Он встал на ноги и осмотрелся. Исчезли шар и небо, город и солнце. Осталась лишь лишённая крыши тёмная комната без окон и дверей. Четыре тёмно-серые стены, неприятная шероховатость которых была богато испятнана белыми отпечатками детских рук и испещрена спящими цепями, увенчанными широкими кандалами и их тихо стенающими посвистами.
Вова ощутил странное давление помещения средоточие тьмы, депрессия прямоугольников, раздражённый шёпот стен, недовольное отсутствием пленника цоканье оков. Один из отпечатков детских рук ожил, сделав манящий жест пальцами, подойди. Озадаченный Вова приблизился. Выбеленная правая детская ручка тянулась к нему навстречу из зазеркалья бетона, натянув на себя двухмерность серой стены. Вова без слепой опаски, свойственной снам, протянул свою левую руку. Ладони соприкоснулись.
Грань грёз и яви этим прикосновением взрезалась. Сознание выпорхнуло из сна: Вова открыл глаза в своём неуютном домике. Сивый ветер бил тонким, нацеленным сквозняком сквозь оконную раму. Осень бесцеремонно надорвала клеёнку, заменявшую выбитое окно. Не выспавшееся утро холодило кожу, несмотря на защиту разложенного поверх дивана армейского спального мешка, любезно предоставленного Евгеном. В довесок, тело, казавшееся стеклянным, затекло всеми мышцами, ещё явно смотря холодные сны, широкий спальник приходилось перекручивать на манер кокона, сплетённого на заказ осенью, бедностью и беспросветностью.
Привычное ожидание чуда воскрешения тепла в батареях набило оскомину. А чудо всё не являлось, несмотря на шкалу термометра, застенчиво сползающую вниз, хохлясь по ночам изо дня в день всё анабиозней.
В соседний дом с грохотом слов, обитых порогов и деревянного стука в дверь направилась бригада «Скорой». Они всегда являлись спозаранку и, по обыкновению, будили Вову, который в этот раз уже вылез из спальника, точно из разбитой скорлупы вкрутую сваренного нового дня. Новое рождение нового дня. Новоднерождение. Всё в первый раз. В десятитысячный раз. Ступая босыми ногами с поджатыми пальцами по холодному полу, Вова, туго замотавшись в клетчатый плед, прошёлся до сонной кухни. Медленно распрямляясь, он закурил и поставил чайник из прокоптившейся нержавейки на распустившийся синим цветком огонь, на острие обгоревшей спички подвесив упитанный зёв. После кратковременного омовения сурово-студёной водой, он вышел в угловатый, тенистый двор, наполненный хаотично разбросанным золотом начинающегося листопада, чтобы упорядочить брожение утренних дум смешиванием сигаретного дыма и прохладного воздуха. Метеорологи, удерживая на вытянутой руке календарную декаду, привычно солгали, обещая, что целый месяц будут стоять ровные, вдумчиво ясные погоды.
Кома не у старика, выкрутил мысль странной формы в слова один из докторов, тощий и беспробудно седой. Для него это обыденность. Как сон и явь. Настоящая кома происходит как раз наяву. Дед не может осознать, что он в коме. Он просто забывает выпить таблетки и засыпает. А вот моя кома реальна. Кома ума. Закольцованная кома без входа и выхода. Искусственная кома, в которую обычно вводят безнадёжных пациентов. Так и я сам ввёл себя в неё.
Харэ херню нести, бухать брось, так и из комы выйдешь, буркнул другой врач, рдеющий румянцем щёк в противовес синей спецовке.
Дверь в дом старика отворила его дочь добрая дама в годах с короткой рыжей стрижкой и широко расставленными грустными глазами. Доктора вошли не разуваясь, и даже не произнеся шороха подошв о щетину половицы. Через время, пыхтя и аккуратно сквернословя, вынесли бледного деда без чувств на носилках и водрузили его на предварительно подогнанную вплотную к крыльцу побитую жизнью каталку.
Вова тихо наблюдал за работой эскулапов сквозь дрёму промозглой прохлады утра. Его сонная сигарета тлела. Пожелтевшими листьями тлела и молодая осень под аккомпанемент тихих напевов горящей рябины. Врачи буднично, но бережно загрузили бессознательного дедушку в карету «Скорой» и захлопнули двери.
