В то раннее утро в галерее стояла тишина, не было ни души, и солнце лилось сквозь большие окна и образовывало на полу яркие лужи, и я ходила так же радостно, как фавн в лесу в первый день творения. Это была «большая ретроспектива», что, по всей видимости, означает, что ты наконец стал настолько известной фигурой, что можно и умереть хотя Л тогда еще даже не было сорока пяти. В галерее было по меньшей мере четыре больших зала, но я проглотила их один за другим. Каждый раз, когда я подходила к раме будь то самый маленький эскиз или самый большой пейзаж, у меня появлялось одно и то же чувство, хотя всё время казалось, что оно не может повториться. Но оно приходило снова и снова, когда я смотрела на картины. Что это было? Не только чувство, Джефферс, но еще и фраза. После того, что я только что сказала, кажется противоречием утверждать, что ощущение обязательно сопровождается словами. Но эти слова нашла не я. Это картины нашли их где-то внутри меня. Я не знаю, кому они принадлежали или даже кто их произнес знаю только, что они были произнесены.
На многих картинах были изображены женщины, часто одна и та же женщина, и чувства, которые вызывали у меня эти портреты, были более узнаваемы, хотя всё равно оставались какими-то безболезненными и отделенными от тела. На одном небольшом наброске, выполненном углем, женщина спала, и ее темная голова казалась лишь пятном забытья на смятом постельном белье. Признаюсь, что-то вроде безмолвного горького плача вырвалось из моего сердца при виде этого изображения страсти, которая, казалось, воплощала всё, чего я не знала в жизни, и неизвестно, узнаю ли когда-нибудь. На многих портретах размером побольше Л изображает темноволосую довольно полную женщину а часто и себя вместе с ней, и у меня возник вопрос, не было ли это пятно на кровати, почти стертое желанием, той же самой женщиной. Обычно на ней маска или лицо чем-то скрыто; иногда она, кажется, любит его, а иногда просто терпит. Но его желание, когда оно возникает, затмевает ее.
Однако громче всего я слышала эту фразу при виде пейзажей, и именно эти образы тлели в моей памяти долгие годы, пока не настало время, о котором я хочу рассказать тебе, Джефферс, когда вокруг меня вспыхнул пожар. Как религиозны пейзажи Л! Если, конечно, человеческое существование может быть религией. Когда он пишет пейзаж, он вспоминает, как смотрел на него. Только такими словами я и могу описать эти картины, то, какими я их видела, какие чувства они у меня вызывали. Ты, несомненно, справился бы гораздо лучше. Но смысл в том, чтобы ты понял, как так получилось, что воспоминание об Л и его пейзажах всплыло спустя все эти годы в другом контексте, когда я жила на болоте с Тони и думала совсем иначе. Теперь я понимаю, что влюбилась в болото Тони, потому что оно обладало точно таким же свойством: в нем было что-то вызванное из памяти, что-то общее и неразрывно связанное с самим моментом бытия. Я бы никогда не смогла его запечатлеть и не знаю, зачем мне это вообще нужно, но это самый хороший из доступных нам сейчас примеров детерминизма в человеческой жизни!
Тебе наверняка интересно, Джефферс, что за фраза сошла с картин Л и так ясно мне себя выразила. Это была фраза «Я здесь». Я не буду объяснять, что, по-моему, означают эти слова или к кому они обращены, потому что это было бы попыткой помешать им жить.
Однажды я написала Л, пригласив его приехать к нам на болото.
Уважаемый Л,
Ваш адрес мне передал Ричард С кажется, мы оба его хорошо знаем. Я впервые познакомилась с вашими работами пятнадцать лет назад, когда одна из них выдернула меня с улицы и привела к новому пониманию жизни. И это не фигуральное выражение! Сейчас я и мой муж Тони живем в месте, где царит великолепная, но почти неуловимая красота, где художники обретают волю, энергию или просто возможность работать. Я бы хотела, чтобы вы приехали сюда и увидели его своими глазами. Наш пейзаж из тех загадок, которые влекут к себе, но люди полностью упускают из виду его суть. В нем есть запустение, покой и тайна, и пока он никому не раскрыл свой секрет. Дважды в день море заливает наше побережье, заполняет русла его рек и расщелины и уносит или так мне нравится думать свидетельства работы его мысли. Последние несколько лет я гуляю по болоту каждый день, и пейзаж еще ни разу не был одинаковым. Художники постоянно пытаются написать его, но в конечном итоге у них получается изобразить только содержимое собственного сознания они стремятся найти в нем драму, или историю, или нечто исключительное, но всё это наносное по отношению к характеру пейзажа. Я представляю наше болото огромной шерстяной грудью какого-то спящего бога или животного, и его движения это глубокое, медленное сомнамбулическое дыхание. Это просто мои мысли, но они вселяют в меня смелость заподозрить, что вы сможете их разделить и что здесь есть что-то для вас возможно, только для вас.
