Проповедник говорил по-немецки, Дудичу этот язык не был совсем не знаком, но всё не казалось особенно заманчивым, поэтому он остался на своей лавке вдалеке и из речи едва мог подхватить несколько фраз.
Протестантский проповедник, прибывший из Витенберга, резко выступал против деспотизма Рима повторял всё, что в то время разглашали против папства, стараясь его очернить и сделать отвратительным. Говорил о церкви Христовой, об идеальном граде Божьем, о будущем счастье возрождённого и очищенного от идолопоклонничества мира. В конце им овладело какое-то пророческое безумие, и то, что говорил, было почти непонятным. Апокалипсис, выдержки из пророческих книг, применённые к новым временам, фантасические картины огненными чертами нарисовались в умах слушателей.
Впечатление было огромным, а когда, закончив речь, вспотевший миссионер замолчал, воцарилась могильная тишина, и хотя были объявлены другие ораторы, никто заговорить не смел.
После долгого шёпота и совещаний затянули благодарственную песнь также по-немецки, и на этом окончился этот вечерний обряд.
Дудич заметил, как потом окружили бледного проповедника, который ещё, будучи под влиянием вдохновения, какое диктовало ему проповеди, потирал лоб и рта почти не мог открыть.
Некоторые из духовных лиц приблизились к нему. В зале собрались группы. Все они находились под давлением этих вдохновенных слов, они явно наполняли их самыми лучшими надеждами для будущего этой церкви.
Петрек смотрел, слушал, но на самом деле желал, чтобы это всё как можно скорее закончилось; он хотел поймать выходящего оттуда хозяина. Но тот был так осаждён, что Дудич в конце концов решил уйти и ждать его во дворе.
Там уже сделалось так темно, что через мгновение он перешёл к воротам, и долго ждал, прежде чем, наконец, заметил идущего Бонера, с которым поспешил поздороваться.
Рассеянный казначей не очень обращал на него внимания и прошёл бы мимо, если бы Петрек не шепнул ему, что хочет поговорить с ним лично.
Бонер, мужчина в полном расцвете сил, панского лица, красивой фигуры, смерил его глазами с ног до головы, как бы спрашивал: что за дела может иметь бедный человечек к нему privatim? Но, видно, он вспомнил, что несколько раз пользовался его помощью в делах солончаков, и велел ему идти за ним домой.
Внутри каменица этого богача и могущественного вельможи не уступала самым валиколепным княжеским домам.
Обогатившиеся мещане любили показывать, что вместе с наследством приобрели панские вкусы, поэтому роскошь была везде. А так как связи позволяли им из-за границы, из стран промышленности и искусств с лёгкостью и быстро привозить всё, чуть только появлялись дорогие новинки, сразу оказывались здесь.
Пройдя ряд таких нарядных комнат, что как образ какого-то волшебного дворца они промелькнули перед глазами Дудича, Бонер привёл его в маленькую комнатку, которая вовсе не была похожа на предыдущие великолепные комнаты.
Здесь, кроме стола, нескольких стульев, лавочек по кругу и резного шкафа, ничего не было. Итальянская масляная лампа ждала хозяина, стоя на столике, заваленном бумагами, письмами и книгами, узкими и длинными, содержащими счета.
У пана Бонера, очевидно, не было времени, он указал Дудичу на стул и с равнодушием большого пана, который с радостью отделался бы от назойливого клиента, сказал ему:
Ну, Дудич, что же ты мне принёс со двора? Что-то есть ко мне?
Петреку как-то сразу объясниться было тяжело; некрасноречивый, он искал в голове, с чего бы начать.
Я пришёл к вашей милости со своим собственным делом, произнёс он робко.
Говори же, прошу.
Я хотел бы, добавил Дудич неловко, хотел бы жениться
А кто тебе запрещает? смеясь, сказал Бонер. Ты давно совершеннолетний.
Дудич покраснел.
Но, сказал он, тут идёт речь о девушке из фрейлин её величества королевы.
