Лишь на чувства мне и остается уповать, печально согласился Филипп. Но чувства привилегия низших слоев общества. Поднявшись по иерархической лестнице общества чуть выше, становится ясно, что чувства мало кого волнуют, что деньги и влияние куда более ценный ресурс. Разумеется, тебе, гардеробщице, начитавшейся дешевых романтических романов и посмотревших столько нелепых пьес кажется, что все самое важное в отношениях лежит в области чувств. Знаешь почему чувства удел нищих? Потому что кроме чувств у нищих ничего нет.
Слова Лавуана прозвучали резко даже для него самого. Сказав столь ужасные вещи, он понял, что не стоило так серчать на бедную Фриду, что это вовсе не ее вина, что она наоборот, имея столь низкий социальный статус, может разговаривать на весьма серьезные темы. И вся благодарность, которую она получила это упреки от влюбленного дурака.
Может я и нищая, мсье Лавуан, на глазах немки выступили едва заметные слезы, но не бесчувственная. Может кроме чувств у меня не так уж и много, но чувства сами по себе тоже несут большую ценность, которую вы там, она указала пальцем куда-то в потолок, не видите сквозь туман других благ.
Филипп был растроган до глубины души. Слова Фриды музыкой звучали у него в ушах, ибо они имели смысл, который был вполне способен нарушить его собственные представления об устройстве общества. Разгоряченный этими эмоциями, чувствуя стыд за ту обиду, что он нанес девушке, Лавуан схватил Фриду и крепко прижал ее к груди, стараясь оградить от ужасных слов, что он сам же и произнес. Немка лишь тихо посапывала в старую жилетку писателя, мало-помалу отходя от неприятного разговора.
Прости меня Фрида, глаза Филиппа увлажнились, но он не придал этому значения.
Ничего, ответила девушка, не поднимая головы. В Ваших словах есть доля истины, пусть мне и неприятно ее слышать.
Я прошу прощения не только за сказанные слова, Лавуан отстранил немку от своей груди, но за то, что намерен попросить тебя сделать.
Фрида стояла, потупив взор. В глазах отчетливо читался страх. Тут на лестнице послышался звук закрывающейся тяжелой двери и топот каблуков, столь отчетливо различимый в ночной тишине. Фрида, не дожидаясь слов Филиппа, будто ужаленная бросилась к входной двери, с легкостью ее отперла и, едва высунув свой пятачок, принялась разглядывать лестничную площадку.
Еще не спишь, Фрида? на лестнице, где-то на ее середине, судя по отдаленности доносившегося звука хотя Филипп не мог сказать наверняка спросила Мелани.
Нет, не сплю, в голосе Фриды слышалась грусть. Куда ты в такой час, Мелани?
К Виктору, ответила Мелани так, словно это было само собой разумеющимся. Не хорошо я с ним обошлась. Он проделал большой путь, чтобы добиться меня. Пусть он сам мне не интересен, но относится к чувствам человека с таким пренебрежением нельзя.
Кажется я понимаю.
Сердце Филиппа замерло. Диалог девушек трогал его до глубины души по нескольким причинам. Привязанность Мелани к Виктору оказалась не такой призрачной, как описывала Фрида, и убирать такого статного человека как Моро с доски было еще рано. Помимо этого, Лавуан опасался, что немка, имея желание свести его с Мелани, выдаст француза с потрохами, скажет, что сейчас он здесь, в ее квартире, и заставит Мелани поговорить с Филиппом. Будь у писателя возможность, он тотчас бы запер дверь и увел Фриду подальше, но так поступать было никак нельзя, ибо это только ухудшит уже и без того накаленную ситуацию.
Будь осторожна пожалуйста, сказала Фрида и, будто услышав мысли Филиппа, закрыла входную дверь.
Немка, обессилев от наплыва эмоций, коих, судя по изможденному бледному лицу, она испытывала в огромном количестве и никак не в меньшей степени, чем Лавуан, схватилась за сердце. Филипп понимал ее состояние. От усталости он и сам был готов прямо сейчас упасть бревном хоть на какую-нибудь кровать и уснуть, забыв все то, что сегодня произошло. Но Филипп Лавуан был не таков. Он не мог бросить дело на полпути. По крайней мере не сегодня.
Я должен у тебя кое-что попросить, француз встал на колени перед Фридой, чтобы их глаза были на одном уровне. Знаю, что просьба моя ужасна и бесчестна, но боюсь, что загнан в угол столь могучим противником, Филипп тяжело вздохнул, слова не хотели покидать его легких. Я прошу тебя прошу тебя позволить мне попасть к Мелани.
