В детстве моей любимой сказкой была «Русалочка», и мне особенно нравилось, когда её читала вслух бабушка Кэролайн. У неё хранился потрёпанный старый экземпляр «Сказок Ганса Христиана Андерсена», напечатанный в 1911 году, за три года до её рождения. Она рассказывала, что её мама купила его в книжном магазине «Брэттл» в Бостоне, когда была беременна ею. Книга сказок моей бабушки проиллюстрирована двадцатью восемью прекрасными акварельными картинами французского художника Эдмунда Дюлака, который родился в 1882 году, а умер в 1953-м. Когда Кэролайн покончила с собой, эта книга оказалась одной из немногих вещей, которые перешли мне по наследству, теперь я тоже храню её в той комнате, где рисую свои картины. Страницы пожелтели и стали ломкими, а иллюстрации начали тускнеть. Мне кажется, они были намного ярче девяносто семь лет назад, когда моя прабабушка купила книгу, чтобы читать сказки своему будущему ребёнку. Конечно, мне нравились и другие сказки, особенно «Снежная королева» и «Сказка ветра», но ни одна из них меня и вполовину не очаровывала так, как «Русалочка». Я уверена, что Кэролайн выучила эту историю наизусть столько раз я просила её рассказать. Однако она всегда притворялась, будто действительно читает книгу, останавливаясь, чтобы показать мне иллюстрации Эдмунда Дюлака. Я смотрела две экранизации этой сказки «Всплеск»[12], вышедший за два года до моего рождения, и анимационную версию Диснея, выпущенную, когда мне было три года; обе я смотрела на видеокассетах. То, как Дисней изменил концовку, изрядно меня разозлило. Конечно, во «Всплеске» тоже изменили финал, но там хотя бы не было безвкусной музыки, и Дэрил Ханна не пришлось отказываться от своей русалочьей природы.
По моему мнению, диснеевский финал превратил правдивую (хотя и не подтверждённую фактами) историю в ложь.
А вот самой нелюбимой моей сказкой в детстве была «Красная Шапочка». Разумеется, её не было в той книге, которую моя прабабушка купила в Бостоне, поскольку её написал не Ганс Христиан Андерсен, а Шарль Перро (не путать с Альбером Перро). И опубликована она была не в 1911-м, а в 1697 году. Тогда она впервые была напечатана, но сама эта история существовала в разных формах задолго до того, как Перро изложил её на бумаге. У меня есть своего рода досье, посвящённое «Красной Шапочке», с указанием всех версий, восходящих к XI веку. Большинство людей знают эту сказку в том виде, в каком её записали братья Гримм, и детям в основном рассказывают этот причёсанный и смягчённый вариант, в котором охотник спасает девочку от волка. Но Кэролайн рассказывала мне эту историю в том виде, в каком она была опубликована в «Histoires ou contes du temps passé, avec des moraités: Contes de ma mère loye»[13], в 1697 году. Красную Шапочку с её бабушкой там съедает волк, и никто не приходит к ней на помощь, в общем, никакого хеппи-энда. Мне кажется, что этот вариант сказки наиболее честный, хотя даже сейчас, во взрослом возрасте, меня мало трогает что эта версия, что более поздняя.
В любом случае, даже со счастливой концовкой, эта история изрядно меня напугала. Во-первых, я никогда не представляла волка как обычного серого волка; нет, в моих фантазиях он выглядел как некое двуногое создание, больше похожее на человека, чем на лесного хищника. Полагаю, в моём понимании это был скорее оборотень. В более взрослом возрасте, прочитав книгу о волках и посмотрев документальный фильм «Нэшнл Географик», я поняла, что образ волка, который нарисовало моё воображение, сделал историю более достоверной, потому что люди намного опаснее волков. Особенно если ты волк или маленькая девочка.
Моя мама никогда не читала мне сказок и не рассказывала их по памяти. Поймите меня правильно, Розмари-Энн вовсе не была плохой матерью, она просто не увлекалась сказками.
Имп набрала на клавиатуре печатной машинки:
Думаю, всё то, что я написала до сих пор, можно назвать пролегоменами[14], и надо признаться, раньше у меня не было необходимости использовать это слово.
Потом она встала и пошла в уборную, потому что ей приспичило пописать после той части рассказа, где она упомянула Дэрил Ханну. На обратном пути в комнату она прихватила пригоршню «Лорны Дун»[15] и яблоко, поскольку снова пропустила ужин. Затем Имп вновь села за пишущую машинку и продолжила печатать:
Понимание важности сказок и её любовь к «Русалочке» а также отвращение к «Красной Шапочке» лежат в основе истории с привидениями, которую она сейчас пишет.
