Игрень встретил меня тихим ржанием, но стриг ушами, подняв голову, словно кого-то чуял в сопках. Я подтянул подпруги и, когда вскочил в седло, конь опять насторожился. Что за чертовщина!
Я повернул на север к Сарысу. Солнце стояло уже над краем Шоуль-Адыра и ветер заметно стих. На мелкосопочнике лежали причудливые тени. Копки на западе на вершинах сопок выдавались резко. Казалось, это не столбы из камня, поставленные неизвестно чьей рукой, а люди всадники, следившие за моим маршрутом.
Вот на гребне длинной сопки четверка странно сближенных копков. «Зачем поставили их в ряд?» подумал я и провел биноклем, ощупал склоны. Что за наваждение! Никаких копков! Куда они девались?
Когда подъехал к пустому гребню, меня словно кто-то дернул в сторону. Здравствуйте! Направо рядом два копка, которых раньше не было! Я посмотрел налево и там два копка, но ближе, не далее полукилометра! Один зашевелился Ба! Верховые! Я прильнул к биноклю.
Это были казахи в малахаях и чёрных ватниках. Они глядели на меня, приподнявшись на стременах, и выставляли ружья. «Наконец-то, баранкуловские молодцы!.. кольнуло в голову. Следят за мной»
Я посмотрел на дальних всадников вершина была пустой. Вернулся к левым и левые исчезли. Мне стало горячо. «Чесать в лагерь? Бесполезно! Что мой красивый русский конь против выносливых киргизских степняков! А может, мирные казахи? Но какого черта они двигаются из района Баранкула?» Пока я лихорадочно соображал, из-за ближайшей сопки высунулись две конные фигуры, за ними ещё две. Неизвестность, игра в прятки стали нестерпимыми. Я выдернул наган и, хлестнув коня, помчался к верховым будь, что будет! Игрень понес меня тряским раскидистым галопом.
Передние конники скользнули вниз, потом махнули задним, дескать: «Подождите!» и, вскинув ружья, покатили по подножию, чуть наискосок, ко мне по-видимому, охватывали с фланга.
Вот уже хорошо видны фигуры. Я различаю лица, снаряжение, одежду. Слева высокий, черноусый, хищный. Справа низкорослый, белокурый, круглолицый. Ружья наготове
Еще пять-шесть десятков метров и казахи осадили коней. Потом закричали, перебивая один другого и я скорее догадался, чем понял, что верховые спрашивают, что я за человек, откуда и куда еду.
Кто вы такие?! гаркнул я, остановившись.
Из ответных криков и энергичного махания на вершину сопки, где стояли два верховых, можно было догадаться, что там начальник, который разберёт, что и как.
Аксакал30! Толмач! Айда! понуждали меня казахи, наставляя ружья, вероятно, не замечая револьвера, который я прижимал к луке седла.
А ружья были дрянь я хорошо рассмотрел их, когда казахи кипятились. Обшарпанная короткоствольная «джонсонка» и перевязанный ремешками дряхлый дробовик, из которого, надо полагать, стреляли еще при Кенесары Касымове31. Можно было соглашаться на конвой с винтовками, но с подобной дрянью!..
Айда! решительно скомандовал я, подняв наган и выразительно мотнув головой на дальних верховых.
Казахи круто повернули коней и, не оглядываясь, помчались к сопке. Потом, распивая чай в палатке, они признались, что их смутил, как только я подъехал, не один наган, но и мой военный облик, бинокль и красивый рослый конь. Подумали «бас-урус-комиссар»32.
«Чем кончится вся эта история?» напряженно думал я, поглядывая на вершину, с которой уже спускались два конника.
Когда мы подкатили к сопке, я увидел юношу-казаха на сером степняке с двумя тюками по бокам и седобородого старика в лисьем малахае и русской «тройке» на чалом иноходце. Новые сапоги с широкими раструбами голенищ, доходивших до живота, серебряный убор уздечки, седла и камчика, осанка старика, конь все говорило, что это важная персона, начальник всей компании.
Аман! Здравствуйте! бросил он, ощупав меня с головы до ног пытливым властным взглядом.
