Пока я нарезал хлеб, полкруга умопомрачительно пахнущей колбасы и открывал банку консервов, Аркадий успел раздобыть чайник с кипятком. У него в командирской сумке нашлось немного заварки в бумажном кульке и комковой сахар в холщовом мешочке. После того как утолили голод, окружающая действительность перестала быть чрезмерно мрачной. Жизнь, как говорится, налаживается.
Бежите, значица, даже не спросил, а ехидно констатировал сидящий рядом тщедушный старичок с седой куцей бородёнкой, в видавшем виды пиджаке.
По служебной надобности, отец, опередил я пытавшегося ответить что-то резкое Гайдара.
Так оно ж получается, что надобность-то ваша там, где вороги, а вы в другую сторону навострились. Дедок, прищурившись, смотрел на нас. Что же вы, ироды, нас не обороняете? Землю нашу на поругание бросаете?
Это временно, отец. Уж больно силён немец, да и напал внезапно, прикрывшись договором о мире. Ты же, поди, и сам знаешь их подлую натуру. А немца мы разобьём. Сколько их приходило к нам с войной? И немцы, и поляки, и французы. И всех их били. Так что даже не сомневайся. Вот соберёмся с силой и вломим им. Так уж у нас на Руси заведено, что мы долго раскачиваемся, да больно бьём.
Глава 3
Москва
Нашу поездку в поезде комфортной не назвал бы даже обладатель самой богатой фантазии. Поезд плёлся с черепашьей скоростью, подолгу ожидая на станциях, когда пройдут встречные эшелоны, идущие к фронту, или обгонят санитарные составы, везущие в госпитали раненых. Но всё же, как говорится, лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Зато было время подумать в относительно спокойной обстановке. Я всё чаще и чаще задумывался, что, может, попробовать всё же пойти по пути бесчисленной армии попаданцев, которых, если судить по прочитанным мной книгам, тут, в сорок первом году, ну просто завались. Буквально плюнуть не в кого, чтобы не попасть в попаданца. И все они в едином порыве дают советы Сталину, поют песни Высоцкого, прилаживают куда только можно командирскую башенку и внедряют промежуточный патрон и прочий ядрён батон.
Проблема только в том, что советчиков у Сталина и без попаданцев хватает, и, судя по результату, советчиков не самых плохих. Высоцкого тоже перепеть не получится. Что у меня-Силаева, что у меня-Копьёва с музыкальным слухом были, мягко говоря, не самые дружеские отношения. Да и, если честно, хоть я и слушал иногда под настроение песни Высоцкого, но вот так, чтобы помнить, этого не было. Башенку с патроном и соответствующим батоном изобретут и приладят куда следует и без меня.
В этом вопросе меня всегда поражала наивность авторов. Ребята, чтобы что-либо изобрести и внедрить в производство, надо решить массу сопутствующих проблем, попутно изобретая и внедряя что-то ещё, не менее нужное. Заодно неплохо было бы с нуля создать несколько новых отраслей промышленности. А так, чтобы трах-бах и на коленке сляпать МБР[8] и шарахнуть ею по Берлину, не получится. Тут найдётся работёнка для рук и мозгов и металлургам, и радиотехникам, и машиностроителям, и просто строителям (а где и в каких условиях вы собираетесь выпускать такую высокотехнологичную вундервафлю?), и учителям, и врачам и много кому ещё.
Так что буду руководствоваться одной из заповедей врачей не навреди, и пусть будет, что должно.
Сколько бы ни длилась поездка, но она рано или поздно заканчивается. Вот и мы с Гайдаром наконец-то в Первопрестольной.
О Москве начала войны в моё время говорилось достаточно много. И писали, и в фильмах показывали. Правда, в основном это касалось периода, когда немцы вплотную подошли к городу и началась паника. Тем интереснее мне было посмотреть на Москву образца августа 1941 года.
