Чего изволите-с юноша?
Приказчик не собирался угодничать, и даже это «чего изволите-с?» прозвучало, скорее, лениво, по привычке. Да и что за покупатель из гимназиста? Служащие аптечной торговли Вахтёра и Ко привыкли к оптовым закупкам на десятки, а то и сотни рублей здесь снабжались многие московские аптеки.
Мне, пожалуйста, три банки желатина и он ткнул в картонные цилиндры, стоящие на полке. И банку камфары. А ещё мне нужен глицерин. У вас есть глицерин?
Приказчик снисходительно усмехнулся.
А чем мы, по-вашему, здесь торгуем, башмаками, или, может быть, квашеной капустой? Чтобы на аптечном складе, да не было глицерина? Таки да, их есть у нас! Вам сколько надо, молодой человек пуд, полпуда?
Уши гимназиста вспыхнули.
Нет, что вы, мне всего семь золотников
Всего!.. скривился приказчик. К вашему сведению, у нас здесь солидная торговля! Банка с глицерином два фунта, меньше не продаём. Будете брать?
Буду, куда ж деться вздохнул Матвей, успевший прикинуть, во что ему обойдётся этот «мелкий опт». А скажите, азотная кислота у вас имеется?
Азотная кислота? удивился приказчик. Имеется, конечно. Только она в вёдерных бутылях, меньше тары нет.
Не гимназист помотал головой, Это слишком много, мне столько не надо. А скажите, если я зайду со своей бутылочкой вы не сможете мне отлить? Я заплачу, сколько скажете!
Приказчик снова хмыкнул, на этот раз добродушно.
Вы что, юноша, думаете, что наше заведение будет делать гешефт на такой незаметной ерунде? Приносите, конечно, отпустим по правильной цене. Только смотрите, чтобы пробка была притёрта, а то пары азотной кислоты это, знаете ли, та ещё радость. Оно вам надо, я спрашиваю?
Хорошо, тогда я завтра зайду засуетился Матвей, роясь по карманам. Сколько с меня за глицерин и желатин?
Когда гимназист ушёл, неловко волоча под мышкой покупки и стопку учебников, Шмуль Гуральник проводил его задумчивым взглядом, не забывая скрести пальцами, ногти на которых имели неопрятные траурные каймы, в своей редкой бородёнке. Желатин глицерин камфара азотная кислота? Где он уже встречал этот перечень компонентов?
Ему понадобилось не больше пяти минут, чтобы вспомнить. Сообразив, в чём дело, приказчик зачем-то кинулся к входной двери, вернулся, нашарил листок, на котором были перечислены покупки, сделанные гимназистом и старательно, на мелкие клочки изорвал. И принялся гадать, что он скажет юному прохвосту, завтра, когда тот придёт за кислотой.
А может, лучше вовсе ничего не говорить? Зачем ему эти вырванные годы, как говорит тетя Бася из Егупца? Лучше сказаться больным и договориться с Моисеем Левиным, чтобы тот подменил его тот не знает ни о желатине, ни о глицерине и продаст гимназисту азотную кислоту с чистой совестью.
Приказчик давно лет состоял при аптечной торговле и прекрасно разбирался в химических реактивах. И он, как и любой московский еврей, знал, кто такие Гольденберг и Арончик[4].
Но разве это его дело? Он, Шмуль Гуральник продаёт людям аптекарские товары, и Бога ради какой бы этот ни был Бог, оставьте его уже в покое!
III
Российская Империя
Где-то между Санкт-Петербургом и Москвой.
Поездку в Москву Остелецкий откладывать не стал. С утра, перекусив в студенческом трактире странный выбор для человека, вполне могущего позволить себе столик в ресторане Николаевского вокзала, но у Вениамина и на это имелись свои резоны. За трапезой он переговорил с тощим молодым человеком в шинели Училища Правоведения, причём правовед что-то горячо втолковывал собеседнику, а под конец, воровато оглянувшись, сунул тому в ладонь сложенный в несколько раз листок.