То есть мы не отклоняемся в сторону от основной канвы рассказа.
Через пару месяцев после того, как Абалин переехала ко мне в квартиру, мы пошли на выставку в галерею Белл, которая расположена в Университете Брауна. Сходить туда была её идеей, а не моей. Выставка, которая называлась «Видение абсолютного разрушения», представляла собой ретроспективу работ художника, разбившегося на мотоцикле несколько лет назад, который называл себя Альбером Перро (хотя при рождении ему дали другое имя). Я уже была о нём немного наслышана. Абалин прочитала где-то в интернете статью о Перро, и я согласилась пойти вместе с ней, потому что ей очень хотелось туда попасть. Выставка представляла собой обширную экспозицию картин маслом, скульптур и произведений в смешанной технике, которые почти все были вдохновлены, в той или иной мере, сказками, в основном «Красной Шапочкой». Если бы я знала это заранее, то отпустила бы Абалин одну. Мало того, я бы, наверное, на этом даже настояла. А так мне пришлось держаться за её руку почти всё время, пока мы прогуливались по галерее.
Мы расписались в гостевой книге за столиком у двери, и Абалин взяла глянцевую брошюру, посвящённую выставке. Первая картина имела латинское название «Fecunda ratis»[16]. Она была написана в основном в серых красках, хотя можно было заметить ещё несколько бликов зелёного и алебастрового цвета, и одно яркое малиновое пятно неподалёку от центра композиции. Карточка на стене рядом с картиной гласила, что Перро позаимствовал название из книги педагога XI века по имени Эгберт Льежский, включающей в себя «De puella a lupellis seruata» рассказ о пропавшей девушке, которую нашли живущей в стае волков. По сюжету она носила красную шерстяную тунику, подаренную ей дедушкой в день крещения. Кто-то заметил эту красную тунику, и девушку спасли, что, как я полагаю, превращает эту историю в морализаторскую сказку. Мол, крестите своих детей, или им придётся жить с волками.
Картина мне не понравилась. От её вида меня захлестнуло какое-то жутко неуютное ощущение. И не только потому, что я вспомнила о своей былой зацикленности на «Красной Шапочке». Нет, в этом полотне ощущалось что-то ужасное, некая угроза, из-за чего я не могла смотреть на него больше нескольких секунд. Полагаю, меня должно было поразить то, насколько искусно художнику удалось передать в своих работах чувство страха. Моё впечатление в данном случае складывалось постепенно. Я ещё раз бросила взгляд на картину и снова отвернулась. Не думаю, что Абалин это заметила; не уверена, что она понимала, какое гнетущее воздействие на меня оказывала та выставка, пока я прямо не спросила, не можем ли мы уйти, произошло это через двадцать минут, когда мы успели посмотреть ещё несколько картин и скульптур.
Прежде чем сесть за печатную машинку, я погуглила в Сети «Fecunda ratis» и просмотрела несколько её изображений, поскольку опасаюсь полагаться на свою дырявую память. Картина не произвела на меня такого же гнетущего впечатления, как в тот августовский день в галерее Белл. Слишком много с тех пор успело произойти событий, по сравнению с которыми скульптуры и картины Альбера Перро, при всей своей жуткости, кажутся детскими картинками. Но, как я уже отмечала, исполнена она в основном в серых тонах, с красным пятном в районе центра. Пятно образует своего рода неподвижную точку, центр композиции или точку опоры, кому как больше нравится. Эта детская крестильная туника из шерсти единственный предмет одежды, который есть на девушке. Она стоит на четвереньках, её голова опущена так низко, что невозможно разглядеть лицо. Не видно ничего, кроме дикого клубка спутанных волос и красной туники, что производит, если рассматривать картину в целом, довольно жестокое, сбивающее с толку впечатление. Девушка окружена тёмными, грузными фигурами волков, за которыми, в свою очередь, видны вершины стоячих каменных глыб, представляющих собой кольцо мегалитов.