Здравствуйте! ответил я, проведя наганом по гриве Игреня.
Кто вы такой?
Инженер руду ищу, указал я на молоток, висевший у седла.
А мы думали вор, бандит!.. Потому что непонятно, зачем одинокий верховой путается в Голодных сопках!
Я узнал (аксакал с акцентом, но свободно говорил по-русски), что казахи заметили меня давно, очевидно, когда я гонялся за архаром. Они проследили «вора» до могилы и решили накрыть его у родника.
Оказалось, что это «комиссия», которая спешит на Чу, на пограничный съезд по разбору баранты33 между Сыр-Дарьинской, Акмолинской и Тургайской областями.
И не боитесь нарваться на шайку Баранкула?
Султан Алтынов не боится Баранкула!.. вспыхнул аксакал. А на всякий случай и выдернул из-за голенища длинноствольный маузер, блеснувший темно-синей сталью, гостинец, почище вашего нагана да, пожалуй, и баранкуловских обрезов. «Экс-султан с маузером! Вот так фокус!» Я успокоил собеседника, согласившись, что маузер действительно «почище» почти винтовка.
Когда аксакал узнал, что я возвращаюсь к палаткам на Сарысу, он, просиявши, заявил, что было бы с его стороны большой бестактностью ехать мимо лагеря и не нанести визит русским инженерам. Я было заикнулся, что это совсем не по пути надо делать крюк в 1015 километров. «Четыре гостя! Самим жрать нечего!» Но аксакал возразил с очаровательной улыбкой, что какие-нибудь 1015 километров в сторону это такие пустяки для степных казахов, что и говорить не стоит.
«Езжайте! Веселей будет по дороге в лагерь. Бывшие султаны не так уж часты в глухой степи!» утешил я себя.
Беседа по дороге в лагерь вертелась сначала вокруг съезда и похождений Баранкула. Съезд, как я узнал, привлекал казахов не столько разбором претензий пострадавших, сколько последеловой шумихой и весельем: пирами, скачками, борьбой, за которыми забывались взаимные обиды. После съезда всё начиналось сызнова.
Потом разговор перекинулся на наши поиски и старинные разработки руд. Аксакал проявил необычайную осведомлённость в металлах и минералах и даже употребил несколько специальных терминов. На моё недоумение султан ответил, что он прошел курс гимназии, долго путешествовал и на своем веку прочел немало книг.
Когда мы подъезжали к лагерю, послышалось радостное ржанье Гнедого, соскучившегося по Игреню. Джуматай спал под телегой с коробом, раскинув руки, рядом лежал мой карабин, а у потухшего костра стояло ведро с холодной затирухой.
Я усадил гостя в глубине палатки и старик, сняв роскошный малахай, надел феску из белого сукна, украшенную красной кисточкой.
Это в знак того, что я посетил Мекку, сказал он, заметив мой удивленный взгляд.
Джигиты аксакала пошли бродить по лагерю, ощупывая горный инструмент, телеги, сбрую, заглядывая внутрь палаток, в ведро с варевом.
Джуматай так обрадовался землякам, что через полчаса уже наливал горячую затируху в деревянное кисе, которое подхватил «черноусый» и передал мне, а я поднес султану. Потом я подсовывал ему самые крупные и наименее грязные баурсаки и выуживал из ведра наилучшие экземпляры воблы словом, все шло по степному этикету.
Вероятно, казахи ехали со скудными запасами, потому что ели так, что «трещало за ушами» и, опорожнив ведро, принялись за чай, за которым кончили последний мешочек баурсаков, который Джуматай припрятал для начальника и Баймуханова.
После чая старик вытащил из жилетного кармашка маленький флакончик с зеленоватым порошком и предложил мне заложить насвай34. И тут я вспомнил про находку.
Вот где замечательный насвай! предложил я гостю полированную линзу. Если откроете, то так и быть, заложим вместе.
Белокаменная табакерка!.. удивился гость Откуда раздобыли?!
Нашел у подножия могилы, где вы собирались меня накрыть
Могилы?!.. изумился аксакал. Не может быть!