Город уже бомбили, и местами были видны следы разрушений. Заложенные мешками с песком витрины магазинов, перекрашенные здания с нарисованными фальшивыми фасадами. Даже на асфальте площадей были нарисованы крыши домов, чтобы сбить с толку немецких лётчиков. На Москва-реке на якорях стояли плоты с размещёнными на них макетами домов. Целая улица получилась.
А я смотрел на лица москвичей. В них не было паники и обречённости. Сводки Совинформбюро ежедневно сообщали об очередных оставленных городах, но люди верили. Жили и верили в Победу. Уже началась эвакуация из города женщин и детей, но народа на улицах было достаточно. Люди шли на работу, в магазины и даже в кинотеатры, в которых помимо художественных показывали обороннообучающие фильмы и боевые киносборники. У многих через плечо висели сумки с противогазами.
А через три с половиной месяца по этим улицам пройдут войска, идущие с парада на Красной площади прямо на передовую. И этот парад, ставший легендарным, вселит в сердца и души всех советских людей полную уверенность в том, что выдюжим, выстоим, преодолеем и победим.
Пока добирались до штаба ВВС РККА, нас несколько раз останавливал патруль для проверки документов. У входа в штаб мы расстались. Аркадий сразу направился в редакцию, но оставил мне номер своего домашнего телефона (кучеряво живёт, по нынешним меркам) и настоятельно просил позвонить сразу, как только выпадет такая возможность. Ну а после награждения приглашал к себе в гости.
В штабе, когда я предъявил свои документы, просто не поняли, что со мной делать. Дежурный несколько раз куда-то звонил по телефону, потом вообще отправил посыльного, и вот спустя почти полтора часа за мной пришёл лощёный лейтенант и жестом велел идти за ним. Было видно, что он ну очень хочет высказаться по поводу моего внешнего вида, но сдерживается. Видимо, списывает всё на фронтовую вольницу.
Остановившись перед массивной дверью, он кивком показал мне на неё.
Вам туда, сержант. И, убедившись, что я его понял, повернулся и ушёл.
За дверью оказалась приёмная командующего ВВС РККА генерал-лейтенанта авиации Павла Фёдоровича Жигарева[9].
В отличие от своих подчинённых, во всяком случае, некоторых, он принял меня хорошо, невзирая на мой несколько помятый внешний вид.
Так вот ты какой, герой. Он вышел из-за стола и вплотную подошёл ко мне. Ну, проходи, присаживайся. Сильно зацепило? кивнул командующий на мою повязку на голове.
Не очень, товарищ генерал-лейтенант, царапина. Надо бы снять, да присохла. Боюсь, кровить начнёт. Хотел в санчасть обратиться, чтобы сняли, да не знаю, где она тут есть.
Ну, с этим мы тебе поможем. От меня сразу в наш госпиталь отправим, чтоб осмотрели как полагается. А сейчас давай рассказывай, как воюется, как сумел столько немцев посбивать.
Да как-то так само получилось, товарищ командующий, пожал я плечами. Взлетел, сбил и обратно вернулся.
Ну ты и сказанул, рассмеялся Жигарев. У всех бы так запросто получалось. Мне тут доложили, что ты очень метко стреляешь с большой дистанции. Это как? Мы ведь учим, что нужно сблизиться с противником для точного огня.
Это, наверное, потому, что я нигде, кроме аэроклуба, не учился и не знал об этом, улыбнулся я. Но я исправлюсь, товарищ командующий.
Я те исправлюсь, шутя погрозил мне кулаком Жигарев. Исправится он. Ты мне вот что скажи, сержант: как дальше немца бить будем?
Думал я об этом. Есть мысли на этот счёт.
Ну-ка, ну-ка, давай излагай, явно заинтересовался главком ВВС.
Я вкратце изложил идею о создании эскадрильи для выполнения задач по завоеванию господства в воздухе на отдельных участках фронта. Своего рода воздушный спецназ. Ну не хочу я воевать как все, как принято.
Жигарев откинулся на стуле и, задумчиво глядя на меня, пробарабанил пальцами по столу.
