Это лето не будет исключением, осень его тоже убьет, оно закончится, как и все остальное. Так я успокаивала себя, пытаясь прийти в чувство после обнаруженных мною связей Антона. Меланхолии вторили и обстоятельства: накрывшая лагерь тишина впервые за долгие недели дала волю рефлексии.
Дети держали випассану на удивление хорошо: девчонки делали жесты руками и передавали друг другу свернутые в трубочки записки, над которыми без конца хихикали. Парни кидали мяч в кольцо так же, как и всегда, только без ора и мата. Люся бдела старательно, как когда-то на випассанах бдели за ней. Уже в Москве спустя какое-то время она расскажет мне, что подговорила старших из нашего отряда блюсти молчание в обмен на обещание не конфисковывать их сигареты. Видимо, концепция честного ретрита через аскезу в Люсином мире не имела шанса прижиться.
Я попросила прикрыть меня и пошла на море, на любимый камешек кажется, единственное место у воды, откуда не было видно огромную вывеску «Чайка», скрытую торчащей утюгом скалой. На пляже было пусто видимо, нависшие над поселком тучи и метеосводка отпугнули туристов. За исключением двух дамочек около сорока: их тронутая целлюлитом плоть отдыхала прямо на песке, без зонтиков. Мне бы такую безмятежность, подумала я, вытаскивая телефон.
Да, в вопросах сталкерства равных мне не было, нет и не будет. Чтобы не быть голословной, должна посвятить вас в такую историю. Однажды на концерте Muse (своем первом в жизни концерте) я влюбилась в парня, стоявшего рядом со мной. Высоченный, total black, на носу круглые очки, как у Сартра, рядом компания из трех девиц, заметно от него млеющих. Представляете, ровно на треке Madness, клянусь вам, на строчке «I need to know, is this real love», чувак легко оторвал меня от пола и посадил себе на плечо. Так мы и проорали остаток песни. На финальном аккорде он с той же легкостью поставил меня обратно как ставят на прилавок разочаровавшую при ближайшем рассмотрении вещь. Как будто ничего и не было секунду назад. А ничего ведь, в сущности, и не было. Для него порыв, для меня проблеск кинематографичной истории, о которой не стыдно рассказать друзьям. Не исключаю, что в историю эту я влюбилась даже сильнее, чем в самого пацана, но все-таки тем же вечером зашла в группу концерта «ВКонтакте» и нашла его среди без малого тринадцати тысяч человек. Please dont ask. (Кажется, я даже написала первой, после добавления в друзья. Задала какой-то вопрос, на который он ответил «ага». Ага.)
Открыв мороженое, я занялась своим любимым делом тщательным разглядыванием чужой жизни. Год рождения жены Антона оказался простым для вычислений. И весьма далеким от нынешней даты. 1980-й. Это, увы, не компенсировало того, как роскошно она выглядела: тонкая барышня с мундштуком и хрупкой нервной системой (так, во всяком случае, казалось). Ей совершенно не шла профессия кондитера, стереотипно ассоциировавшаяся у меня с кем-то румяномордым и бесхитростным. Она была иного теста: неземной, точеной, прозрачной. Какие тут бисквиты с маслом? Уму непостижимо.
Я изучала ее фотографии разных лет, времен года и локаций и даже умилялась приметам времени. Третий айфон, селфи-палка, Лана Дель Рэй в Будапеште, пенни-борд, акриловые ногти, мемы с омской птицей и «главное да! в моей жизни». Я перебирала фотографии одну за другой не дай бог лайкнуть. Думала лишь одно: она умнее. Красивее. Изящнее. Интереснее.
Я знала, что изнаночный шов жизни зачастую выглядит куда уродливее нарядной вышивки напоказ. Знала, что делать выводы по соцсетям это как смотреть в микроскоп с дефектом линзы. Знала, как работает спасительная анестезия лайков простого и понятного мерила социального одобрения. Все я это прекрасно знала, но в предложенную картинку поверила безоговорочно.
Слежка в метавселенной закончилась, лишь когда моя задница заныла от сидения на камне. Я побрела к лагерю, и уже у самого входа мы встретились. Пройдемся? Сама не знаю, зачем предложила: проявлять инициативу не хотелось из принципа, да и о чем говорить в связи с открывшимися обстоятельствами, было неясно. Антон ответил: «Давай, только недолго». А потом спросил: «А разве нам можно сегодня общаться?» «Ну, если очень хочется», разрешила я.