И хочешь, чтобы его величество король был тебе сватом, начал Бонер радостно. Но, Дудич, это тебе скорее навредит, чем поможет. Старая наша пани дуется на нас.
Я это знаю, начал Петрек, очевидно, обеспокоенный тем, как приступить к делу, но вещи складываются именно так, что мой брак будет очень на руку старому королю, поэтому, я думаю, он мне в этом поможет.
Королю? Твоя свадьба? рассмеялся Бонер, сверху поглядывая на бедного смущённого просителя. Не понимаю, говори яснее.
Дудич понизил голос и робко произнёс:
Говорят, что эта же девушка приглянулась молодому королю, и что королева, чтобы оттолкнуть его от будущей супруги, смотрит на это сквозь пальцы гм!
Бонер понял, но нахмурился.
Ты говоришь о прекрасной Дземме? спросил он.
Дудич утвердительно кивнул головой, а по губам казначея проскользнула улыбка жалости.
Жаль мне тебя, Дудич, сказал он, но от любви, как и от смерти, лекарства нет!
Он пожал плечами и замолчал.
Чего же ты именно хочешь? отозвался он после довольно долгой паузы, во время которой Дудич не придумал, как объясниться ясней. Король не имеет власти над фрейлинами жены; если Бона этого не хочет, эта итальянка тоже, она, наверняка, предпочтёт молодого короля, чем старого придворного Чем же мы можем тебе помочь?
Петрек поднял глаза.
А если старому пану будет досаждать то, что молодая королева по прибытии будет плохо принята потому что молодой король, когда влюбится не захочет быть с ней они захотят заранее избавиться от итальянки, а я готов её принять.
Бонер слушал, но равнодушно и гордо.
Знаешь, Дудич, сказал он наконец, твой расчёт неглуп, это правда, но против нас, то есть против нашего наияснейшего пана, кто хочет, может использовать защиту низких интриг, коварства и предательства, он никогда, даже в защите самых святых прав, к этому подлому оружию не прибегнет. Старая королева пусть делает что хочет, мы надеемся её победить способом очень простым и ясным удаляя молодых супругов из-под её влияния. Наконец, Дудич, ты ловишь рыбу перед неводом, всё это только проекты и догадки.
Дудичу было досадно после такого равнодушного ответа уходить ни с чем он ещё сидел задумчивый. Бонер тем временем совсем другим тоном, доверчивей начал говорить ему:
Жаль мне тебя, старик, сказал он, потому что ты уже далеко не молод, что решаешься на настоящее безумство. Зачем тебе это? В любом случае падёшь жертвой.
А раз кому-то это приятно! ответствовал Дудич. Девушка мне позорно понравилась хочу иметь такую красавицу, чтобы в ней мне все завидовали. Я всю жизнь работал на то, чтобы было по чему с ума сходить на старости.
Бонер рассмеялся.
Я знал такого, сказал он, что, увидев человека, набрасывающего себе петлю на шею, чтобы повесититься, стоял, смотрел и не двигался, а потом говорил: «Вольная воля его! Если ему жизнь опротивела». Я бы должен тебе также сказать.
Дудич поклонился, без всякого смущения.
Я сомневаюсь, чтобы итальянка была на твоей стороне, если приглянулась молодому пану, отозвался казначей. Теперь, наверное, глядеть на меня не будет, но подождав сказал холодно Дудич, и мгновение молчал, потом закончил:
Подождав, пане казначей я не пророк, но скажу вам, что и старый король, и все вы будете рады, что я её себе захочу взять. Вот я заранее себя рекомендую.
Сказав это, он поклонился.
Бонер, который знал его и никогда о нём хорошего представления не имел, теперь так был удивлён и любовью, и терпеливым её расчетом, и пророчествами Дудича, что наступил момент говорить неизвестно что.
Ты доверился мне, сказал он наконец, я тебя за это не могу отблагодарить инчае как добрым советом: ты заранее излишне не распутывай то, что в конце концов сам, может, позже должен будешь бросить и прекратить.
Петрек энергично поднял голову.
