Знаете, я верю в самоубийство. Цепляться за жизнь до конца это мне чуждо. Человек может уйти, когда пожелает, в этом смысл великой пошлой игры, что мы здесь ведём.
Я хочу уйти сам, но никому не позволю прервать мою жизнь преждевременно и уж тем более не отдам ее в руки негодяев, истребляющих себе подобных и гордящихся этим. Им бы ходить в трауре и посыпать голову пеплом, просить прощения у каждого встречного, а они надевают награды, ходят в форме и презирают штатских. Опухоль, злокачественная киста человечества.
Я ведь вас, вас спасал от тех, кто всегда готов по малейшей прихоти поставить под ружьё и отправить на смерть поколения. За вас я боролся и потому торопился. Потому столько денег потратил на подкуп и лоббирование, потому зубами вырывал голоса, и толстый ленивый Торре удивлялся моему напору.
«Это всего лишь работа, Ленро, не относись так серьёзно», представьте? Это он мне сказал, будущий генсек, будущий лидер свободного мира!
Мне не нужны слова благодарности. Мысли о спасённых людях не согреют в тяжёлые дни и не дадут надежду. На суде будет что сказать в защиту и только. Со временем приходит понимание, что проблемы человечества не в формах управления, не в идолах театра, рынка или пещеры а в идолах рода (словами Бэкона), в несовершенстве нас как вида, иррационального и ограниченного, склонного к психическим эпидемиям.
Поэтому если вы спросите, стоила ли Армия Земли той цены, которую мы заплатили, даже Шанхая, я не буду разглагольствовать и отвечу «да». Мы не добились всего, мы ошиблись и поплатились, но мы шли вперёд. Иногда стоит пытаться снова и снова, даже зная, что ты обречён проиграть. В том, чтобы получать удовольствие даже от тщетных попыток, и состоит эволюционное преимущество лучших из нас, к которым я, понятное дело, себя отношу.
7. Генерал Уэллс (I)
Знал ли о моих убеждениях Уэллс, казалось бы военный до мозга костей? Да, он знал.
И я бы хотел рассказать о нём.
Не только потому, что Уэллс стал важнейшим человеком в моей жизни; я хочу рассказать, кем он был, я хочу его вспомнить. Хочу, чтобы вы вместе со мной услышали сдержанный низкий голос, приятный в застольной беседе и пугающий хладнокровием в гневе. Я хочу, чтобы вы оперлись на его плечо и ощутили твёрдую походку, заглянули в его карие глаза, рассмотрели морщины на лице и шрамы на теле.
Он всегда возвышался над собеседником, и всегда казалось, он слушает тебя одного. Он мало двигался, но энергия выплёскивалась из него наружу. Он любил молчать, и только грудная клетка поднималась и опускалась в медленном ритме дыхания. На широком лбу, на толстой шее и мускулистых руках были видны вздутые вены, но сам он отличался таким здоровьем, что в противоборстве легко завалил бы быка.
Иногда я так и представлял его голый по пояс, с мулетой матадора, он выходит на арену против быков или диких львов; зрители вопят, по вискам стекает пот, а император в ложе нервничает и мнёт край пурпурного плаща. Он знает: если генерал выстоит, его правлению конец, его худощавую шею перережут преторианцы; и потому он смотрит, бледнея, как на арене Колизея великан сходится со зверем, с гиенами, с разинувшим пасть львом, с буравящим землю быком. В этом есть нечто языческое.
Уэллс руками расшвыривает гиен, разрывает пасть льву, валит быка, но бык вырывается и бьёт Уэллса копытами, и густая кровь льётся на арену, толпа ревёт, а сердце императора радуется. Но Уэллс ломает быку позвоночник, медленно встаёт, невзирая на раны, одну ногу ставит на тело быка. Он молча смотрит наверх, в ложу императора. Тот вскакивает, кричит, приказывает убить Уэллса, но преторианцы молча обступают его. Время мелочных и подлых карликов подходит к концу. Начинается время античных гигантов.
