Подобные примеры можно приводить без конца. Поэтому я Вам советую обратить внимание не столько на схватку Сталина и Троцкого, сколько на возню англичан вокруг нее. Ведь именно благодаря им история свернет на дорогу новой мировой войны. Вот Вам письмецо Джоржа Керзона британскому премьеру Стэнли Болдуину. Весьма интересное письмецо.
Поцелуев достал из кармана листок гербовой бумаги.
Перед глазами Александра Александровича побежали строчки документа Форин Офис.
Лондон. Секретно
Канцелярия премьер министра.
Личное письмо
Сэру Стэнли.
Дорогой Стэнли!
Еще недавно я высказывал мнение, что поддержка Троцкого будет губительна для нас. Троцкий казался мне самым опасным зверем во всем большевистском руководстве. Теперь мое мнение начинает меняться. Судя по перипетиям схватки в Кремле, Сталин становится сильнее Троцкого. Самое негативное заключается в том, что, он последовательно распространяет свое влияние на бюрократический механизм партии большевиков. К тому же, он проявляет умение играть на чувстве единения русских. Думаю, что указанные обстоятельства позволят ему победить Троцкого, который не придумал ничего нового и пытается объединить вокруг себя большевиков-евреев, что у него не получается в силу их внутренних склок. Я вижу в несомненной победе Сталина весьма опасный знак для нашей империи. Его дискуссия с Троцким показала, что он отказался от классического марксизма и будет создавать в России еще не виданную в историю национально ориентированную пролетарскую диктатуру. С колоссальными человеческими и природными ресурсами России, он создаст могучего противника. В твое отсутствие мы проводили Высший совет, который пришел к выводу, что у нас в распоряжении не более 710 лет, после чего начнется прямое влияние сталинского государства на европейских и английских рабочих. Он подает им весьма дурной пример. Совет пришел к выводу, что следует искать в Европе силы, способные противопоставить Сталину свою политику. Надеюсь посоветоваться с тобой о наших делах при личной встрече.
С уважением, искренне твой Джорж».12 февраля 1925 годаПрочитав письмо, профессор вопросительно взглянул на Порфирия:
Это все прекрасно. Ну, а к Троцкому мы пойдем или нет?
Поцелуев досадливо шлепнул губами, крякнул, а затем открыл дверь в кабинет и протрубил внутрь:
Лев Давыдович, тут участник партконференции, руководитель талдыкурганской делегации товарищ Зенон к Вам просится.
Прошу, прошу раздалось из кабинета, и входя в огромное помещение, профессор увидел идущего ему на встречу сухощавого мужчину среднего возраста с бледным, усталым лицом и внимательным прищуром глаз. Мужчина был быстр в движениях и, несмотря на явную утомленность, энергичен. Он усадил Зенона в кресло за чайным столиком, заказал чаю помощнику и спросил:
Как Вас, простите, по батюшке?
Александр Александрович.
Ах, да, Александр Зенон, известный критик, так вот Вы какой! Что ж, я иногда почитывал ваши работы в царской прессе, но никак не думал, что Вы станете большевиком и даже приедете на партконференцию, где меня будут бичевать как римского раба.
Профессор смущенно крякнул. Ему совсем не хотелось признаваться, что Троцкий принял его совсем за другого Зенона. Поэтому, набравшись нахальства, которого у него заметно прибавилось со времен знакомства с Поцелуевым, он сразу перешел к делу:
Я понимаю, Лев Давыдович, как вы сильно заняты, поэтому хочу услышать ответ только на один вопрос: почему разгорелась такая борьба с троцкизмом, почему партия не может успокоиться?
Троцкий рассмеялся напряженным дробным смешком:
Это не партия, дорогой Александр Александрович. Это товарищ Сталин и собранная им группа сторонников, вроде Молотова, Зиновьева, Каменева и еще некоторых не хотят успокоиться. В чем обвиняют товарища Троцкого? В том, что он не хочет остановить революцию в рамках СССР а это, по их мнению, приведет к катастрофе. Утверждая это, приводят мою теорию перманентной революции. В ответ я имею полное право сказать, что во-первых, теория перманентной революции выдумана не мной, а великим Марксом. Во-вторых, попробуйте, поищите хоть слово в моих выступлениях, где я уже сегодня настаивал бы на прямом экспорте революции за границу. Да, это было в 1918 году, когда бушевало пламя в Германии и российские революционеры были обязаны поддержать это пламя. Сегодня ситуация изменилась и я говорю совсем о другом: о накоплении сил на будущее. Но разве не о накоплении сил говорит любой политик, кому дорого будущее его страны? Поэтому обвинения в фактической контрреволюционности ложные. Сталин и его группа просто не хотят, чтобы я с помощью моего авторитета и влияния стал первым человеком в государстве. Они фабрикуют обвинения. Только и всего.