И тут я рассказал историю находки.
А что, если не табак внутри? спросил старик, понизив голос.
А что же больше?
Золото или, скажем драгоценный камень прошептал султан, как будто могли услышать джигиты, беседовавшие за палаткой с Джуматаем.
Драгоценный камень? Вы шутите!
Нисколько! Слыхали об Амурасане?
Джунгарский хан, который воевал с Китаем за независимость?
Который после разгрома бежал к сибирским казакам, с чего и начинается история табакерки Рассказать?
Сказки?
Зачем сказки!.. обиделся старик. Правдивая история, отец рассказывал. Когда Амурасан бежал, то перед Сарысу его настигли киргизы Абулхайра35. Если бы не русские казаки, случившиеся на Сарысу, пропала бы голова Амурасана и рубиновый перстень, который уже не приносил ему удачи, перешел бы на палец Абулхайра.
А табакерка?
Про табакерку дальше. Прошло много-много лет. И вдруг пронесся слух, что красный талисман Амурасана объявился на руке Султангазы внука первого джигита Абулхайра, того самого джигита, который настиг Амурасана на Сарысу. Как попал перстень в род Султангазы, осталось тайной. Одни говорили, что Амурасан подарил рубин командиру казачьей сотни, который полюбил сестру деда Султангазы, другие же что первый джигит Абулхайра продал совесть за драгоценный камень и пропустил Амурасана к казакам. Перстень объявился, когда хан Кенесары поднимал народ против русских, надвигавшихся с Иртышской линии, а Султангазы сделался любимцем хана. Вот тогда дед мой, кочевавший под Бугалами, и повстречался с Султангазы и угощался из его белокаменной табакерки.
Кенесары уходили в забалхашские пески, за обладателем рубина была наряжена погоня из его врагов. Султангазы бежал мимо могилы предков, где вы подняли табакерку, и спустился в лог проститься с дедами, как слышит сверху кричат аскеры, оставшиеся на карауле. «Погоня!» Тогда он, сдернув перстень с пальца, сунул его в табакерку под насвай и бросился из лога так рассказывал его товарищ, который остался цел. Султангазы исчез без следа. Куда девалась табакерка с перстнем? Бросил ее в могилу или сунул за голенище и потерял потом? И вот теперь
Рассказ султана распалил мое воображение. «А вдруг на самом деле рубин внутри? Чем чёрт не шутит! Не все же сказки!»
Думаете, теперь нашлась?.. Ну что же, давайте вскроем,. А что окажется внутри, поделим пополам!
Я попытался еще раз поддеть крышку концом ножа напрасно!.. Нагрел свечой наружный край линзы не помогло. Решили разбить табакерку. Я положил ее на десятифунтовую железную балду, которой разбивали большие камни и, направив острие зубила на верхний край коробочки нижний край придерживал аксакал, тюкнул молотком. Видимо, я не рассчитал удара. Табакерка, хрустнув, развалилась на куски. Увы!.. Ни золота и ни рубина Только какое-то коричневое ноздревато-губчатое вещество на стенках, которое, когда мы соскребли ножом, даже не запахло табаком.
Султан смутился и, высунувшись из палатки и взглянув на солнце, крикнул джигитам седлать коней.
Солнце заходило за Джаман-Тагалинские порфировые сопки, ветра не было. На степи лежали непомерно вытянутые тени. Возле иноходца почтительно стояли Джуматай и «черноусый».
Когда высокий гость поднёс ногу к посеребрённому стремени, я поддержал его под левое, а «черноусый» под правое плечо. Легко поднявшись на седло, старик тронул повод, но потом, пригнувшись к гриве Чалого, повернулся в мою сторону.
Дайте мне на память осколок табакерки попросил он тихим голосом.
К ночи вернулись голодные начальник и Баймуханов, которых мы ожидали к вечеру завтрашнего дня. И тут-то мне здорово влетело за съеденные баурсаки.