Фрида не вполне поняла просьбу это читалось в ее голубых глазах. Казалось, немка не может поверить во всю дикость сказанного. Не могла представить, что столь высокий, по ее мнению, человек может просить о столь низменном коварстве. Потом, помотав головой, словно пытаясь стрясти наваждение, девушка встала, молча подошла к висящей кофте и вытащила оттуда связку ключей.
Это и правда бесчестно, мсье Лавуан, Фрида с лязгом, отражающимся от стен, протянула связку Филиппу.
Лавуан не решался ее взять. Может это была трусость, может гордость, но ключи на протяжении нескольких секунд так и покоились к маленьком кулачке Фриды. Затем, взяв девушку за запястье, Филипп потащил ее к выходу. Фрида не сопротивлялась, молча давая понять, что она все понимает и согласна подчиниться Филиппу. В душе писателя было неспокойно. Вся эта сцена, где он, такой аристократичный и романтичный, чувствующий, по его собственным убеждениям, людей с полуслова, а иногда и с полдействия, силой тащит бедную немку на грех, который даже ее вера не способна будет смыть, стыдила «великого деятеля искусства». Быстро пройдя по лестничной площадке, пара добралась до двери мадемуазель Марсо, и Фрида, все быстро поняв и приняв, в спешке нашла нужный ключ, вставила в проржавевшую замочную скважину и дважды повернула его. Дверь распахнулась. Свет немка включать не решалась. В ее представлении открыть дверь чужого дома это одно, но рыться или даже просто трогать чужие вещи настоящее преступление. Филипп такими нормами морали скован не был, но подождал около двадцати секунд колеблясь из-за одной мысли о том, что Мелани, возможно, еще не ушла так далеко, что стоит ей просто повернуть свою голову, как она увидит свет в окнах квартиры и сразу все поймет. Страх этот не продлился долго, и Лавуан нащупал выключатель, нажав который, француз озарил светом просторную комнату.
Квартира была полупустой. После захламленного жилища немцев, этот дом казался бесхозным, нелюдимым. В углу стояла большая кровать, которая могла с легкостью поместить троих людей. При виде такого ложе, Лавуану сделалось худо от мыслей о происходивших на этом месте сношений. Филипп зажмурил глаза, пытаясь подавить эти мысли и, открыв снова веки, устремил свой взгляд на стоявший посреди комнаты мольберт. На мольберте красовалась картина в духе столь популярного ныне модерна. Филипп в искусстве ничего не смыслил, оттого картина произвела на него огромное впечатление. На ней сидела одинокая девушка в красивом бордовом платье, точь-в-точь, как то, в котором еще утром щеголяла Мелани, и, сложив руки на столе, смотрела куда-то вдаль через открытое окно. Удивительно, что окно, располагавшееся в квартире, находилось ровно там же, куда смотрела и девушка с картины, отчего в голове писателя сложилась своеобразная рекурсия, которую он, едва уловив, неподдельно улыбнулся и даже немного рассмеялся. На вопрос Фриды о причине смеха, француз только махнул рукой, не став ничего объяснять немке, которая, как подумалось Лавуану, все равно не поймет всего великолепия этого наблюдения. В углу, на небольшом комоде из красного дерева, покоилась скрипка. Пыль, осевшая на инструмент, ясно давала понять, что скрипкой не пользовались очень долго. Подметив это, Филипп почувствовал себя настоящим детективом из дешевых романов, наводнивших современную прозу. Наконец, пройдя по скрипевшему под ногами паркету к окну, француз оказался возле небольшого шахматного стола. Фигурки были металлическими, вырезанными явно опытными руками, отчего и стоимость их, по мнению писателя, должна была быть большой. Должно быть подарок.
Она художница? словно отойдя от транса, в котором пребывал последние несколько минут, спросил Лавуан.
Это ее хобби, грубые пальцы Фриды едва коснулись рисунка. Насколько я знаю, она не зарабатывает этим на жизнь. Но выходит красиво, Фрида наклонила голову, словно оценивая картину подруги.
А чем же зарабатывает? Филипп начал многозадачно смотреть в грязное окно, пытаясь разглядеть пустую улицу.
Я не знаю, пожала плечами девушка. Наверное родители обеспечивают ее.