На том рандеву (несомненно, условленное заранее) и завершилось. Правовед отправился по своим делам; Вениамин же, прикончив порцию яичницы и свежевыпеченный крендель, запив всё это крепким чаем, подхватил саквояж и пошёл искать извозчика. До отправления московского экспресса оставалось меньше полутора часов, так что следовало поторопиться.
По истечении этого срока Остелецкий вошёл в синий вагон второго класса, предъявив, как это и полагается, усатому краснолицему кондуктору билет и плацкарту. Тоже, между прочим, невозможное дело для настоящего флотского строгим, хотя и неписанным сводом правил было категорически не рекомендовано ездить в вагонах второго класса и, конечно, пользоваться конкой. Его же статус офицера по Адмиралтейству позволял и то, и другое; чем он и воспользовался, устроившись у вагонного окна и достав из саквояжа давешний бювар. Поездка предстояла долгая, и потратить время следовало с пользой.
«Ашинов Николай Иванович. Несомненный авантюрист, получающий искреннее удовольствие от своих затей, буквально упивающийся ими. Причём это относится к любой стороне его жизни всё в нём противоречиво, всё окутано плотной завесой тайн и мистификаций. Начать хотя бы с происхождения: то он выходец из терских казаков, с отрочества ушедший «гулять» за границы отечества, то некий загадочный «вольный казак» странная для русского слушателя формула, охотно сглатываемая иностранным слушателем, падким до экзотики.
В официальных бумагах Министерства Внутренних дел, он значится то сыном пензенского или саратовского купца, то как мещанин из Царицына, то вообще уроженцем области Терского казачьего войска. Отец его владел девятьюстами десятинами земли в Царицынском уезде, полученной им якобы в подарок от бывшего своего барина, женившегося на его дочери. То есть некоторая авантюрная жилка была у этой семье в крови и Николай Ашинов унаследовал её целиком.
Будущий «атаман вольных казаков» окончил царицынское уездное училище, поступил в Саратове в казённую гимназию, но окончить её не смог, поскольку был изгнан за неуспехи в учёбе и дурное поведение. Вернувшись в Царицын, он некоторое время зарабатывал верблюжьим извозом, но позже научился извлекать пользу из своего неоконченного гимназического образования составлял для царицынских торговцев бумаги юридического характера, а иногда даже представлял их интересы в суде.
Но карьера доморощенного адвоката не привлекала прирождённого авантюриста хотя и помогала добывать средства для сравнительно безбедного существования. Отцовское «имение» к тому времени было продано за долги, и от всех девятисот десятин остался лишь крошечный клочок земли, островок на Волге. Ему-то Ашинов и обязан своей первой скандальной известностью пока лишь в масштабах уезда.
Дело в том, что царицынские обыватели издавна ловили здесь рыбу, косили сено, заготавливали хворост, и вообще пользовались островком, как общественным владением. Власти, к которым Ашинов обратился с требованием оградить его собственность от вторжения посторонних, защитить свою эту собственность, предпочли устраниться; судебная тяжба тянулась долгие месяцы, а тем временем островок оставался проходным двором, где каждый творил, что хотел. И тогда он решился утвердить свои права силой. Он нанял две дюжины дагестанских горцев из числа сосланных в Царицын за участие в восстании, и запретил не только приставать к острову, но даже ловить возле него рыбу. Горцы, которые несли службу ревностно, охотно пуская в ход не только кулаки, но и плети и дрючки, навеяли на обывателей такой страх, что те оплывали островок десятой дорогой. Царицын полнился рассказами о свирепых головорезах-кавказцах, подогревавшихся в особенности по ночам, когда всякий желающий мог видеть горящие над тёмной водой костры и слышать протяжные песни на чужом языке, исполняемые гортанными голосами. Это было сущее разбойничье гнездо, и тем более было удивительно, что подобное самоуправство в итоге сошло Ашинову с рук. И эта первая одержанная победа, насквозь пропитанная духом авантюры, убедила молодого человека, что наглость и бесцеремонность могут при правильном подходе привести к успеху»
Остелецкий отложил листок и взглянул в окно. Апрель давно перевалил за середину, но поля были покрыты снегом, ноздреватым, посеревшим, пропитанным талой водой. По обочинам торчали деревья с чёрными, изломанными, словно костлявые руки мертвецов, ветвями; в стороне то и дело мелькали то домик обходчика, то покосившийся амбар, то кучка изб, крытых почерневшей соломой придорожная деревенька. Больше смотреть было решительно не на что, и он вернулся к бумагам.