Совсем недавно такую же идею высказал товарищу Сталину Супрун[10]. Ему было поручено сформировать из лётчиков-испытателей истребительный полк особого назначения. К сожалению, сам Супрун погиб, но его полк воюет, и достаточно успешно. Так что идея вполне жизнеспособна. А почему именно эскадрилья, а не полк?
Эскадрилья более манёвренна. У эскадрильи не будет постоянного места дислокации. Прилетели в нужный район, расположились на базе уже имеющихся авиаподразделений, устроили террор противнику и улетели. Задачей будет свободная охота. А ещё я предлагаю придать самолётам эскадрильи особую окраску. Например, выкрасить в красный цвет оконечности крыльев. Это деморализует немцев и позволит в случае необходимости дезинформировать их.
Это как? удивился Жигарев.
Тут всё просто, товарищ генерал-лейтенант. Для начала приучим немцев к тому, что там, где появляется эскадрилья, в скором времени начинается наступление. А потом, если того потребует ситуация, возвращаем своим самолётам стандартную окраску и улетаем, а на месте оставляем перекрашенную в наши цвета местную эскадрилью демонстрировать наше присутствие. Пусть немцы ждут удара там, где не планируется. Конечно, это можно будет провернуть раза три-четыре, пока не раскусят, но оно того стоит.
Знаешь, сержант, разговариваю с тобой, а такое ощущение, что говорю как минимум с полковником. Дельные мысли у тебя. Изложи-ка ты их мне в форме докладной записки. Будем думать, что дальше делать. Во всяком случае, сформировать одну эскадрилью в любом случае сможем.
Мне предоставили отдельную комнату, и я засел за бумажную работу. Итак, за основу возьмём эскадрилью трёхзвеньевого состава. В каждом звене две пары. Итого имеем двенадцать машин плюс самолёт командира эскадрильи и его ведомого всего четырнадцать истребителей. Естественно, самолёты хотелось бы не серийные, а улучшенные. На каждую машину один техник и один оружейник. При этом оба должны быть, что называется, взаимозаменяемые. Итого обслуживающего персонала двадцать восемь человек. И необходим минимум один транспортный самолёт для перевозки технической службы и расходников.
Приведя всё, что называется, в удобоваримый вид, отдал докладную адъютанту командующего и с сопровождающим отправился в госпиталь ВВС. Повязку мне отмочили и аккуратно сняли. Страшного ничего не было, поэтому уже почти зажившую рану обработали и отпустили с миром. Хоть нормально головной убор надену, а то надоело уже сверкать бинтами.
После госпиталя вернулись в штаб, где в строевом отделе зачитали приказ о присвоении мне звания младшего лейтенанта и награждении меня орденом Красной Звезды за мой последний бой и медалью «За боевые заслуги» за сбитый самолёт-разведчик. Причём за «раму» представление к медали написал командир стрелковой дивизии, которую эта самая «рама» долго терроризировала. А я читал, что наградные очень долго ходили по инстанциям. Или, может быть, это просто мне так повезло?
Ну а затем мне выдали новое обмундирование, уже командирское, разместили в гостинице, выдали талоны в ресторан, пропуск по городу и велели ждать. Награждение планировалось через пять дней, так что было время отдохнуть и подумать, как жить дальше. Единственно, что попросили, в случае если куда отлучусь, по телефону ставить об этом в известность дежурного по штабу.
В гостиничном номере я первым делом залез в ванну и больше часа отмокал. Вот в чём счастье, но поймёт это лишь тот, кто был долго лишён такой радости, как возможность нормально помыться. В ресторан я спускался уже гладко выбритым, пахнущим щедро вылитым на себя одеколоном, в новенькой, ещё толком не обмятой форме с орденом и медалью слева на груди.