Или ухажеры Лавуан начал стучать костяшками в и без того потрескавшийся подоконник.
Фрида не стала отвечать. Было ясно, что сама ситуация была ей неприятна. Ей хотелось поскорее уйти из этой квартиры, проводить Лавуана и скрыться в суете своих забот, забыв этот инцидент. Филипп это прекрасно понимал, как и то, что Фрида, хоть и близка к Мелани, в сущности, почти ничего не знает о ее жизни. Пусть француженка и доверила Фриде ключи от своего дома, пусть она и позволяет ей подрабатывать уборкой, но в свою личную жизнь таких людей не пускает, что, по мнению Филиппа, было верным решением.
Не думаю, что Мелани такая Фрида, не зная, как ей скрыть свое волнение, топталась на небольшом пяточке, заставляя подгнившие половицы скрипеть под весом ее тела.
Филипп быстрым шагом подошел к немке, схватил ее за плечи и, смотря прямо в глаза, отражавшие свет старой лампы, произнес:
Спасибо тебе за все, Фрида. Ты взяла на свою душу тяжкий грех, я знаю это, и потому, отблагодарю тебя как сумею и так скоро, как представится случай. Прошу тебя не извещать мадемуазель Марсо о нашем визите в ее квартиру. Пусть сегодня я узнал о ней немного, но достаточно для того, чтобы с уверенностью сказать я хочу сражаться за эту девушку.
На глаза Фриды накатили слезы. Сюжеты многочисленных пьес, просмотренных ею за годы работы в театре, происходят сейчас наяву и она принимает в них может быть не самое важное, но как ни как участие.
Хорошо, мсье Лавуан, сказала Фрида уходящему прочь Филиппу. Я буду молиться за ваши чувства. Надеюсь у вас все сложится замечательно.
Последних слов Филипп почти не слышал. Мелани Марсо прочно засела в его голове и не собиралась отдавать ни пяди места для других мыслей. В полном беспамятстве писатель мчался сквозь темноту ночи, сквозь свет дорожных фонарей, сквозь толпу пьяниц и немногих работяг, что только сейчас освободились от дел, к своему дому, чтобы наконец привести мысли в порядок, чтобы наконец расставить все точки. Но мрачность улиц давила на сознание. Зачем ты снова пытаешься любить? Вернее, зачем ты снова собираешься притворствовать? Паучиха шла за Филиппом, не отставая ни на шаг, словно порхая в длинном платье. Ее присутствие вызывало тревогу, но вместе с тем, было чем-то знакомым и давно понятным. Очередная жертва твоих фантазий, твоих иллюзий, которыми ты одурманиваешь девушек. Может они и верят, что ты великий творец, что будь они с тобой, их непременно накроет ореол славы, которым ты, по своим нелепым убеждениям, окружен с детства. Им ты это можешь внушить. Но, родной, нам с тобой правда давно известна. Ты не гений. Даже не творец. Просто притворщик. Слабый, недостойный существования притворщик.
Филипп ускорил шаг, пытаясь убежать от темных мыслей, но чем быстрее шел он, тем быстрее порхала паучиха. Как бы ни старался он запутать ее извилистыми переулками, узкими лестницами, рыночными прилавками, спутница не собиралась оставлять француза.
Уйди от меня! Я не хочу это выслушивать! Все твои слова одна сплошная ложь! Ты всю жизнь стоишь на моем пути, мешая мне обрести счастье!
Ты действительно считаешь себя достойным счастья? Ты, со всеми своими изъянами, своим скверным характером, со своей лживой натурой! Посмотри, что ты только сегодня натворил! Погубил сразу двух девушек! Приворожил одну, которая, быть может, уже на днях сыграла бы свадьбу с видным военным! Вторую и вовсе заставил пойти на грех: ворваться в дом подруги, которая доверила глупой Фриде ключи!
Я не могу быть повинен в чужих грехах. Она сама сделала такой выбор. Да, я был груб с Фридой, да она не заслуживала такого отношения, но я ни к чему ее не принуждал.
Какая изворотливая ложь! Надавил на хрупкую девушку, силком отвел ее к двери, предварительно оскорбительно унизив, и заставил, и никаким другим словом этого не описать, именно заставил ее открыть дверь, которую сам открывать просто боялся, да и отворять которую было никак нельзя. Что самое страшное ты сам все это прекрасно знаешь. Просто снова отговариваешься дабы обмануть самого себя.