Я представляю его рядом с Леонидом в Фермопилах; рядом с Фемистоклом в морском сражении при Саламине; с легионами Траяна или в сенате, спорящим с Катоном; вижу его ведущим слонов на Рим с Ганнибалом или дерущимся против Цезаря с Гнеем Помпеем. Он был рождён стать правой рукой Филиппа и наставником Александра; войти с триумфом на Капитолийский холм, гнать на колесницах в пустынях Нумидии; идти походом сквозь леса Галлии, совершать вылазки за Адрианов вал. Он, а не Катон младший, мог броситься на меч; он, а не Антоний, мог полюбить Клеопатру и проиграть при Акциуме, но выиграть в одах Вергилия, Плутарха и Горация.
Развернуть реки, осушить моря, построить и разрушить Храм, висеть вниз головой распятым, вернуться в охваченный пожаром Рим Нерона, взять в руки само время, как Иисус Навин.
Всесильный Уэллс родился на две с лишним тысячи лет позже. Он не мог надеть костюм и галстук, сделать лицо, подняться на трибуну Организации и врать человечеству.
Такой человек не мог возглавить Армию Земли. Странно, что я сразу этого не понял.
После Африки мы сблизились. Мы часто виделись в Нью-Йорке чаще, чем требовала необходимость.
Он меня привлекал в некотором смысле Уэллс был для меня человеком из другого мира, и дело вовсе не во внешнем виде, но в характере и биографии. Характер человека это его судьба, так говорили греки?
У генерала была непростая судьба. Его родители жили в нищете и рано умерли. Он вырос в бедности на окраине Иерусалима, где с юных лет связался с бандитами не с городской шпаной, а с настоящими бандами из трущоб мегаполиса. Он чудом избежал тюрьмы и был призван в армию, и его тут же отправили воевать с арабами. С семнадцати лет и дальше всю жизнь он воевал. Операции в гетто Палестины, крещение огнём в пустыне, военная академия в Британии, десять лет миротворцем в Африке, ранения и потери, конфликт с офицером из-за гибели взвода, отставка и частная военная компания «Ада».
Её основал Уэллс и трое его сослуживцев. Они начали с консалтинговых услуг и частных лекций, а спустя пятнадцать лет «Ада» превратилась в крупнейшую международную ЧВК с разведывательными, научно-исследовательскими и боевыми подразделениями. Её арсенал превосходил арсеналы некоторых стран Европы. Роботы, корабли, танки, вертолёты и даже четыре спутника на орбите неудивительно, что Уэллса стали опасаться.
Тогда он продал «Аду» и перешёл на работу в Северный альянс. Колоссальный боевой и организационный опыт и притом отсутствие амбиций в публичном поле, нелюбовь к камерам и церемониям; уникальное и полезное сочетание.
Его боялись и ему завидовали ясно, что политическое руководство не собиралось ставить его во главе южноафриканской кампании. Его выдвижение на первые позиции, обеспеченное внезапной прямой связью через меня с руководством Организации, стало для многих неприятной неожиданностью.
Враги не могли позволить ему вознестись ещё выше. Хотя Мирхофф оценил работу Уэллса с торговцами оружием и использовал как икону для консерваторов, не думаю, что его терзали сомнения, когда он отставил его в сторону. Генсек был человек хитрый и проницательный, в отличие от Уэллса он не любил конфликтов и избегал конфронтации. За два дня до голосования по резолюции Мирхофф вызвал Уэллса к себе тот согласился играть в команде и получил утешительный приз.
Вместе с законом об армии Генассамблея принимала пакет реформ, прояснявших структуру управления и возможностей Организации. Строго говоря, именно тогда Организация превратилась в мировую полицию и именно тогда полномочия генсека оказались стиснуты между Наблюдательным советом, Совбезом и ГА. Мирхоффа это не устроило, и он решил создать ещё одно ведомство, так называемый Особый комитет Организации (ОКО) что-то вроде собственной антитеррористической спецслужбы, которая бы аккумулировала данные от национальных разведок, как ЦРУ и МИ-6, и действовала по прямой санкции генсека.