Никогда на свете, отпарировал он решительно, что я себе однажды решу, пане казначей, должно свершиться. Чуть ли не тридцать лет я на хлебе и воде работал, чтобы заработать деньги ну, могу несколько лет стараться о такой жене, какую пожелал.
Сказав это, он поклонился и взял итальянский берет, который лежал на стуле.
Бонер в молчании смотрел за уходящим. Пожал плечами, и так расстались.
* * *
В знакомой нам красивой комнатке с окном на широкие луга за Вислой на следующий вечер сидела прекрасная Дземма, но в этот день выглядела совсем иначе. Лицо было свежее, весёлое, помолодевшее, улыбающееся, гордое светилось победой. В руках она держала работу, шёлковый платок, на котором вышивала узоры, но думала о чём-то другом, а взгляд её иногда обращался на комнату, в которой видна была брошенная штука розового атласа чудесного цвета и лента золотых кружев, предназначенных для её украшения. Тут же на столике лежали красивые чётки из кораллов, искусно оправленных в золото. Были это, как легко можно догадаться, два недавно полученных подарка. Но не они, может, вызывали на лице эту радость, нечто большее было в душе, когда так победно смотрела на свет. Иногда серебристым голосом, но тихо, итальянка пробовала напевать какую-нибудь песенку, но мысли её прерывали.
Затем со стороны двери, которая вела в спальню, зашелестело, и вошла молодая, красивая, со смелым взглядом чёрных глаз, девушка. Черты её лица свидетельствовали, что была итальянкой, и хотя была молодой, преждевременно потеряла ту девичью-детскую свежесть и прелесть, какими очаровывала Дземма. Страстное выражение объясня-ло быстрое расставание с молодостью. Несмотря на это, она была и чувствовала себя ещё очень красивой, а потерянное очарование заменяла уверенность в себе и какая-то смелость, которая также имеет великую силу. Она шла на цыпочках, точно хотела поймать на чём-то Дземму.
Это был совершенно другой тип и самый обычный под итальянским небом: пышные волосы вороньей черноты, немного кудрявые, глаза как угли, губы коралловые, полные, великолепный овал лица, формы богатые и уже немного, может, чересчур развитые. Белая, почти без румянцев, на личике она имела неустрашимую отвагу, энергию и как бы насмешку над миром. Уста и глаза отмечали страстный характер.
По походке Дземма, должно быть, угадала её, бросила работу, подняла глаза, ждала
Какая ты трудолюбивая, воскликнула насмешливо незнакомка, взгляд которой упал на розовый атлас и коралловые кружева, и губы улыбнулись. Нужно бы хоть эти подарки спрятать.
Хочу ими нарадоваться, ответила Дземма, а скрывать их не думаю.
Особенно от меня, издевательски и со смехом воскликнула черноглазая, которая уже держала в белых пальчиках атлас и взглядом пожирала золотые кружева, особенно от меня, повторила она, я это всё знаю на пальцах, потому что потому что и я это пережила, оплакала
Дземма стянула брови.
Бьянка, сказала она гордо, не знаю, ждёт ли меня то, что ты пережила, но мне кажется, что между тобой и мной есть большая разница.
Бледное лицо Бьянки немного зарумянилось.
Ты думаешь? подхватила она. А! Вскоре увидим, моя дорогая. На что мне тебе короткие дни счастья отравлять?
Она выпустила из рук атлас.
И я получала такие подарки, только атлас был другого цвета, а чётки из камней.
Она издевательски засмеялась, лицо Дземмы заволоклось тучкой.
Ты мне завидуешь! шепнула она.
Нет, уже теперь нет! сказала Бьянка. Потому что знаю, что это удовольствие не может продолжаться, и что за него потом слезами нужно заплатить, а однажды я уже долго, долго плакала и со слезами пошла любовь.
Рукой она показала в воздухе, как будто пташка улетела.
Он тогда был моложе, начала она после маленькой паузы, а такой страстный! Поклялся любить меня всю, всю жизнь а я свято в это верила. Тем временем Карита подрастала и хорошела, а наконец и ты, прекраснейшая из нас, расцвела. Я всегда была уверена, что та же судьба ждёт тебя.