Мы живем просто и комфортно, и у нас есть второе место, где останавливаются гости: там они при желании могут проводить время в одиночестве. У нас было множество гостей, которые приезжали сюда работать. Иногда они остаются на несколько дней, а иногда на несколько месяцев. Мы не следим за календарем, и пока что он нам вроде и не нужен всё идет как идет. Я повторю, вы сможете жить здесь в полном одиночестве, если захотите. Лето лучший сезон, и желающих приехать к нам в это время больше. Если хотите, я могу рассказать подробнее, где находится дом, что здесь есть, как сюда добраться и так далее. Мы живем в глуши, хотя в нескольких милях отсюда есть маленький город, где можно найти блага цивилизации, если они вам нужны. Люди часто говорят, что это одно из последних мест.
М
Он ответил почти сразу, Джефферс, что меня немного удивило. Я даже задумалась, кого еще я могла бы призвать, просто сев и сосредоточив на них свою волю!
М,
Я получил ваше письмо и прочел его на террасе нового ресторана в Малибу, прикрывая глаза ладонью, чтобы не видеть кровавый закат, который вызывал ассоциации с адским пламенем и серой. Я в Лос-Анджелесе, монтирую новую выставку, которая открывается через пару недель. Воздух здесь чудовищно загрязненный. Ваше шерстяное болото кажется отличной альтернативой.
Я уже много лет не видел Ричарда С. Не знаю, чем он сейчас занимается.
Так вышло, что сейчас я один и готов взяться за какой-нибудь проект. Хочу попробовать что-то новое. Возможно, мне как раз подойдет то, что вы предлагаете. Интересно, что именно выдернуло вас с улицы.
В любом случае расскажите обо всем подробнее. Судя по всему, вы живете обособленно, но я пока еще нигде не чувствовал себя более свободным и не жил в большем уединении, чем в Нью-Йорке. Там у вас действительно никого нет или же этот маленький город, который вы упомянули, служит гаванью для творческих личностей?
В любом случае буду ждать ответа.
Л
P. S.: Моя галеристка говорит, что была где-то в ваших краях. Это возможно? По вашему рассказу создается такое впечатление, что едва ли она туда поехала бы.
Я ответила ему, рассказав больше о себе, о Тони, о нашей жизни здесь и о том, чего от нас ожидать, и как могла описала второе место. Я приложила все усилия, чтобы не преувеличивать, Джефферс: Тони объяснил, что мое желание угодить людям, заверяя их, что дела обстоят лучше, чем на самом деле, приводит только к разочарованию, причем в большей степени для меня самой, нежели для них. Это форма контроля, как и великодушие.
Мы построили второе место, когда Тони купил участок, граничащий с нашим, чтобы предотвратить грубую эксплуатацию земли. Правила ведения хозяйства здесь строгие, но люди, конечно, находят всевозможные способы их обойти. Самый обычный посадить деревья, а потом вырубить их ради прибыли: эти чахлые худосочные деревца быстро вытягиваются ровными рядами, как солдаты, а потом так же быстро, как солдаты, падают, и от них остаются ампутированные обрубки. Мы не хотели, чтобы эти бедные солдаты день и ночь маршировали на смерть у нас под окнами. Поэтому мы купили участок, чтобы вернуть его природе, но как только начали убирать колючие кусты и поваленные деревья, наткнулись на нечто совершенно неожиданное. Тони позвал знакомых, которые всегда помогают друг другу, когда требуется выполнить тяжелую физическую работу. Некоторые из кустов были высотой в двадцать футов, Джефферс, и, пытаясь защититься, они исцарапали мужчин чуть ли не до смерти, но, когда их всё-таки вырезали, под ними обнаружилось множество разных вещей. Мы нашли красивую полусгнившую парусную лодку и два старых автомобиля, а затем аж целый дом, погребенный под горой плюща! Мы обнаружили оболочку чьей-то жизни, и вдобавок оказалось, что вид на болото оттуда лучше, чем с нашего участка. Я часто гадала, кто же тот человек, чья жизнь была предана такому глубокому забвению, что буквально ушла под землю. Машины успели почти полностью проржаветь, что выглядело своеобразно, и мы не стали их трогать и скосили траву вокруг, чтобы их было видно; так же поступили и с лодкой, которая стояла на вершине склона, подняв нос к морю. Я всегда видела в ней что-то немного меланхоличное, она будто взывала к кому-то или чему-то вне досягаемости; а машины продолжали величественно разваливаться на части, будто решительно настроились открыть какую-то собственную правду. Домик был довольно убогим и выглядел грустным, и мы быстро поняли, что его нужно переделать, чтобы избавить его от этой ужасной, почти человеческой грусти. Внутри всё почернело от огня, и у мужчин возникла теория, что в нем окончил свои дни прежний хозяин. Поэтому они снесли дом и под руководством Тони построили новый.