Мы шли в тишине, потом он, будто все еще сомневаясь в возможности разговаривать, жестом предложил сесть на скамейку. Я продолжала молчать и бесцельно рылась в своей сумке, будто искала там тему для беседы.
Ты знаешь, Вет, такое дело. Все сказать хотел, но не решался
С печальной ясностью в голове пронеслось: «Сейчас скажет: давай, типа ничего не было».
Короче, это Я ведь женатый.
М-м-м Я поджала губы и покивала, якобы с легким осуждением, а на самом деле втайне радуясь, что это обстоятельство открылось еще вчера благодаря моему варварскому ноу-хау. Подготовилась, так сказать.
Повисла пауза, в которую как раз просилось упоминание моего грядущего замужества.
Чего кольцо не носишь тогда? (Я не смогла рассказать.)
Антон засмеялся:
Блин, это долгая история.
Да я не тороплюсь.
Короче, я однажды с бомжом подрался. Травмировал руку
А дальше что?
Антон тяжело вздохнул:
Ну как что Палец отрезали. Вместе с обручалкой.
Тьфу, дурак.
Да ладно тебе.
Понятно.
Веришь?
Не-а.
Никто не верит, ты представляешь?
Представляю.
Ну и чего же нам с тобой теперь делать?
А ты что хочешь? (Надо же, как иногда могу!)
Антон закурил и выпустил дым через ноздри. Давно заметила за ним эту привычку: дымить носом, когда напряжен.
Я хочу проводить время с тобой. При этом не хочу ставить под удар свою нормальную жизнь.
Обычно в такие моменты я успокаиваю себя тем, что возню нехороших мыслей типа «Вот урод» устраивает не сердце, а миндалевидное тело в мозге, то самое, отвечающее за страхи и эмоции. Я всеми силами протестую: «Как же тебе, миндалевидное тело, не стыдно? Посмотри вон на префронтальную кору какая она искусница в вопросах рационального». Молодцы, конечно, эти популяризаторы науки ловко своими книжками снимают с нас ответственность и субъектность. Мол, никакой ты не хозяин жизни, хозяева нейроны в твоем мозгу.
После, услышав «Давай, что ль, сегодня ко мне», я ожидаемо поплыла. Чёртовы нейроны. Ни стыда перед Вадиком, ни чувства вины перед ней, одно лишь предвкушение встречи. И ходишь потом совершенной дурой никого не слушаешь, улыбаешься песням, заглядываешься на небо.
Как же я это люблю.
* * *
О своих прямых обязанностях я вспомнила лишь к дискотеке. Сначала дала девчонкам задание выбрать книжку на чтения. Канючили «Сумерки», но я отвергла ее, спросив: «А чего уж тогда не 50 оттенков серого?» (покрасневшие щеки, некуда деть глаза).
Маша предложила компромисс в виде «Грозового перевала»: «Между прочим, Белла из Сумерек читала эту книжку!» И была поддержана Катей. Сказала: «Норм тема, это про дворянскую телку, которая застэнила нищеброда». Смысл слово «застэнила» я уточнять не стала, чтобы не ронять авторитет прогрессивного педагога.
Болтая с девчонками, я заметила Юлю ту самую, с мужским шампунем. Она была единственной в девичьей комнате, не принимавшей участия в разговорах, чем-то сосредоточенно занимаясь у себя на кровати. Я подошла ближе и увидела, что она кромсает ножницами концы джинсов.
Я кивнула на край матраса, глазами спрашивая, можно ли присесть. Юля пожала плечами.
Что делаешь?
Штаны режу.
Зачем?
Просто.
Да ладно!
Юля отложила ножницы, мотнув головой в сторону пустой кровати. Та принадлежала Марине, давно успевшей стать самой популярной девочкой лагеря. И главной булли вместе с тем.
И чего она?
Сказала, что у нас джинсы с Петей одинаковые.
И?
Ну, типа, я пацанячьи ношу.
Так, может, это он девчачьи носит!
Юля только вздохнула.
И что ты теперь собираешься делать?
Бахрому.
Я вышла в вожатскую. И, едва отыскав косметичку, которую Люся, конечно же, не положила на место, вытащила оттуда маникюрный набор. Вернувшись в спальню, я протянула ножницы Юле:
На, они поострее.
Юля посмотрела на меня удивленно и с долей недоверия. Поколебавшись, все-таки взяла.
Ну, как тебе день молчания?
Да нормально, я привыкла, ответила она, не отрываясь от штанов.
В смысле?
Да дома тоже говорить особо не с кем.
Как это не с кем?