Простите, тогда совсем другой вопрос. В наших рядах шепчутся, что Вы имеете отношения с американскими финансистами. Называют имя вашего дяди Абрама Животовского, людей покойного Шиффа.
Троцкий вскочил с кресла и прервал вопрос профессора:
А о заговоре против русского народа у вас не шепчутся?
Как не стыдно, уважаемый коллега, верить в такую брехню! Это все идет от высланных интеллигентиков, которых мы отправили в Европу. Они там распространяют о вождях всякую грязь, а Вы ее подхватываете. Чудовищно!
Вы имеете в виду «русский пароход»?
Да, да, именно его. Мы на нем всех этих реакционеров попросили удалиться от нового будущего страны.
Но какие же они были реакционеры. Там университетские профессора, литераторы, философы
Вот именно, философы! Только их философия была насквозь контрреволюционна. Все о Великой России твердили, об особом пути русского народа и прочих глупостях. Нет у русского народа никакого особого пути! Он отличается от европейских народов только своей неимоверной отсталостью и дикостью. Именно это мы и намерены вытряхнуть из него! А вот такие шептуны как Вы нам помеха!
Троцкий разошелся не на шутку. Глаза его сверкали, он перешел на крик. Ситуация накалялась. В этот момент в кабинете возник Поцелуев. Он подбежал к Льву Давыдовичу, что то пошептал ему на ухо и нарком стремительно вышел. А Поцелуев показал знаком профессору, что пора быстро ретироваться. Они вместе покинули кабинет и вышли на улицу. Стоял темный осенний вечер. Поцелуев повлек профессора по безлюдным улицам и вскоре привел к себе на квартирку на Кузнецком мосту. Пока шли, молчали. Лишь раздевшись в теплом и уютном уголке Поцелуева, продолжили разговор:
Ну что, побеседовал? спросил Порфирий с ухмылкой, а я тебя предупреждал, что он будет врать. Так оно и было. Я ведь разговорчик ваш подслушал.
Разве это прилично? устало поинтересовался Зенон.
Прилично печься о судьбе близкого своего, особенно такого неразумного, как ты, Сашхен. Вот вызывал бы нарком стражу и велел тебя расстрелять в течении 20 минут. Он ведь такой у нас, горячий. Поэтому я и пошел на преступление против моральных устоев, подслушал ваш идейный диспут. И, глядишь, в самый страшный момент закрыл бы тебя своим бренным телом Поцелуев заржал.
А профессор, уже отогревшийся от промозглого холода в диванных подушках Порфирия, начал приходить в себя от разговора.
«Как много пишут о Троцком, о его величии. Где оно? Какое величие я увидел? Он споткнулся на простейших вещах. На том, что сегодня неоспоримо. Но он, сам того не подозревая, был прав: Сталин отгоняет его от власти. Не потому что существует какая- то и теория перманентной революции, а потому что Троцкого нельзя допускать к ней. Для него русский народ быдло» думал он.
Расслабившийся Зенон задремал и услышал мелкую скороговорку Лейбы Бронштейна:
«Откуда Феликс узнал о моих встречах с Ходжсоном? Этот Зенон, что приходил в гости, явно ставил вопросы под диктовку чекистов. Зенона подослал Феликс, это точно. Но не мог же он подсушивать кабинет военного наркома! Откуда ему известно, как Ходжсон обсуждал со мной политическую ситуацию? Я это понял по вопросам и по выражению глаз подосланного критика. Да, тогда сказано было много. Официальный агент заливался соловьем, тоже хочет историю попасть, и заодно и Его Королевскому Величеству послужить. Теперь Феликс нашепчет этой троице таких сведений, что они меня загрызут. Ну и троица образовалась: Апфельбаум, Розенфельд и Джугашвили, в миру Зиновьев, Каменев и Сталин. Два обрезанных и абрек. Смертельная дружба! Только для кого смертельная? Если меня победят, то между собой схлестнутся. А кинжалом из них троих только Коба владеет. Эти два засранца пустобрехи и трусы. Он их выпотрошит как баранов. Будет им поделом! Как они на съезде по делегациям бегали, уговаривали завещание Ленина не зачитывать! Боялись меня вперед пропустить, самим в вожди захотелось. А ведь съезд ждал моей инициативы. Революционеры России любят меня и ценят, я в этом сто раз убеждался. Я для них настоящий вождь. Но если ни один из них свой голос в мою поддержку не подал я сам не пойду. Либо массы выносят своего кумира на поверхность сами, либо он плывет по лону времени в одиночестве и только история оценит его личность. Не вынесли меня массы. А ведь я в своей речи все сказал! Имеющий уши должен был услышать. Но троица все обстряпала и вместо Ильича назначили Рыкова. Рыкова! Кто он по сравнению со мной? Политический пигмей, не имевший к Октябрю никакого сравнимого отношения. Но теперь он председатель Совнаркома, а Каменев стал Председателем Совета Труда и Обороны. Не прощу им предательства!
