Выскочив из темного коридора на освещенную кухню, Юрий Алексеевич на мгновение растерялся. Никакого Макса на кухне не было. Зато в наличии имелись две герлицы, расположившиеся на разостланном у батареи полосатом матрасе. Первой, невысокой, но хорошо сложенной, на вид было около двадцати. Второй, длинноволосой брюнетке в черных джинсах и белой блузке, далеко за двадцать. На вид, потому что в подобных местах малолетки могут выглядеть вполне зрелыми женщинами, а зрелые женщины Впрочем, это неважно. Герлицы курили вонючий «Беломор», стряхивая пепел в стоявшую перед ними на полу кофейную чашечку.
Привет! Юрий Алексеевич осмотрелся и, не найдя ни табуретки, ни стула, опустился прямо на пол. Как дела?
Нормально, ни капельки не удивившись, ответила та, что казалась моложе. Сигаретки человеческой не найдется? А то надоело эту гадость смолить.
Она затушила окурок в чашечке, недовольно передернув при этом плечиками. Порывшись по карманам, Юрий Алексеевич отыскал пачку «Салема», протянул девушке.
Благодарю, ответила та, выцарапывая из пачки сразу две сигареты, себе и подружке.
Макс где? спросил Юрий Алексеевич.
Девчонки синхронно пожали плечами.
А разве не он тебе открыл? удивилась длинноволосая.
Он, кивнул Юрий Алексеевич, я так думаю
Чего тогда спрашиваешь? Раз открыл, значит, здесь где-нибудь. Куда ему деться?
Резонно, согласился Плотник.
Подумал и добавил:
А чего это вы тут сидите такие пришибленные?
Спросил так, без всякого умысла. Просто, чтобы не молчать.
Слушай, братишка, ухватилась за его реплику первая, у тебя ничего с собой нету? Ну, может, полсоточки или четверть?
В глазах ее сверкнул алчный огонек.
Света, перестань, повернулась к подруге черноволосая. Не видишь, мужик сам мается. Чего ты ко всем лезешь?
Нет, девчонки, пусто, покаялся Юрий Алексеевич с тоской в голосе. Сейчас с Максом сбегаем, может, чего и надыбаем. Потерпите чуток.
Маленькая капризно скривила губки и отвернулась.
Юрий Алексеевич понимающе хмыкнул. «Кумарит девок ничуть не меньше моего. Это хорошо. Это очень хорошо! Раз так, значит, и Макса кумарит, значит, не зря я под дверью торчал. Когда Макса кумарит, он откуда хочешь "говна" достанет. Весь город перевернет, всех на уши поставит, а "говно" найдет. На то он и Макс» Тело его снова забил озноб.
Он рывком поднялся с пола, подошел к раковине и открыл кран. Пропитанная хлоркой вода показалась ему прохладным «Нарзаном». В сознание вдруг вклинился неизвестно почему появившийся образ. Такая же точно кухня, такой же матрас на полу. Рядом с матрасом настольная лампа без абажура, а в дальнем углу гора пустых бутылок. Черт его знает, откуда этот образ возник. Может, это был отголосок буйной юности, а может, воспоминание и не столь отдаленное. В любом случае от него веяло теплом и уютом.
Юрий Алексеевич напился и вернулся на место.
Сильно колбасит? поинтересовалась длинноволосая.
В ее вопросе не было ни сочувствия, ни интереса. Что-то третье.
Не очень, соврал Юрий Алексеевич.
А ты потом возвращайся сюда, предложила девушка, тихонько пихнув продолжавшую дуться подружку. Если, конечно, чего найдете. Макс один, а нас, как видишь, двое
Она заговорщицки подмигнула.
Не исключено, ответил (но маловероятно) Плотник. Вы только сами смотрите не потеряйтесь. А то я приду, а вас не будет. Не с Максом же мне тогда на этом матрасе кувыркаться.
Девчонки захихикали.
А что, вставила маленькая, Макс у нас очень даже ничего.
Не спорю, вздохнул Юрий Алексеевич, только вряд ли у нас с ним что-нибудь получится.