Комитет отчитывался исключительно перед генсеком. Руководить им должен был не функционер, и не штатский, и уж тем более никто из старых разведчиков-патриотов.
Эту должность Мирхофф предложил Уэллсу.
Вы скажете: и это утешительный приз? Возглавить самую влиятельную и засекреченную структуру в мировой истории вместо того чтобы в почётном звании главнокомандующего просиживать штаны на совещаниях и интриговать в Совбезе? Армия Земли оперирует на всех континентах одновременно, так что основная забота главкома найти опытных генералов и покрывать их потом перед ГА.
Но правда в том, что должность главнокомандующего дала бы Уэллсу шанс всё изменить. Политический вес, который бы он приобрёл, несравним с закулисным влиянием шефа ОКО. Стань Уэллс главнокомандующим, любое решение в области безопасности генсек был бы вынужден согласовывать с ним. Минусы публичности и рядом не стояли с такой перспективой.
Но Уэллс предпочёл командую игру и ушёл в ОКО, а главкомом стал удобный для Мирхоффа и политически выгодный Редди.
Логика в его решении присутствовала, и я его принял. Тем более что в тот же день, когда Уэллс сообщил, что уходит в ОКО, он предложил мне стать своим помощником. Меня это более чем устроило хотя мой прежний руководитель Керро Торре и получил в награду за мою работу должность заместителя генсека и вроде собирался взять меня с собой, воодушевления от работы с ним я не испытывал.
С Уэллсом же мы быстро нашли общий язык. На него я хотел работать. Дело не только в карьере я действительно проникся к нему.
Пожалуй, он единственный человек, кого я хотел видеть своим наставником и у которого хотел учиться. Не каким-то премудростям политики, а жизни как он жил и ради чего. Мы с ним часто и откровенно спорили, но я его уважал.
Сегодня я понимаю таким, как Уэллс, я бы хотел видеть своего отца. Те вещи, которые я обсуждал с ним, я хотел обсудить с отцом (но не успел, ибо мой деспот эвакуировался в мир иной).
Но похожим на него я быть не хотел.
В Древнем Риме я был бы Цицероном, а в Древних Афинах Алкивиадом, но не Цезарем и не Периклом. Ему нужен был такой, как я, шулер, знаток тайников, который проникнет в замок ночью и откроет ворота. А ещё верный человек, друг, ученик и сын.
Мои слова могут насмешить, но вы бы не смеялись, если бы знали, какой печалью они окрашены. Сколько мёртвых тел у подножия постамента, который я воздвигаю последнему Дон Кихоту, генералу Уэллсу.
Он был мне дорог, я любил его, и уважал, и восхищался им, и погубил его.
Сожалею я об этом? Ничуть.
Но вспоминая, как ранним февральским утром мы встретились в аэропорту Либерти и полетели в европейский штаб ОКО в Цюрихе, как обсуждали за обедом будущее, как он рассказывал мне военные байки про Мали, а я ему про проклятие Девятой симфонии; как строили Комитет и отправлялись на край света, и страшные дни в Афганистане, Мьянме и Конго Я чувствую горечь оттого, что отправил на тот свет последнего великана, последнего, кто искренне хотел изменить мир к лучшему.
Жаль, что бескомпромиссная этика привела его к пропасти и столкнула вниз. С другой стороны, такие люди не могут окончить жизнь в музее, превратиться в экспонаты на обозрение туристов.
Его порода вымерла. Гиганты ушли и больше не затопчут нас случайно; мы вздыхаем: «Какое счастье!..» и радуемся, любуясь на их прощальные следы. Мир обнищал. Гиганты не вернутся.
8. Кофе с генералом Уэллсом
Здание, где мы расположились, находилось в десяти минутах езды от Цюриха. Через прозрачные стены открывался прекрасный вид на горы и озеро, которые по вечерам окутывал нисходящий туман. Старинные улицы города манили витринами кафе, колокольным звоном, запахами кофе и свежего хлеба, неторопливыми трамваями.