Молодой фельдшер, покончив с погрузкой, подошёл к курящему и закутанному в плед на манер ковбойского пончо Вове. Медь бороды, щенячья задорность, опухшие нижние веки, еле различимая мелодичность уральского акцента:
Здорово, Володя, сказал улыбчивый доктор, протянув приветственную руку. Есть курить?
Ладони парней скрепились в дружное рукопожатие явно знакомых людей.
Привет и тебе, Ромео, Вова залихватски откинул крышку пачки сигарет, бери хоть все. То есть две. Курящий врач это как полицейский, нарушающий закон. Трудно представить себе такое.
Ага, довольный Ромео обхватил сигарету большими пальцами. Как пожарный, сжигающий книги. Интересный сосед у тебя, раз в месяц его увозим, фельдшер бегло хлопнул по карманам. И зажигалку дай, а то у меня ни говна, ни ложки.
Держи. Босячий подгон.
Ага, пацанский взгрев.
Ромео из кремня огонь высек, втянул первозатяжечный девственный дым, бонусом запустив внутрь себя наскоро сотканное настроение осени, соразмерное погоде.
Лучше первой сигареты только первая сигарета с кофе.
Могу угостить, предложил Вова.
Не, мы же вечно торопимся. Деда пора везти. Как всегда.
У деда память ни к чёрту. Возраст. А когда возраст, всё ни к чёрту, кроме болезней, отстранённо цедил зевающие слова Вова.
У твоей бабули тоже возраст. Но она бодрячком, протараторил, затягивая речь обратно в лёгкие вместе с дымом, Ромео.
Она как раз водит дружбу с чёртом. Но не будем о ней. Она на мутных движениях, Вова сплюнул под ноги слова, которых не хотел произносить вслух.
Да ладно, фельдшер по-дружески коротко хлопнул Вову по плечу. Она тебе привет передавала. Ещё она что-то говорила про какие-то чертоги, про открытие ящиков, но я ничё не понял. Одно запомнил наверняка сказала, если машины горят, значит, тебе не нужно никуда ехать, иначе кто-то может сгореть. Сказала, захочешь сам спросишь.
Не захочу. Огонь иногда делает добрые дела. Так что ничего страшного не случится.
Например, даёт людям возможность курить, ухмыльнулся Ромео, вернув Вове зажигалку.
А чё по работе у вас? Может, к вам подтянуться? Вова смаковал тлеющую сигарету, разглядывая смеркающуюся зелень осанистого дворового клёна, плавно наливающуюся желтизной.
У нас дно. И по зэпэ, и по графику, и по клиентуре. Да по всему, короче, Ромео зевал в ответ, но совсем не так убедительно.
А я бы пошёл.
А чё с твоей работой не так?
Мне всё надоело. У меня кризис ранимого возраста. Душа требует богатств и излишеств, гладких женщин и спорткаров.
«Скорая» в этом тебе не поможет, усмехнулся Ромео, пожав Вове руку на прощание и дав печенюшку. Только если до дурки подкинуть.
Тогда почему вы ездите на КАРЕТЕ «Скорой помощи»? с доброй усмешкой Вова стрельнул глазами в машину с крестом.
Туше. Ты поиграть не хочешь? Мы поляну арендуем нормальную, там синтетика, даже тренерок есть.
Ромео, сигарету в две затяжки прикончив, опустил окурок в пустую банку из-под маслин (а не из-под всяких там кофий), стоящую на подоконнике Вовиного домика.
Чё за тренерок? Нап? Защит?
Защит, улыбка растянула бородатое лицо уходящего Ромео.
Не. Это не для меня. Да и моя мечта ещё не сбылась.
До сих пор не купил себе бутсы? Смотри, жизнь одна. Нужно играть, в чём можешь. Говорят, бразильцы босиком играют по детству в своих фавелах и на пляжах.
Жаль, юность кончилась. А так бы на Кубу рванули босиком, как бразильцы, и там бы сыграли как раньше в эту простую и оттого гениальную игру.