Филипп перешел на полноценный бег. Врезаясь в гладкие стены, спотыкаясь о ступеньки, перелетая через ограды, француз оказался запертым в тупике одной из улиц. Белая стена, высоты которой казалось не видно вовсе, оказалась непреодолимой преградой. Обернувшись, он увидел лишь силуэт маленькой паучихи, неторопливо идущей, казалось слегка подпрыгивающей в свете тусклых уличных фонарей прямиком к Лавуану. Едва она зашла в проулок, свет, озарявший улицу, исчез и девушка растворилась во мраке ночи. Но лишь спустя мгновение, Филипп понял, что она никуда не уходила, что существо, преследующее его, пусть и привычное, но теперь так сильно его пугающее, разрослось в темноте и на свет луны, выглянувшей из-за туч, вылезло полное тело монстра. Восемь гигантских глаз уставились на писателя, столько же ног, медленно перешагивающих одна за другой, подносили огромное черное тело паучихи все ближе и ближе к писателю.
Ты урод. Слова казалось эхом отражались от стен и доносились до Филиппа звоном бесчисленного количества колоколов. Ты разрушаешь все, что любишь. Скольких ты уже погубил? Когда же ты поймешь, что лучше бы тебе просто лечь и подохнуть здесь, в этом грязном переулке.
Филипп заткнул уши. Звон колоколов становился невыносим, как и слова этого существа. Обессилев от всех событий, под тяжестью собственной слабости, Лавуан упал на землю и свернулся в надежде, что все наладиться само собой, что голос уйдет, что его страданиям будет положен конец.
Умри уже наконец! Как же ты жалок! Лежишь здесь, как побитая собака! Никакой чести! И после этого, ты еще мнишь себя кем-то?! После этого твой язык поворачивается называть себя «творцом»? Паучиха подошла совсем близко, нависнув страшной черной тучей над скрючившимся Филиппом и продолжала говорить до тех пор, пока писатель не потерял сознания.
Спи спокойно и надейся, что никогда не проснешься.
~ III ~
Не гоже так в грязи валяться.
Низкий голос с грубым акцентом раздался где-то высоко над головой Филиппа. Едва продрав залипшие от глубокого сна, глаза, Лавуан был ослеплен копной рыжих волос. Фрида Нашла меня
Все хорошо, мсье Лавуан? голос стал еще грубее и будто ближе.
Карим глазам француза предстала вовсе не маленькая немка, а ее большой кузен. Вместо миловидного, как сейчас осознал писатель, пяточка Фриды, все внимание героя было акцентировано на выдающимся лбу немца, который, как казалось отсюда снизу, занимал не менее половины всего лица. Боже, Аполлон бы в голос рассмеялся с такой рожи. Грязная густая борода, поглотившая вторую половину лица, также выглядела некрасиво, приютив на себе сажу и грязь, а может и вовсе какую-нибудь живность. От этой мысли Лавуана передернуло, что, однако, помогло ему подняться быстрее с пыльной дороги.
Все хорошо, отряхиваясь, промямлил Филипп. Ничего такого, к чему бы я не был привыкшим. Ты как тут, Хельмут?
Немец стоял, одаривая происходящее вокруг исключительно тупым взглядом. Несмотря на то, что у Фриды и Хельмута глаза были нежно-голубого цвета, тот свет, что исходил от очей сестры, никак не был сравним с тяжестью и мрачностью взора брата. Казалось, что все то варварское, что зачастую приписывается немцам французами, отразилось именно на Хельмуте и на нем одном, ведь второго такого варвара найти в округе не получится. Из-за своей внешности немец, само собой, сильно страдал. Работу он мог найти только самую грязную и неприглядную, ту, за которую обычный француз едва ли возьмется. Благо, телосложение позволяло ему выносить тяжелейшие нагрузки. Пусть Хельмут и не был высок или особо мускулист, но, будучи исключительно жилистым, выполнял такие задания даже лучше многих именитых мастеров. Руки его были похожи на загородный пейзаж, где вены это полноводные реки, ярко выделяющиеся на фоне белоснежной кожи, волосы могучие осенние, из-за своего характерного рыжего цвета, деревья, а шрамы, коими руки изобиловали, были похожи на небольшие карьеры. Немец, будучи человек простым и, не побоюсь этого слова, незатейливым, едва ли мог сам разглядеть всю красоту своих рук, но Лавуан, чувствовав себя, по его собственным словам, гением, легко мог различить эту великолепную картину.