Перед глазами снова встала картинка. Ночь, лавочка, пустынный двор. Вокруг ни души. Снег. Жирные влажные хлопья медленно опускались из мутной выси, производя при этом едва заметный, но все же отчетливо воспринимаемый звук. Что-то среднее между шипением и шуршанием. В доме напротив горело окно, и свет длинной желтой полосой ложился на заснеженный тротуар. Откуда-то (может, из этого окна, а может, и нет), доносились звуки музыки. Вторая соната Шопена. Все это и музыка, и черные деревья, и снег было пропитано какой-то неведомой тоской. Тоской по чему-то далекому и невозвратимому. Чему-то хорошему
«Вот черт! Юрий Алексеевич мотнул головой, и видение исчезло. Опять начинается. Что-то сегодня кумар какой-то не в меру лютый. Давненько такого не было». Он потер пальцами виски, затем достал пачку и закурил. Девицы тут же потребовали у него еще по одной сигарете. Пришлось выдать, хотя у самого оставалось хрен да маленько.
И давно ты? поинтересовалась длинноволосая.
Что давно? не понял Юрий Алексеевич.
Ну, давно на снежок подсел?[5]
От неожиданности у него закружилась голова. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что между его видением и тем, о чем говорила девушка, не было никакой связи. «Вот, блин, басня! подумал он, переводя дыхание. Нервишки пошаливают. Шаля-ат нервишки»
Не очень. И почему сразу «подсел»? Я что, похож на наркомана?
А я что, не похожа на Мону Лизу? с вызовом спросила длинноволосая.
Нет, ответил Юрий Алексеевич, не похожа.
В душе закипало раздражение. Свет в кухне начал казаться липким и желтым. Словно из-под потолка струился непрекращающийся ливень, состоявший из тысячи маслянистых желтых капелек. Раздражение клокотало и пенилось, перерастая в тотальную, всеобъемлющую ненависть. Ну где это сраный Макс ползает? Сколько можно вошкаться! Переодел штаны, накинул рубаху, и делов-то. Ушел, словно под лед!..
Юрий Алексеевич взглянул на часы. Двенадцать минут третьего. Ну вот, дотянули. Куда сейчас? Ксюха банчит до часу. После часа не откроет, хоть ты тресни. Та еще стервь К дяде Мише после двух тоже не сунешься. Мигом рога пообшибает. У Надюхи Тут он осознал, что перебирает в уме те точки, по которым сегодня совершил уже не один рейд. Везде было пусто. Раздавив окурок в чашке, Плотник вздохнул. Волна раздражения как будто отхлынула. Мир снова приобретал присущую ему упорядоченность.
Одна из девиц, та, что помладше, встала и вышла в коридор, обдав при этом Юрия Алексеевича запахом синтетической лаванды. «Симпатная птаха, хмыкнул он про себя. Вот только дизайн у нее как-то не очень. Ее бы к хорошему парикмахеру сводить да в порядочное ателье»
Света, крикнула ей вдогонку длинноволосая, мне тоже захвати парочку. Ладно?
Ответа не последовало. Но, судя по поведению длинноволосой, его и не требовалось.
Звать-то тебя как? обратилась она к Юрию Алексеевичу. Ну, имя у тебя есть?
Плотник, ответил он.
Почему Плотник? удивилась девушка.
Псевдоним у меня такой был, в журналистскую бытность.
Так ты журналист?! То ли с восхищением, то ли издеваясь, воскликнула длинноволосая. Круто! А фамилия твоя?.. Ну я имею в виду настоящая. Если не секрет.
Не секрет. Фамилия пролетарская. Шилов.
Шлыков?
Шилов. Слушаешь чем?
Только не надо грубить, обиделась девушка и тут же с достоинством добавила: Я Аня.
Очень приятно, с кислым видом ответил Юрий Алексеевич.
Бессмысленное сидение на кухне начинало его тяготить. Тело требовало движения, тело жаждало приключений.
Ладно, продолжила допрос длинноволосая Аня, раньше ты кропал статейки. А сейчас чем занимаешься?
Делами, вяло пробормотал Юрий Алексеевич, серьезными делами. За которые огребаю нехилые бабки.
Зачем он буровил весь это вздор, он и сам толком не знал. Наверное, просто чтобы не молчать. Молчаливого сидения на чужой кухне его тело просто не вынесло бы. Вернулась Светлана, неся в кулачке горсть папирос. Она положила курево на подоконник и подсела к подруге. Девушки закурили.
Не много ли смолите? поинтересовался Плотник.
А тебе-то что? неприязненно ответила маленькая.
Да ничего. Пожелтеете просто раньше времени.
При слове «пожелтеете» кухня снова наполнилась неприятным маслянистым свечением.