Казалось, время здесь остановилось, и нет на свете огромных монстров-городов, нет радиоактивных кратеров в Африке, нет выжженных ультрафиолетом пустошей Китая, осиротевших городов; всё, что взаправду существует, альпийская пастушья деревушка и близкая Ривьера.
В этом тихом закутке, скрытом от штормов цивилизации горной грядой и иронией местных банкиров, наша работа приобретала умозрительный характер наверное, именно поэтому Уэллс не любил европейский штаб и постоянно норовил смыться в какую-нибудь горячую точку; по той же причине я полюбил Цюрих и при первой возможности пытался вернуться сюда и решать проблемы злосчастной планеты, находясь от них как можно дальше.
Это тоже было непросто особенно в первый год, когда мне приходилось совмещать должности начальника канцелярии Уэллса и его личного помощника.
Приказ о создании ОКО был подписан за день до того, как мы приземлились в Цюрихе, полномочия ещё не прояснили, команду и штат только предстояло сформировать, бюджета не было, а коллеги из Лэнгли и с набережной Альберта инициативы в общении не проявляли. Мне пришлось лично заниматься оснащением и декорированием кабинета Уэллса (вот где неожиданно пригодился спецкурс по дизайну интерьера в Аббертоне).
Сам я занял смежный кабинет в штабе и снял небольшую трёхэтажную виллу в Цолликоне. По новым правилам я был вынужден расстаться со своими телохранителями, нанятыми ещё отцом, и заменить их на охрану из ОКО. Ребята, отправившиеся сторожить владения на Ривьере, несильно огорчились: если в Брюсселе и в Нью-Йорке они всего-то провожали меня от дома до работы и обратно, то в ОКО им пришлось бы попотеть.
Как личный помощник Уэллса, я должен был следовать за ним днём и ночью, а генерал не имел привычки нормировать рабочий день или следовать графику. С тех пор как Организация выделила нам борт, самолёт постоянно был заправлен и готов к вылету. Уэллсу ничего не стоило вскочить посреди совещания и отправиться в Камбоджу или в Эквадор, и тамошним службам безопасности оставалось лишь купить машину времени, чтобы успеть подготовиться к визиту.
Личная безопасность его мало заботила, хотя Мирхофф и ввёл его в число наиболее охраняемых руководителей Организации. Наши поездки совершались в условиях полной конфиденциальности, с батальоном охраны и приведённым в боеготовность спецназом, машинами скорой помощи и врачами.
Зачем требовались врачи, я понять не могу: Уэллс одним своим видом мог поднять на ноги неизлечимо больного. Он мало спал, ежедневно ел мясо, пил по утрам витаминный коктейль и не доверял компьютерам всю документацию ему приходилось распечатывать.
Мои усилия по обустройству его кабинета пошли прахом: офисную работу Уэллс не любил, и в этом роскошном помещении (где висели, между прочим, добытые мной оригинальные полотна дадаистов) больше времени проводил я сам принимая подчинённых, выслушивая доклады и составляя для него краткие сводки. Вообще, если собеседник не горел желанием выхватить нож и приставить его к горлу Уэллса, генералу он казался неинтересным.
Общение со скучными, по его мнению, клиентами оставалось мне. Год спустя Уэллс наконец-то нашёл подходящего начальника канцелярии, и я рассчитывал хоть немного расслабиться. Но генерал назначил меня своим спецпредставителем, и мне пришлось летать на совещания в Ньюарк, курировать работу региональных подразделений и иногда исполнять миссии особой важности как, например, в Шанхае.
Существовало четыре точки зрения на то, каким должен быть ОКО. Первую и самую скучную представляли так называемые «Регионы» им казалось, мы должны заниматься исключительно антитеррором, причём лишь в случае, если страна не может справиться своими силами и запрашивает поддержку.