынхуанчена. Известие это представлялось крайне важным, и для проверки полученных сведений генерал решил отправить ряд небольших разъездов, долженствующих проникнуть сквозь неприятельское сторожевое охранение в тыл противника. Охотниками идти вызвались поголовно все офицеры отряда, так что пришлось кинуть жребий, который и вытянули: есаул князь Карагеоргиевич (с ним ушел хорунжий граф Беннигсен), есаул Гулевич (с ним отправился хорунжий граф Бенкендорф), ротмистр Дроздовский (взявший с собой хорунжего Гудеева), подъесаул Миллер, сотник Казачихин и хорунжий Роговский. Ввиду невозможности проникнуть через неприятельское сторожевое охранение в конном строю разведчики ушли пешком, каждый с тремя-четырьмя казаками-охотниками. Они ушли вчера и вернутся не ранее 23 недель. Если вернутся При той тщательности, с которой охраняются японцы, при несочувствии к нам, русским, местного населения, при отсутствии точных, подробных карт многие из них, вероятно, поплатятся за свой смелый подвиг. С грустью, хотя и с некоторой завистью в душе, провожали мы их, мысленно благословляя на высокое дело
Все это время стоит жаркая, сухая погода. Казаки помещаются в фанзах, где духота адская, несмотря на то что сняты с петель все двери и выставлены оклеенные бумагою оконные рамы. Мы, офицеры, помещаемся или в палатках (у кого таковые есть), или в шалашах из плотных китайских циновок. Очень страдаем от недостатка пищевых продуктов и фуража. Приходится ежедневно ездить на фуражировку верст за 1520, ближайшие запасы все съедены, Здешняя местность, гористая и бесплодная, крайне бедна, к тому же зимние запасы населения к весне уже истощились, и зерно остается лишь необходимое для обсеменения. Китайцы тщательно прячут от нас все, что только возможно, угоняя скот далеко в горы и зарывая зерно в землю. Даже кур, гусей и уток ухитряются скрывать они в особых погребках, которые сверху маскируют всякими способами. Такие погреба называются нашими забайкальцами «потайниками». Есть между казаками особые специалисты по отысканию этих «потайников». Так на днях один из казаков моей сотни разыскал такой «потайник», устроенный среди китайского огорода. Погреб, укрепленный деревянным срубом, был сверху присыпан землей, на которой были устроены грядки и даже посеяна какая-то трава. В этом «потайнике» мы нашли несколько громадных кувшинов с чумизным зерном и около 100 яиц.
Я часто поражаюсь способностью казака помещать невероятное количество всяких предметов на седло и в сумы. В этом отношении он напоминает того фокусника в цирке, который из цилиндра вынимает на ваших глазах кур, кроликов и, наконец, аквариум с рыбами!.. Чего-чего только вы не найдете у казака: тут и китайские улы (род поршней), и пачки китайского табаку, и «лендо» серп для подрезывания гаоляна, и завернутые в бумагу «цаухагау» сладкие печенья на бобовом масле. К седлу приторочены несколько кур и уток, а иногда и целый поросенок. Казак удивительно быстро устраивается с закуской; не успеете вы спешить сотню, как уж вода кипит в котелках, и казак «чаюет» или варит суп. На переходах я люблю идти сзади сотни и наблюдать: сотня втягивается в какую-нибудь деревушку, смотришь один, другой казак незаметно выезжает из строя и заворачивает в какой-нибудь двор. Оттуда с криком вылетают куры, с визгом под ворота выскакивает поросенок По выходе из деревни порядок быстро восстанавливается, и лишь несущийся от сотни по ветру пух свидетельствует, что суп будет с хорошим наваром. Я должен засвидетельствовать, что до сего времени не слышал ни одной жалобы на присвоение казаками какого-либо китайского имущества я подразумеваю предметы неудобоваримые. Что же касается всякого рода живности или фуража, то безвозмездное присвоение их не составляет в понятии казака чего-либо предосудительного. Я помню, как неподдельно недоумевал, даже возмущался мой взводный урядник, когда я во время фуражировок платил китайцам за забираемые продукты.
За что же, ваше высокоблагородие, платить им, ведь мы же имущества ихнего не берем, убеждал он меня, порицая, видимо, в душе мою расточительность.
В этом отношении казак не пожалеет и своего офицера: взятые нами консервы, которые мы приберегали для трудной минуты жизни, исчезали как дым. У моего командира сотни были две бутылки красного вина. В один прекрасный день обе оказались пустыми, хотя сами бутылки были целы и пробки даже не распечатаны.
Где вино? строго спрашивает у вестового есаул.
Не могу знать, ваше высокоблагородие, однако, вытекло, невозмутимо отвечает вестовой.
После продолжительного, тщательного осмотра оказывается, что дно бутылки незаметно просверлено Правда, что казак, сам достав что-либо съедобное, непременно с вами поделится, как бы голоден сам ни был. А голодны теперь и мы, и лошади постоянно. Вот уже три дня как люди не получают мяса, довольствуясь исключительно кукурузными лепешками на бобовом масле. Это бобовое масло так противно, что, несмотря на голод, я не в состоянии его переносить; мой вестовой печет мне те же кукурузные лепешки на воде. Чай пьем без сахару, даже черного, китайского негде достать Последние два дня кормим лошадей гаоляновыми крышами, несколько коней пало, дальнейшая стоянка здесь погубит конский состав!
Сегодня прошел слух, что генерал Ренненкампф решил передвинуться на свежие места. Дай-то Бог!..
VII
8 мая в 11 часов дня мы покинули голодное Саймадзы. Три сотни, в том числе и наша, пятая, под общим начальством войскового старшины Хрулева были направлены в качестве авангарда через деревню Аянямынь и далее на юго-запад по дороге Аянямынь Шитаучен Фынхуанчен. Остальной отряд следовал за нами в одном переходе. Переночевав в Аянямыне, наш авангард 9 мая в 11 часов утра прибыл в деревню Шидзяпудза, в 16 верстах к юго-западу от Аянямыня, где и расположился бивуаком, выставив в деревне Ляншуйчуандзы, по дороге на Шитаучен, заставу. По словам китайцев, город Шитаучен был занят значительными силами противника, и для проверки этих сведений войсковой старшина Хрулев приказал мне, подкормив коней, идти с 15 казаками по направлению города Шитаучена и, ежели возможно, достигнуть этого пункта. До Шитаучена оставалось еще 18 верст, и я, подкормив коней, в 2 часа дня двинулся по указанному мне направлению.
Дабы, двигаясь возможно быстро, не попасть в то же время на неприятельскую засаду, я прибег к предосторожности, применяемой постоянно японскими разъездами. В деревне Шидзяпудза мною был взят молодой китаец, хорошо знающий дорогу на Шитаучен, который, следуя впереди моего разъезда, должен был условным знаком дать мне знать о присутствии неприятеля. Его семья в качестве заложников была взята мною с предупреждением, что ей грозит поголовная смерть в случае измены проводника.