«Царицынские подвиги Ашинова стали началом его скандальной известности. Через два года он объявился в Петербурге, где принялся ходить по просветительским и благотворительным обществам, а так же по редакциям газет. От того, что он там рассказывал, вытягивались физиономии даже у столичных репортёров, съевших собаку на высосанных из пальца сенсациях. Но наглость берёт не только города, но и кабинеты главных редакторов; к тому же Ашинов в очередной раз пустил в ход своё незаконченное гимназическое образование, и «сказочнику», умеющему гладко выстроить свою речь и заинтересовать слушателей, поверили. Не все, возможно но ведь лиха беда начало?
В самом деле, мудрено было принять мюнгхаузеновские байки о казачьей вольнице, триста лет назад гулявшей по южному приграничью, а когда Россия железной рукой навела там порядок перебравшейся в сопредельные азиатские государства. Если верить Ашинову, то в диких горах Анатолии, Курдистана, Турецкой Армении, в камышовых плавнях Прикаспия и по сей день обитает великое множество «вольных казаков». Они унаследовали образ жизни своих лихих предков: не сеют хлеб, не разводят скот, живут с охоты, рыбной ловли, а по большей части зарабатывают на существование, нанимаясь в охрану купеческих караванов. И вот этим самым «вольным казакам» надоело скитаться на чужбине и складывать буйны головы за чужие барыши, в безвестности, далеко от могил пращуров. Считая себя верноподданными русского царя, они решились просить прощения за былые грехи, свои и предков, и просят разрешения вернуться в пределы Отечества, и не куда-нибудь, а на Черноморское побережье Кавказа, где собираются основать новое, Черноморское казачье войско. Сам же Ашинов, человек образованный, но не чуждый духа «вольных людей» и пользующийся их всемерным доверием, взялся представлять интересы «вольных казаков» перед российскими властями для чего и явился в Санкт-Петербург.
Следующие несколько страниц на них шла речь об усилиях Ашинова, направленных на реализацию этой затеи, о поисках высокопоставленных покровителей, о первых опытах в привлечении средств через благотворительные и прочие общества, о планах создания в окрестностях Сухума «станицы Николаевской», на каковые планы тамошнее начальство выделило двести четвертей муки и тысячу семьсот рублей, каковые ценности были немедленно разворованы, Остелецкий пролистал без особого интереса. Итог был ему известен: авантюра с Черноморским войском оказалась сплошным надувательством, но обрушившись с громким треском и пылью она, как ни странно, не похоронила под своими обломками своего вдохновителя»
Состав замедлил ход и остановился, лязгнув вагонными буферами. Со стороны площадки кондуктора послышалось бряканье колокола: «Станция Бологое, стоянка час!» Вениамин сложил бумаги в саквояж, надел шинель и вместе с другими пассажирами направился к выходу из вагона. Ресторан на этой станции, служащей своеобразным водоразделом Николаевской железной дороги, соединяющей старую и новую столицы, не может не быть приличным, да и уму дать некоторый отдых не помешает, вернуть восприятию былую свежесть и остроту и, несколько долгим изучением документов. Когда поезд тронется он вернётся к этому занятию.
* * *
Российская Империя
Николаевская железная дорога.
Станция Бологое, далее везде.