Вы с Тони никогда не встречались, Джефферс, но думаю, вы бы поладили: он очень практичен, как и ты, не буржуазен и совсем не пренебрежителен, в отличие от большинства буржуа, которые насквозь пропитаны пренебрежением. Он не проявляет такой слабости, и ему даже не нужно чем-то пренебрегать, чтобы получить над этим власть. У него есть, однако, набор «убежденностей», которые исходят из его знаний и положения и которые могут быть очень полезными и даже успокаивать до тех пор, пока не выступишь против них! Я никогда не встречала человека, который был бы так мало обременен стыдом, как Тони, и так мало склонен вызывать чувство стыда в других. Он не делает замечаний и не критикует, и на фоне большинства людей это создает эффект океана молчания. Иногда его молчание заставляет меня чувствовать себя невидимой, не для него, а для себя самой, потому что, как я уже говорила, меня критиковали всю жизнь, и это дает мне понять, что я существую. Но поскольку я одна из его «убежденностей», ему трудно поверить, что я могу сомневаться в собственном существовании. «Ты просишь меня критиковать тебя», говорит он мне иногда после очередной моей вспышки. И на этом всё!
Я рассказываю тебе это, Джефферс, потому что это имеет отношение к строительству второго места и к тому, для чего мы решили его использовать а именно в качестве пристанища для того, чего здесь пока не было, для чего-то более возвышенного, или так я представляла, что появилось в моей жизни и так или иначе стало мне дорого. Я не имею в виду, что мы планировали основать какое-то сообщество или утопию. Просто Тони понял, что у меня есть свои интересы, и то, что он доволен нашей жизнью на болоте, автоматически не означает, что и я тоже. Мне было нужно хоть немного соприкасаться с понятиями искусства и общаться с людьми, которые живут этими понятиями. И эти люди действительно приезжали, и мы общались, хотя всегда казалось, что им больше нравился Тони, чем я!
Когда люди женятся молодыми, Джефферс, их брак вырастает из общего корня молодости, и становится невозможно отличить, где ты, а где другой человек. Так что при попытке отделиться друг от друга разрыв пройдет от корней до самых концов веток, и в результате этого мучительного процесса ты лишишься половины того, чем был раньше. Но когда вступаешь в брак позже, это больше похоже на встречу двух личностей, сформировавшихся независимо: вы сталкиваетесь друг с другом, как сталкиваются и в течение геологической эпохи сливаются целые массивы суши, а большие величественные швы горных хребтов становятся свидетельством этого слияния. Это не столько органический процесс, сколько пространственное событие, внешнее проявление. Люди могли жить внутри нашей семьи и так близко ко мне и Тони, как никогда бы не смогли обжить темное ядро живое или мертвое традиционного брака. В наших отношениях было много открытости, но это создавало и определенные трудности, естественные трудности, которые нужно было преодолеть: чтобы добраться друг до друга, приходилось строить мосты и пробуривать тоннели. Второе место было одним из таких мостов, перекинутым через молчаливость Тони, как через реку.
Второе место стоит на пологом склоне, выше главного дома, и отделено от него пролеском, через который в наши окна каждый день пробивается утреннее солнце; и через него же оно светит на закате в окна второго места. Окна там идут от пола до потолка, так что огромная горизонтальная полоса болота и его жизнь пространства цвета и света, скопления грозовых туч, огромные стаи морских птиц, которые парят в вышине или опускаются на его шкуру белыми пятнышками, море, которое бушует белой пеной на самой дальней линии горизонта, а иногда надвигается, безмолвно поблескивая, пока не покроет всё стеклянным листом воды, кажется, всё это в одной комнате с тобой.