Тебе-то что! повторила Светлана, но уже с утвердительной ноткой.
(через плечо!..)
Ничего, вздохнул Плотник.
По спине пробежал холодок. По коже разлился неприятный зуд, ладони вспотели. «Опять начинается, подумал он с ужасом. Да где же этот гад шляется? Чего он там делает, дрочит, что ли?!.»
Пошли. На пороге стоял Макс. Дозвониться я ни до кого не дозвонился, попробуем так. Только сразу предупреждаю, гарантировать я ничего не гарантирую. Сейчас не день.
Пошли! вскочил Плотник.
Повторять ему дважды не было необходимости.
После душной квартиры улица показалась именно тем местом, куда души праведников попадают после смерти. На некоторое время Юрий Алексеевич даже забыл о том, что ему нужно куда-то бежать. (Сраженное свежестью ночи, об этом, похоже, забыло и его «затравленное» тело.) Пока Макс размышлял, в какую сторону им будет лучше всего двинуть, Плотник стоял на широких ступенях подъезда, с остервенением втягивая в себя дурманящий весенний воздух, и то таращился в усыпанное звездами небо, то переводил взгляд на шелестящие листвой гигантские тополя.
«Я люблю Тебя, Господи! мысленно повторял он, зажмуриваясь от удовольствия. То, что Ты создал, грандиозно и непостижимо. И то, как вид Твоего творения может отражаться в человеческой душе, еще более грандиозно и еще сильнее окутано тайной. Я преклоняюсь перед Тобой, я несказанно благодарен Тебе за одно то, что Ты подарил мне жизнь. Только ради этого момента, ради вида этих тополей и этого неба уже стоило жить и стоило страдать. Я люблю Тебя!.. Я!..» На этом его внутренний монолог оборвался, так как душа поднялась до уровней, где нет ни мысли, ни слов, ни чувств в их обыденном, земном понимании. Есть лишь всеобъемлющий восторг, есть радость единения со всем сущим
Айда, заглянем сначала к Сивухе.
Воспарившая было душа Юрия Алексеевича вернулась обратно в тело, подобно молнии, рассекающей толстый древесный ствол до самого основания.
У Сивухи если и нет ничего, продолжал рассуждать Макс, он, по крайней мере, подскажет, к кому можно обратиться.
Юрий Алексеевич поморщился:
Бабок у тебя сколько?
Не боись, на три сотки хватит, ответил Плотник.
Он посмотрел на Макса с сожалением и жалостью.
Далеко до этой твоей Сивухи?
До этого, поправил Макс.
Ну, до этого. Далеко?
Нет. Макс уверенно шагнул в темноту. Решение принято, цель обозначена. Теперь главное двигаться.
Тело Юрия Алексеевича, повинуясь призыву двигаться, устремилось за Максом. Они обогнули дом, пересекли соседний дворик и выскочили на проспект. Макс шел уверенно. В данную минуту для него действительно не было ничего более важного, чем принятое решение и обозначенная цель. Для тела Юрия Алексеевича тоже, а вот для его души Душа его, похоже, вернулась не полностью.
«Интересно, размышлял он, мешает ли счастливому течению жизни склонность к "излишним мудрствованиям", как это утверждают некоторые, или же, наоборот, мышление и есть счастье?.. Хм, отрицательно сказывается лишь так называемое бытовое, конкретное мышление. Абстрактное же, напротив, оказывает самое позитивное воздействие на человека. Почему? Да потому, что первое сопряжено с переживанием отрицательных эмоций, ибо излишне акцентирует внимание на личных проблемах индивида, тогда как второе радует, ибо уводит от этих мелочных проблем к созерцанию величайших тайн мироздания Хм, или "свеча из жиров заменяла мне солнце"[6]?..»
Юрий Алексеевич вздохнул.
Слушай, Макс, обратился он к своему спутнику, деловито вышагивающему по темной стороне тротуара, а ты о чем-нибудь, кроме «обозначенной цели», когда-нибудь думаешь? Ну так, хотя бы изредка.
Чего? Макс удивленно обернулся. У тебя что, Плотник, совсем, что ли, мозги сводит?
Да ты не впадай в обиженку. Я же просто спросил.
О чем таком ты вообще жужжишь? Я как-то с трудом врубаюсь.