Бросив взгляд в большое, в два роста зеркало, невольно залюбовался. Всё же многое во мне осталось от Копьёва. Мальчишество какое-то. Вот стал бы я-Силаев буквально с щенячьим восторгом воспринимать то, что в петлицах у меня сияет по одному кубарю младшего лейтенанта? Нет, наградам я был рад, тем более что их честно заслужил, но повышение меня-подполковника до младлея воспринимал с иронией. А вот для Копьёва это было очень серьёзным шагом в карьере. Ну а, судя по отражению в зеркале, я, что называется, «красавчег».
Вообще, у Силаева и Копьёва оказалось на удивление много общего. Даже родились мы с ним в один день 24 марта. Всё детство и юность Копьёва прошли в Саратове, в детском доме. Своих родителей он не помнил, но по рассказам воспитателей знал, что они умерли в двадцатом во время эпидемии испанки[11]. Соседство с Республикой Немцев Поволжья привело к тому, что он с самых ранних лет свободно говорил как на русском, так и на немецком языках. В школе учил английский, впрочем, без особого успеха.
Мои, Силаева, детство и юность также прошли в Саратове, но на четыре десятилетия позднее. Родители погибли во время сплава по одной из рек на Урале, когда мне было три с половиной года, и я остался жить с бабушкой и дедом со стороны мамы. С отцовой стороны никого у меня не было. Дед, лётчик, погиб в сорок первом, а бабушка умерла ещё до моего рождения. Вторая бабуля у меня была филологом и поэтому взялась за воспитание из внука всесторонне развитой личности. К десяти годам я вполне сносно говорил, кроме русского, ещё и на немецком, английском и французском языках.
Мой выбор, когда я заявил о желании поступить в лётное училище, бабушка с дедом восприняли спокойно, лишь пожелав мне подойти к учёбе со всей ответственностью и старанием. Кстати, знание трёх иностранных языков в военном училище не принесло мне особой радости: в дни, когда мои сокурсники постигали тонкости произношения и зубрили слова и тексты, я шёл в наряд. А учитывая, что иностранный язык был дважды в неделю, в наряды первые два года я ходил очень часто.
Местный общепит неожиданно приятно удивил. Несмотря на войну, кормили в ресторане гостиницы очень даже неплохо. Вот только кофе подкачал: судя по вкусу, цикория в нём было как бы не больше, чем самого кофе. При этом коньяк, которого я взял сто пятьдесят граммов, был просто божественным. Я вообще из всех алкогольных напитков всегда предпочитал именно коньяк. Конечно, за него пришлось заплатить отдельно, но оно того стоило, благо денежное довольствие мне выдали уже как командиру.
В оставшиеся до награждения дни меня дважды вызывали в штаб ВВС и ещё пару раз я сам выбирался в город. Просто ходил по военной Москве и смотрел в основном на людей. Открытые чистые лица, в которых хоть и была заметна тревога, но не было обречённости. Военных патрулей тоже было предостаточно. Документы у меня проверяли раз десять точно.
Визиты в штаб ВВС дали понять, что моё предложение, похоже, нашло отклик. Во всяком случае, как я понял, уже решался вопрос с оснащением эскадрильи техникой и подбором лётного и технического состава. Попросил, если есть такая возможность, перевести в эскадрилью старшину Федянина. Также пока было непонятно, кто станет командиром.
А ещё меня взяли в оборот ребята из политуправления РККА. Всё же, как я понял, из меня делали героя и пример для подражания. Поэтому, наверное, и наградные так быстро утвердили. В принципе, дело нужное, особенно в такой не самый простой период.
Пришлось даже выступить на радио. Сама студия не впечатлила. В той своей жизни я частенько смотрел по интернету прямой эфир из студий радиостанций. Естественно, сравнивать то, что я увидел здесь, с виденным ранее было бы некорректно.
Накануне в политуправлении мне предложили помочь написать речь для выступления, но я отказался. Уж найду что сказать слушателям.
Меня усадили на стул за столом, на котором был установлен здоровенный, архаичного вида микрофон. Рядом, напротив точно такого же микрофона, сидела серьёзная девушка-ведущая.
Здравствуйте, товарищ Копьёв, поздоровалась она, вставая и протягивая мне свою ладошку.