Окна были одной из «убежденностей» Тони, а я была против с самого начала, потому что считаю, что дома должно быть в первую очередь уютно, чтобы в нем можно было забыть о том, что снаружи. Отсутствие уединения беспокоило меня, особенно ночью, когда включен свет и приходится всё время напоминать себе, что ты у всех на виду. Я и сама сильно боюсь смотреть на людей, когда они не знают, что на них смотрят, и узнавать о них то, что предпочла бы не знать! Но для Тони вид из окна имеет своего рода духовное значение, это не то, что ты описываешь или о чем рассказываешь, а то, в соответствии с чем живешь, так что сам вид наблюдает за тобой и включается во всё, чем ты занимаешься. Я часто вижу, как он делает паузу, когда колет дрова или возится с овощами, ненадолго поднимает глаза и окидывает взглядом пейзаж, а затем возвращается к своим делам; так что мы едим болото вместе с овощами и греемся вместе с ним вечером у камина.
Тони не стал слушать меня по поводу окон и даже притворялся, будто не слышит, и после, когда я поднимала эту тему и жаловалась, как много неудобств доставляют окна, он молча давал мне высказаться и говорил: «Мне они нравятся». Думаю, всё же он признавал, что мог быть неправ. Когда к нам приехал первый гость, музыкант, который пытался записать и воспроизвести пение птиц и который превратил весь дом в студию, заваленную большими черными коробками, какими-то невероятными пультами и мигающими лампами, я решила принести ему почту и, пробираясь между деревьями, увидела в окно, как он совершенно голый стоит у плиты и жарит яйца! Я бы тихонечко вернулась назад, но он заметил меня в тот же момент, что и я его, так что пришлось подойти к двери и отдать ему, догола раздетому, почту, так как он явно решил делать вид, что ничего необычного не произошло.
А возможно, ничего и не произошло, Джефферс, возможно, в мире полно таких людей, как Тони и этот мужчина, которые считают, что нет ничего такого в том, чтобы смотреть на других или быть у всех на виду, хоть в одежде, хоть без!
После этого случая мне разрешили повесить занавески, и я очень гордилась красивыми занавесками из бледного плотного льна, хотя знала, что Тони они раздражали. Полы были сделаны из широких каштановых досок, которые мужчины сами нарезали и отшлифовали, стены покрыты белой известковой штукатуркой, а все шкафы и полки были из того же каштана, так что пространство казалось очень теплым и натуральным, всё красивое, и фактурное, и душистое, а вовсе не стерильное и безликое, как бывает в некоторых домах после ремонта. Мы сделали одну большую комнату с плитой и камином, куда поставили удобные стулья и длинный деревянный стол, чтобы есть и работать за ним; а также маленькую спальню и ванную комнату с хорошей старой чугунной ванной, которую я нашла на барахолке. Всё выглядело так свежо и красиво, что мне хотелось самой туда переехать. Когда всё было готово, Тони сказал:
Джастина решит, что мы построили этот дом для нее.
Не могу сказать, что не думала о том, как отреагирует моя дочь, но мне уж точно не приходило в голову, что она может подумать, что это в ее честь! Хотя, как только Тони это сказал, я поняла, что так и есть, и мгновенно почувствовала себя виноватой, но тут же твердо решила, что не дам ничего у меня украсть. Эти два чувства, всегда идущие парой, чтобы уж наверняка оглушить меня и связать мне руки, мучили меня с самого начала, когда Джастина только появилась на свет и, казалось, хотела занять мое место, только я пришла туда первая. Я не могла примириться с тем фактом, что, только оправившись от собственного детства, наконец выбравшись из этой ямы и впервые ощутив на лице лучи солнца, ты должен уступить это место под солнцем младенцу, которого намерен оградить от тех страданий, что достались тебе, а для этого надо залезть в новую яму яму самопожертвования! В то время Джастина только окончила колледж и отправилась работать в Берлин, но часто приезжала в гости с каким-то потерянным видом, как будто испытывала острую потребность в чем-то, как человек, который ищет, где бы сесть, пока ждет поезда на людной станции. Какое бы хорошее место я ей ни находила, ей всегда больше нравилось мое. Я стала думать, не предложить ли ей второе место, чтобы сразу покончить с этим, но так вышло, что она влюбилась в некоего Курта и тем летом совсем не приезжала, и так началась наша новая жизнь, и мы стали приглашать к себе гостей.