Ну, не все же время ты под кайфом ходишь. Я слышал, ты работал на телевидении, потом в каком-то компьютерном салоне
Это было давно и не в вашем вонючем городе! ответил Макс зло.
Все равно! Значит, котелок-то у тебя варит. Значит, ты не какой-то там сторчавшийся дебил с восьмиклассным образованием.
Знаешь что, Плотник, ответил Макс, уже более миролюбиво, ты, наверное, считаешь себя самым умным и важным. Каким-то неординарным явлением во Вселенной или даже гением. Ты случайно не гений?
Макс попытался изобразить живой интерес.
Может, и гений, ответил Юрий Алексеевич, с видом простачка пожимая плечами, откуда я знаю?
Ссориться с Максом ему не хотелось.
Был у меня один приятель, многозначительно вытаращивая глаза, начал Макс, который долгое время жил двойной жизнью. Такой своеобразный человек-загадка. Одни из его друзей и знакомых отзывались о нем как о серьезном, положительном во всех отношениях человеке. Другие считали его пьяницей и подлецом, готовым на самую гнусную пакость. И все это искренне!
Ну и что? спросил сбитый с толку Плотник.
Понимаешь, свою двойную жизнь он вел сознательно. Целенаправленно вырабатывал для себя два диаметрально противоположных имиджа. Из него мог бы получиться идеальный актер! Когда он возвращался с какой-нибудь выставки или презентации, то снимал дорогой костюм, напяливал на себя грязные обноски и спешил в расположенную за углом пивнушку. Причем только вообрази, какими осторожностью и ловкостью надо обладать, чтобы не попасться в этих лохмотьях на глаза тем, кто часом раньше видел его в смокинге. И наоборот.
И зачем же ему это было нужно? осторожно поинтересовался Юрий Алексеевич.
Не знаю, пожал плечами Макс. Лично мне он сказал, что занимается сталкингом. Только это чушь. Я отлично знаю его и прекрасно врубаюсь в то, что такое сталкинг. Он говорил неправду.
Юрий Алексеевич промолчал.
Нельзя относиться к людям так, как относишься ты, изрек Макс после продолжительной паузы.
И как же я к ним отношусь?
Херово относишься, свысока. Говоря коротко, ты считаешь, что все остальные стоят на одну или даже несколько ступенек ниже тебя. Все вокруг в говне, а ты в белом фраке. Взять хоть девчонок, с которыми ты базарил у меня на кухне, пока я висел на телефоне.
И что же это за девчонки такие особенные? ядовито прошипел Юрий Алексеевич. Одна Антонина Нежданова, а вторая Софья Ковалевская, что ли? Или, может быть
Ты напрасно иронизируешь, спокойно ответил Макс. В Глахов они приехали не так давно, поэтому и тусуются у меня. Между прочим, обе окончили институт, и думаю, в скором времени все у них наладится.
Так что же они, такие хорошие, ведут себя как последние бляди, да еще и торчат (снежок) на этом дерьме?!
Юрий Алексеевич расходился все больше и больше.
Так, усмехнулся Макс, судьба обожает подобные шутки. У Светки безответная любовь, а Анька Анька еще та штучка.
Может быть, хмуро ответил Юрий Алексеевич.
Раздражение его неожиданно пропало. В том, о чем говорил Макс, была и доля истины. Он действительно смотрел на других свысока. Большинство людей, с которыми он общался, бесили его своей тупостью и как бы это сказать? Приземленностью, что ли? Отсутствием стремления к чему-то высшему, к каким-то духовным идеалам. У всех на первый план выходило одно: карьера, деньги, погоня за удовольствиями и комфортом. Ну разве может все это не раздражать? Разве можно филистеров и обывателей ставить в один ряд с художниками, поэтами, философами? Хотя если разобраться «А сам-то я многим ли лучше? подумал он. Такой же обыватель, такой же служитель Мамоны. Да еще и торчок в придачу».
Скажи, Макс, тебе не кажется странным, что вот мы, два, по сути дела, законченных наркомана, прущихся посреди ночи через весь город за дозой, рассуждаем о каких-то высших материях? О чем-то таком, о чем рассуждали, скажем, Платонов или Достоевский?.. Какой-то бардак получается. Спорим о том, существуют добрые и злые люди или же каждый из них хорош по-своему. Пытаемся понять, все ли равны перед Богом или один человек имеет превосходство над другим А через час вмажемся, и на все это нам станет глубоко наплевать. Как-то не вяжется одно с другим.