Но сейчас нужно придумать какое-нибудь оправдание по беседам с англичанином. Там тяжелый материал, придавит меня. О чем мы говорили?
Во первых об усилении партии моими кадрами. Это было. Вскоре после нашего разговора еврейская компартия подала прошение о приеме ее в ВКП (б). Коба уперся, почувствовал опасность. Сопротивлялся изо всех сил. Но тут засранцы помогли. Все-таки своя кровь. Проголосовали «за». Я еще раз встречался с Ходжсоном. Потом я сумел продавить это решение через партконференцию. Наши влились в ВКП (б), сейчас почти все заняли неплохие посты. Усиление невероятное плюс мои сторонники в армии. Тут Коба ничего поделать не сможет, этот забег я выиграл. Все прошло демократическим путем, комар носа не подточит. Но успокаиваться нельзя. Заведет абрек на всех принятых особые списки и будет ждать своего часа. Не такой он человек, чтобы с подобными поражениями мириться. Каждый из семи тысяч принятых это моя опорная точка в партии. Его задача заключается в поддержке моей линии в собирании сил.
О чем еще говорили? Об американской родне, о Шиффе и дядюшке. А покойный Шифф засветился еще перед царской разведкой во время русско-японской войны, когда помогал микадо деньгами. Документы об этом перекочевали в ЧК из царского Генштаба. Тоже отягощающий момент.
Что о Животовском говорили? Говорили разное, хотя, впрочем, какая разница. О моих связях с дядей Феликс всегда знал. И никогда не думал, что я их прерву. В конце концов, мне американский паспорт не повредит. Может быть, это вообще моя последняя надежда. А в Америке мне без Абрама не обойтись. Имеющиеся счета конечно жизнь обеспечат, но политическую деятельность нет. Теперь как никогда ясно, какой нужный тыл мой дядюшка. Очень нужный.
Что еще обсуждали? Ах, да! Использование масонских лож для антисталинской пропаганды в Европе. Пусть англичане через масонские каналы в прессе завещание Ленина пополощут. Чтобы каждый европейский рабочий знал, каков новый состав Политбюро и лично товарищ Сталин.
Да, Феликс много знает. Он хитрый чекист, но и не действует сгоряча. Чувствительный очень. Где это видано, чувствительный председатель ВЧК? Когда Тухачевский на Варшаву шел и не очень бережно с польскими военнопленными обращался, так он телеграммами засыпал, чтобы не нарушали революционную законность. А Миша нарушал, давил шляхту как клопов. Миша человек крутой, беспощадный, настоящая опора в борьбе.
А уж про приговоренных к смерти ксендзов вспоминать смешно. Феликс истерику устроил: нельзя попов стрелять! Как нельзя, когда они контрреволюционной пропагандой занимались? Не простит мне Феликс работу против Сталина. Из своего поганого большевистского принципа не простит. Вот же порода людей появилась! Все с себя снимут ради принципа. Будто не из плоти и крови сделаны. Теперь Мехлис мне доносит, что обо мне плохие мнения ходят, мол заносчив, двадцать секретарей имею. Роскошью себя окружил и так далее. Но на то я и второй после Ленина человек в стране, чтобы быть особенным. Не такой, как этот серый мешок Коба! Он даже перед народом выступать не может. А когда я говорю замолкают пушки! Моя фамилия всегда стояла второй после Ленина. А теперь я борюсь за выживание! Я промолчал как рыба весь 12 съезд. А этот съезд должен был расправиться со Сталиным и сделать вождем меня! Как же я ненавижу этого грузина! Хитрая и коварная скотина, он постоянно наносит мне удары из-за угла. Ведь тупой и недалекий чиновник, а сумел внести раскол среди моих соратников. Мне не на кого опереться. Соратников много, но все не того калибра. Титаны нужны, а Коба всех титанов перессорил. Ненавижу, ненавижу его! Что у меня, депрессия или, может быть, страх? Неужели страх? Такого со мной никогда не было. Да, грузин берет верх в партии, берет верх, сволочь. Фракционная работа становится бесполезной. Надо решаться на военный переворот. Иначе вся огромная работа полетит псу под хвост. Многие годы беззаветной борьбы полетят псу под хвост. Не бывать этому, не бывать. Буду говорить с Тухачевским напрямую. Миша меня поддержит. За ним и его группой большая сила. По крайней мере, они между собой не переругались. Тухачевский, Уборевич, Гамарник, даже эти трое могут такую ударную группировку подготовить, что Сталин со своими конармейскими пастухами и маму позвать не успеет. Нужно говорить с Мишей».