Три коротких гудка, звон станционного колокола, которым ответило звяканье колокольчика кондуктора «поезд отправляется!» Залязгали сцепки, застучали реборды на стыках, унылые станционные строения поплыли в окошке назад, уступая место столь же унылому пейзажу, состоящему из серого снега, чёрных голых ветвей, да покосившихся домишек. Вениамин открыл извлечённый из саквояжа бювар, попутно пожалев о слишком уж быстро закончившемся отдыхе. Можно, конечно, попредаваться блаженному ничегонеделанью ещё с полчасика но в апреле темнеет довольно рано, а при тусклых огоньках вагонных свечей, которые с наступлением сумерек зажигает кондуктор, не очень-то почитаешь. Это была газетная статья из французского, судя по надписи под рисунком, издания. С литографического портрета на Вениамина смотрел человек в черкеске, с копной буйных волос и широким лицом, обрамлённым густой бородой. Здесь же были приложены несколько вырезок с описаниями внешности Ашинова, данными разными людьми, по-разному к нему относившимися. Вот, к примеру, газетная статья, приводящая слова французского финансиста де Константена, большого поклонника «вольного атамана. «Выражение его лица было кротким вопреки светлой бороде, которая, соединяясь с волосами того же цвета, делала нимб у его лица и походила на львиную гриву. Его глаза были голубыми, а руки деликатными и женственными».
Остелецкий покачал головой: это почти поэтическое описание контрастировало с другим, сделанным ашиновским недругом, литератором Лесковым: «Коренастый, вихрастый, рыжий, с бегающими глазами». А вот как отзывается о нём известный петербургский публицист Валериан Панаев: «Ашинов, вообще, был редкий тип, необычайной энергии и смелости. Он обладал благородными инстинктами, широким и тонким политическим умом; при грубоватой, по-видимому, манере, у него крылось деликатное сердце. Имея немало врагов и завистников, можно было любоваться остротой и быстротой находчивости ответов, когда он встречался с ними в обществе. Коротко говоря, это была цельная, могучая натура, возмущавшаяся до глубины души всем неблагородным и подленьким, и сверх всего, несмотря на отсутствие образования, имел стремление и вкус ко всему изящному».
И тут же, рядом с этим панегириком личности «вольного атамана» вырезка из статьи «в «Петербургских ведомостях»: «Герой крупного и непечатного красноречия, сыпавшегося, словно из мешка по адресу всех лиц, которые нраву его несколько препятствовали».
Да, сделал вывод Остелецкий, противоречив, противоречив во всём и это при том, что внешне столь несхожие, описания личности Ашинова не так уж и противоречат одно другому. Скажем, когда это склонность к «непечатному красноречию» в русском человеке не могло ужиться бок о бок со стремлением к высокому, изящному и справедливому? Уживается, и даже очень просто ему ли, флотскому офицеру, не знать этого?
«Главной целью, которой столь упорно добивался теперь авантюрист, стала аудиенция у цесаревича, атамана всех казачьих войск. Однако тут нашла коса на камень все попытки проникнуть к наследнику престола терпели неудачу. Ашинов начал терять терпение в ход пошли безграмотно составленные письма от некоего мифического «войскового круга вольных казаков», собирающегося в полнейшей тайне, где-то в Малой Азии. Авторы этих писем призывали «вольного атамана» наплевать на затею с переселением на Черноморское побережье «не нужны мы Белому Царю, так и пёс с ним, как-нибудь обойдёмся!», и вместе с ними покинуть владения персов и османов, перебравшись в Африку, в страну православного чернокожего владыки, абиссинского негуса Иоанна. Здесь же содержалось упоминание о якобы состоявшемся визите посланца французских властей в Алжире, предлагавшем «вольным казакам» щедро хорошо оплачиваемую службу в африканских владениях Третьей Республики. Француза послали подальше «казаки не наёмники, да ещё и у лягушатников, коих наши предки бивали», однако намёк был очевиден: Ашинов пытался запугать своих оппонентов тем, что «вольных казаков» могут переманить на иностранную службу, что никак не пойдёт на пользу Российской Империи»