Утром я рассказал о происшествиях, утаив про табакерку. Баймуханов заявил, что о султане Алтынове никто в районе не слыхал и аксакала, подобного описанному мной, никогда не видывал. Тут мне еще раз влетело за привечивание «бог знает каких людей, может быть, бандитов, которые, наконец, ограбят лагерь».
После завтрака начальник чуть-чуть отмяк и я, показав ему осколок табакерки, спросил, из какого камня она вырезана.
Начальник повертел, попробовал ножом, посмотрел на свет прозрачный край обломка.
Монгольский пагодит! удивился он. Самый лучший фигурный камень в мире! Где нашли?!
И я рассказал начальнику всю историю белой табакерки, которую поведал мне Алтынов.
23 августаСегодня свалились нежданные гостинцы.
Проезжавшие по тракту на двух подводах русские поселенцы со Спасского завода заметили палатки на Сарысу и, хотя до нас не менее 5 верст, завернули покалякать с инженерами.
Уж больно скучаем по Расее признались они.
Мы этому легко поверили, потому что земляки, развязав большой мешок, вытащили оттуда два спелых арбуза и десяток свежих огурцов и поднесли нам.
А разве не Россия здесь? спросили мы.
Какая ж тут Расея!? Ни кустика, ни настоящей травки, ни воды!
И пошли, пошли
Начальник велел напоить гостей чаем и, вытащив из-под заветного замочка мешочек с сахаром, дал всем по кусочку, в том числе мне и Баймуханову.
Чего только мы ни наслушались от земляков за два часа их пребывания. Вот, к примеру, такой, как они выразились, «хвакт». Шел по тракту прошлым летом большой обоз переселенцев из Акмолы в Верный. И вот, на спуске к Моинты выскочила из-за сопок шайка в 40 человек. Переселенцы стали защищаться. В результате перестрелки барантачи потеряли двух убитыми. Наутро прискакал дозорный и сообщил, что движется целая орда. Переселенцев вскоре окружило кольцо вооруженных верховых, человек 200, которые потребовали за убитых 200 голов крупного скота. Переселенцы отказали, потому что такого количества скота в обозе не было. Тогда, согласно своему закону, барантачи потребовали за двух убитых двух русских. Долго торговались. К вечеру второго дня переселенцы сдались. Куда деваться! Кругом глухие сопки на сотни верст! И выдали двух дедов: одного слепого, а другого немого. Киргизы забрали их и тут же скрылись.
24 августаЯ на вершине высокой сопки Быр-Назар. Намечаю базис и опорные точки предстоящей съемки юго-западного сектора. Далеко внизу на зеленом островке белеют два квадратика. Два муравья шевелятся около сизого дымка Джуматай и Баймуханов стряпают в дорогу баурсаки. Через час двинемся в последние маршруты маршруты по пересеченной местности на колченогом транспорте и со скудными запасами муки, сала, воблы, которых едва ли хватит на восемь дней.
У меня в руках, с позволения сказать, карта голубовато-серый лист помятой кальки, на которой показано пять кружков пять главнейших сопок и больше ничего: ни горизонталей, ни речушек, ни могил. Какой простор для глазомерной съемки!
Я разглядываю пустую кальку и соображаю, как мы справимся в такой короткий срок со съемкой раскинувшегося на 3040 верст нагромождения пустынных сопок, ощерившихся на горизонте гранитными зубцами хребта Ортау.
Восемь лагерных стоянок, два пересечения с северо-востока на юго-запад по 40 верст и ежедневные двадцативерстные маршруты я по одной, а начальник по другой стороне обоза. Баймуханов охраняет и направляет движение подвод, выбирает места лагерных стоянок, а когда стемнеет, сигнализирует нам с сопок криком, огнём, а то и выстрелами из винтовки. Таков план съемки в последнем секторе.
Ночи уже становятся прохладными, хотя днем по-прежнему печет немилосердно. Я зябну под тощим одеялом приходится накидывать на себя еще шинель и полушубок.
28 августаСтоим в восьми верстах от южной границы сектора в предгорье Аюлы у ручейка, впадающего в Талды-Эспе, притока Сарысу. Кругом граниты. По руслу лога