Это да Ладно, моё дело предложить, твоё отказаться, Ромео, тактично откашлявшись, улыбнулся, обозначив реверанс, и скрылся за дверьми белой кареты с красными крестами.
Вова вернулся в дом, медленно наполняющийся озябшим теплом, тянущимся волнами из кухни, где горбатый чайник отчаянно выдыхал пар, истерично плюясь раскалённой слюной и наглухо залепив крохотное окошко кухни газообразной водой. Вова провернул вентиль. Газ замер в трубе, и иссиня-жёлтый огонь прекратил танец.
Капэка! Кис-кис! Жрать иди, скотина-тварь! прикрикнул Вова, насыпая сухой корм в зелёную кошачью миску.
Вовин голос не произвёл должного впечатления на зверя, но вот сыпучий, трескучий звук наполняемой любимой тарелочки совсем другое дело. Кот через секунду возник из ниоткуда и уже во всю хрустел кормом.
Кофе растворялся под кипяточным водопадом, пышущим паром. Кусочки сахара, спрессованные в далеко не совершенные геометрически кубы, упали, смущённо булькнув, в чёрное золото. Нерадивая бесконечность утреннего полёта мысли, обречённая на падение в бытовую грязь после первого глотка кофе, окончание медленно обрела: будильник, извечно внезапный, извечно измождённый своими утренними напевами, зазвучал, всё разрастаясь и полнясь объёмами, пиано пианиссимо: «Wake me up when september ends». Годами выработанный рефлекс вырванного из сна тела спешно выключить мелодию, оповещающую о старте будничной рабочей беготни, был разумом сознательно сдержан по двум причинам: во-первых, на былую работу больше идти не нужно, во-вторых, будильник хорошо пел.
Вова пытался вспомнить то далёкое, по-доброму забытое ощущение жизни, которым обладал, когда слух впервые был этой мелодией обласкан. Но мгла последующих тяжёлых воспоминаний залила душу до краёв, и чтобы найти тот свет, нужно погружаться с головой в едкую нефть неверной памяти. Но стоит ли оно того? Наверное, нет.
Кофе клубился и извивался невесомыми лоскутками пара, точно кто-то выдыхал из чашки тепло тела в студёный воздух комнатной осени. Кофе ткал аромат из истолчённых зёрен и горячей воды, источал его, густой, влажный и властный, по жилищу. Вова дул на круг чашки, остужая кофейный пыл, а напиток, напротив, дул на него, огонь внутри разжигая для того лишь, чтобы растолкать тлеющие угли давно переспевшей необходимости перемен.
На полоску света, обронённую из окна сломанным солнцем, выползло крохотное насекомое. Приняв короткую солнечную ванну, оно подняло и расправило ничтожно малые крылышки. Походило в неглиже взад-вперёд. Вернулось в смуглую тень. Деловито прошлось там. Снова вернулось на скромный свет. Насекомое по собственному желанию меняло светлую полосу на тёмную. А могут ли так люди, хозяева своих суеверных судеб?
Пришло время съезжать. В очередной раз. В который раз. Только в этот раз неясно куда. И в этом «неясно куда» давно растворилось понятие дома, и вакуум очага заполнило кочевничество, с которым почему-то крайне быстро свыкаешься. «Ладно, жизнь. Давай. Придумай что-нибудь. Мне интересно, что ты предложишь. У меня нет идей», мысленно обозначил вселенной свою позицию Вова и принялся неторопливо собирать нажитые посильным трудом вещи в пакеты, пакеты в сумки, сумки в коробки, суммарно занимающие максимум десять процентов слова «имущество». Гнетущий авось, на который постоянно приходилось опираться всем весом обстоятельств и хитросплетений, был единственной константой в жизни Вовы, да и в переменчивом мире людей необъятной, наверное, тоже.
Разбор гардероба дал странный эффект: примерка толстовки десятилетнего возраста, при покупке обёрнутая слоями мечт о скорых путешествиях в самые разнообразные уголки этой прекрасной планеты, оказалась соразмерна лишь втискиванию себя в старую, ещё более тесную и пустую жизнь, которую ненавидишь гораздо больше текущей, и этикетка на её воротнике теперь содержала вместо размера клеймо «счастье просроченных лет». Толстовка и прочие «текстильные отходы», собранные в домне дворовой бочки и обильно смоченные бензином, были преданы очищающему огню. Сера на головке спички усмехнулась, скользнув-чиркнув о короб, и распалила высокое, но не дымное полымя.