Ну, бабушка в Липецке, а папы дома почти не бывает.
Работает много?
Ага, в трех магазинах охранником. Кредиты у него
А друзья у тебя есть? Во дворе или школе.
Не-а.
Почему?
Юля слегка оживилась:
Ну, девочки у нас все просто кринжухи. А мальчики издеваются. В тетрадь харкнуть могут. Один в этом году волосы мне обрезал. Она показала на коротенький хвост.
Я долго подбирала слова так, чтобы они не прозвучали словами «с высоты лет» и несли хоть сколько-нибудь тепла.
Ты не поверишь мне, наверное, но это правда: просто знай, что через несколько лет все это не будет иметь значения.
Какая разница? Сейчас-то отстой.
Да это понятно. Но отстой переживается легче, когда знаешь, что он закончится.
И вам помогло?
Ну
Да что вы вообще знаете про отстой?
Много чего! Мне мама ноги брить не разрешала, и парни надо мной смеялись. Выкладывали в школьный паблик коллаж из моих фоток и крема для депиляции. Говорили, что я тупая, и чморили за поношенные вещи старшей сестры. И валентинки я сама себе отправляла на четырнадцатое февраля. Короче, я очень даже знаю, что такое отстой.
Про валентинки-то гоните небось.
Не, не гоню. В 7:30 утра в школу приходила, чтоб не видел никто, и кидала в ящик.
И че потом?
Получила медаль, поступила в другой город, накупила платьев. И ноги стала брить. Хочешь проверь.
Юля погладила мою голень осторожно, словно спящую кошку. Дважды, раз-раз. Я открыла было рот, чтобы продолжить спич, но в кармане тихонько дзынькнуло. Рука дернулась прочитать дернулась даже быстрее, чем успел среагировать мозг.
«Есть подарок
мб съедобный».
Я украдкой бросила взгляд на часы опаздываю уже на полчаса. Юля это не упустила перехватила мой потерявший интерес взгляд и мгновенно замкнулась. Так всегда происходит, сколько ни учись сидеть на двух стульях.
Ладно, мне отойти надо, давай завтра обсудим.
Ага, она равнодушно ответила, давая понять, что момент упущен и завтра ничего не будет.
Я встала с ее кровати и пошла в сторону корпуса Антона неудобным, длинным путем, чтобы не встретить Люську и не быть украденной ею в «Акварель». По дороге до его корпуса я безуспешно пыталась избавиться от чувства вины за скомканный разговор. Думала, что надо было посидеть подольше, поговорить еще. Может, обнять ее. И моментально забыла обо всем, едва фигура Антона замаячила на дороге.
Чего такая кислая? Руку давай.
Ты чего, увидят же! Ладно
Проделав уже привычный ритуал с закидыванием меня в окно, мы наконец остались вдвоем. «Мб съедобным» подарком оказался квадратик некрасивого пирога. Один надрез ножа, и из-под просевшей почерневшей корки открылись белоснежные недра.
Все просто, тут только пять ингредиентов: крем-сыр, сливки, яйца, сахар, ваниль, какие-нибудь ягоды, говорил Антон, раскладывая по тарелкам. Его выпекают при двухстах тридцати градусах, а из духовки вытаскивают почти сожженным. Многие боятся сжечь и выпекают при ста восьмидесяти, но это шняга полная. Выходит такое, знаешь, желеобразное говнецо. А надо при двухстах тридцати и тесто просто оставить в покое, не колоть там зубочистками или вилкой. Оно потом застынет. А чтобы разрезать нормально, нож нагреть кипятком. Жена научила. Она у меня кондитер.
Она. У меня. Она у меня. Онауменя. Онауменяонауменяонауменя.
Да знаю, брякнула я, пытаясь не придавать значения всем этим нежным местоимениям. И только потом поняла, что сказала это вслух.
Антон посмотрел на меня совершенно по-новому, с удивлением, какого я еще не видела на его лице. Своим комментарием я застала его врасплох.
Серьезно? Откуда?
Я, милый мой, знаю даже, в каком платье у тебя на свадьбе отплясывала семиюродная золовка и на каком курорте отдыхает твой сводный деверь.
Девчонки болтают, нашлась я.
Девчонки, значит, протянул Антон. Он кормил меня с ложки, одну за другой, вишня выстреливала и выстреливала кислым, но я не говорила «стоп». Это было вкусно, вкуснее я не ела, честное слово. Хотя там, кажется, все просто: крем-сыр, сливки, яйца, сахар, ваниль, какие-нибудь ягоды.