Дземма, вначале терпеливо слушала, в конце концов резким движением бросила работу.
Не говори мне этого, воскликнула она. Он знает, что с моим сердцем так же, как с твоим, играть нельзя Оно только раз в жизни может любить
Дземма, сказала спокойно Бьянка, моё тоже любило однажды, а теперь развлекается.
Моё бы сердце разорвалось, если бы я была предана, прервала Дземма.
Бьянка взглянула на неё с жалостью, приблизилась к ней с важностью старшей, наполовину обняла и лёгкий поцелуй оставила на неё лбу.
Садись, сказала она, успокойся; какая я недостойная, что вливаю в тебя эту горечь, но мне так заранее жаль бедную Дземма.
Итальянка снова села у окна, как прежде, и задумчиво опёрлась на руку. Тем временем Бьянка крутилась по комнате, заглядывая всюду, присматриваясь ко всему. На мгновение разговор был прерван.
Бьянка Георги хотела уже заново начать его, когда тяжёлые шаги послышались у двери в коридор, она осторожно открылась и в ней показалось круглое, румяное лицо охмистрины Замехской.
Дземма, как итальянка, не принадлежала к её штату, мало видела её и не очень любила. Поэтому она догадалась о каком-то особенном поводе этого визита, которое приняла довольно холодно.
Охмистрина умело говорила по-итальянски.
Так давно, так давно я не видела прекрасную Дземму, сказала она, входя, что миновать её дверь я не могла противостоять искушению. Позволишь поздороваться?
Любимица молодого короля и старой королевы теперь так привыкла к лести и к насмешкам над ней, что её это ничуть не удивило. Приняла охмистрину любезной улыбкой.
Бьянка, брови которой стянулись, потому что, должно быть, имела какое-то особое отвращение к польке, закрутилась только и вышла.
Замехская села на первый стул ближайший к окну.
Ты сегодня красиво выглядишь, моя королева, сказала она Дземме, хотя ты всегда так прекрасна!
А вы так любезны! кисло шепнула итальянка.
Разговор не удавался.
Охмистрина вспомнила о нескольких событиях этого, о том, что приказала королева, что назавтра готовилось, о девушках, предназначенных на службу. Дземма молчала, покачивая головкой.
Тем временем, как бы нехотя, Замехская начала из бокового кармана вынимать коробочку, которая обратила внимание Дземмы.
Ты, будучи красивой, любишь и умеешь ценить всё, что красиво, начала медленно охмистрина, ты должна увидеть эту игрушку Я именно только для того и зашла к тебе, чтобы тебе её показать. Что ты скажешь о ней?
И, медленно отворив коробочку, Замехская положила на колени Дземмы эту запонку с рубином, которую ей вручил Дудич.
Итальянка, наверное, ничего такого чрезвычайно красивого не ожидала, равнодушно повернула глаза, но через мгновение схватила коробочку и восхищённо рассматривала маленький шедевр. Эта драгоценность на минуту её развеселила.
Прелестно! воскликнула она, кладя на колени коробочку.
А, я в этом не разбираюсь так, как вы, сказала охмистрина, но и мне казалось, что эта драгоценность достойна королевы.
И, верно, принадлежит также наияснейшей пани, прервала Дземма.
Замехская покачала головой.
А чьё это? спросила Дземма с интересом.
Улыбка, необъяснимая для итальянки, пробежала по широким губам Замехской.
Это моя тайна, сказала она, но так как у меня даже негде прятать таких дорогих вещей, оставлю тем временем запонку у тебя. Сможете рассматривать её и радоваться.
Взгляды их встретились, удивление нарисовалось на лице Дземмы.
Молчала.
Что это значит? спросила она.
Замехская думала над ответом достаточно долго.
Гм, сказала она, это могло бы означать, что кто-то в тебя горячо влюбился, безумно, и рад бы своё божество нарядить, но боиться подойти к нему.