Часть вещей была передана в безвозмездное пользование другим людям, клюнувшим на жирную блесну «бесплатно-самовывоз» в интернет-объявлении. Мебель (стол, шкаф и диван) была обменяна на вполне скромную сумму (большей частью отданную в счёт ремонта разбитого окна). Коробка, полная памятных вещей из разных мест и времён, найдена не была в виду своего несуществования. Её заменил старый кнопочный мобильный телефон, беспробудно спящий в дебрях комода (между двух странных горок как-то там оказавшегося песка) и хранивший юные пьяные эсэмэски, полные любви и веры, сквозь которые казалось, что она Та Самая. Аппарат был без приличествующих ритуальных церемоний запущен дальним трёхочковым броском в прожорливое мусорное ведро, как и многие прочие, вполне гаджетовидные вещи, утяжелявшие пожитки. Туда же отправилось (с искренней усмешкой после прочтения) лёгкое, добротно скомканное подобие бумажного дневника в канун Нового года в нём обновлялись одиннадцать неизменных пунктов с точки зрения достигнутого за прошедший подотчётный период. На предложение предпоследней строки самому себе пятилетней давности был дан короткий, но ёмкий ответ (пунктуация и авторский стиль сохранены): «Ты ебанулся копи на хату а нахуй пойти не желаешь сноуборд тачки да я максимум накоплю на верёвку и мыло».
Оставшийся скромный скарб аккуратно, по-тетрисовски, сложился и спрессовался в куб ближе к полудню. Отточенный годами обряд смены очага вызывал смешанные чувства с одной стороны, это всегда невинный взгляд чего-то нового, с другой стороны, переезд процесс слишком приземлённый, лишённый даже намёка на полёт фантазии: так или иначе ты окажешься в четырёх аскетичных стенах один на один с мыслью о перемене мест разбитых корыт. Разве что новый дом не будет так скуп до тепла, как нынешний.
Внезапно в дом влетела бабочка. Порхала красивыми крыльями, казалось, бесцельно, но двигалась. Как-то наугад выписывая зигзаги, она пронзила полётом комнату, села на целую створку окна и стихла. Двойной телефон, на котором синяя изолента сменилась изолентой алой, элегантной и молодецки удалой, завибрировал. Экран оповестил, что на проводе «Жожоба-подлец».
2.
Вова поднял трубку.
Алло, Коди, ты не поверишь, но сегодня тот самый день, Костик верещал в ухо с расстояния в несколько уралмашевских километров плоским, безобъёмным голосом, когда госпожа удача отвернула свою прекрасную пятую точку от твоего убогого, хоть и скуластого лица, и повернулась лицом своим.
И в чём фарт? озадаченно спросил Вова, не веря в простодушность фортуны.
Удача, сука такая, сегодня благоволит к тебе как никогда.
Да мне всегда везёт как утопленнику.
Просто невероятная пруха-братуха для тебя. Колесо фортуны раскрутилось и слилось с колесом Сансары, осознав, что ты вчерашний бесследно исчез, а ты сегодняшний заслуживаешь шанса.
Чё несёшь, смерд? тяжело вздохнула Вовина терпеливость.
Но, чтобы разгадать, о чём речь, тебе нужен ключ-шифровка, состоящий из шести почти одинаковых слов, котор
Дети Ети еле-еле ели ели, перебил Вова.
Су-у-ука Костик запнулся от неожиданности. Ладно, твоя взяла, незнакомец. Короче, мой сосед по хате Тоторо ехает нахер навсегда в другой город. Ты можешь жить у меня как царь. Мы заплатили за год вперёд, но сосед, как ни странно, не претендует на своё баблишко, ибо валит срочняком. Так что есть маза вписаться на ровную хату нашару. У тебя будет своя комната, и никто не будет вечером проверять уроки.
Заманчиво, Вова задумчиво поскрёбывал щетинистый подбородок.