Волки изображены настолько нечётко, что их можно принять за каких-то других существ, если предварительно не прочитать карточку на стене возле холста. Я вполне могла бы окинуть взглядом огромных лохматых тварей, которые, присев на корточки, жадно и непристойно наблюдают за девушкой, легко приняв их за медведей. Медведей или даже не знаю, быков, например. По картине не скажешь, собираются ли волки съесть девушку или, наоборот, охраняют её. Невозможно сказать, удивляются ли они виду этой странной волчицы или думают о том, что раньше им ещё ни разу не доводилось заниматься любовью с человеческой женщиной, и это, возможно, будет интересный опыт.
Но самое тягостное впечатление производит полоска рисовой бумаги в нижнем левом углу холста. На ней начертаны следующие слова: «Никто и никогда за тобой не придёт».
Когда я садилась со своим яблоком и «Лорной Дун» за написание этого рассказа, в голове у меня крутилась мысль, что я смогу подробно описать все картины, участвовавшие в выставке «Видение абсолютного разрушения». Или хотя бы те работы, которые я успела посмотреть, прежде чем меня начало тошнить и нам пришлось срочно покинуть галерею. «Ночь в лесу», например, очень похожую на «Fecunda ratis», только больше размером. Полотна с названиями «1893» и «Приступ страха посреди толпы». Серию ржавых металлических клеток под общим названием «Хлебные крошки», в каждой из которых красовалось по булыжнику, и у каждого на боку было выгравировано какое-то слово. А в центре всего этого раскинулась гротескная крутящаяся композиция под названием «Фазы», с 1-й по 5-ю, представляющая собой серию скульптур, изображающих превращение женщины в волчицу. И не просто женщины это оказался расчленённый труп Элизабет Шорт, известной большей части цивилизованного мира как Чёрная Орхидея[17]. Эти скульптуры потом ещё несколько недель преследовали меня в кошмарах. До сих пор меня временами озноб пробивает от этих воспоминаний. Я собиралась описать всё в меру своих скромных возможностей. Но теперь думаю, что будет лучше отказаться от этой идеи. Возможно, позднее, когда этого нельзя будет избежать, но не сейчас.
Итак, напечатала Имп, вот оно, начало моего рассказа, каким бы хаотичным и бессвязным он ни казался. Я взялась за написание своей истории с привидениями и буду притворяться, что обратного пути больше нет.
Это ложь, но притворяться всё равно придётся.
В конце концов, всё это может сложиться (или нет) во что-то связное.
Я не узнаю, пока не отыщу концовку.
Я. Розмари-Энн. Кэролайн. Три сумасшедшие женщины, одна за другой. Самоубийство моей матери и бабушки. Избавиться от некоторых слов, чтобы страшные вещи стали менее пугающими, оставив только те слова, которые потеряли былой смысл. «Русалочка». Пасмурный день, в который я встретила Абалин. Мёртвые воробьи и мыши в закупоренных бутылках. «Утопленница», написанная человеком, который свалился с лошади и разбился насмерть. «Fecunda ratis», созданная художником, который упал с мотоцикла и погиб. Тот самый художник, что взял себе фамилию француза, о котором часто говорят, будто это он написал историю про Красную Шапочку, а затем принялся создавать ужасающие произведения искусства, вдохновлённые этой сказкой, которая стала моей особенно нелюбимой сказкой из всех существующих. Якова Энгвин и «Открытая Дверь Ночи», к которым я ещё вернусь позже. Докучливые призраки и вредоносные мемы. Боль, которую мы причиняем другим людям, сами того не желая.
Ночная просёлочная дорога в восточном Коннектикуте. И ещё одна тёмная дорога у реки в Массачусетсе. Женщина, назвавшаяся Евой Кэннинг, которая, вероятно, была призраком, волчицей или даже русалкой а скорее всего, неким странным созданием, которому суждено навсегда оставаться безымянным.
Такова совокупность записей, которые я по совету моей мамы делала, чтобы не забыть о том, что произвело на меня сильное впечатление. Это своего рода моё запоздалое извинение перед Абалин, хотя я знаю, что она никогда его не прочтёт.
Возможно, это станет моим карманом, набитым камнями.
Пока хватит, напечатала Имп. Надо отдохнуть. Вернёшься позже, рукопись никуда не денется.
2
Что насчёт разделения текста на главы? напечатала Имп. Поскольку я записываю свою историю не для того, чтобы её кто-то прочитал, а это определённо так, и она никогда не будет издана, то зачем мне заморачиваться с разбивкой на главы? Зачем вообще кому-то заморачиваться с главами? Только для того, чтобы читатель знал, где можно остановиться и быстро сбегать в туалет, перекусить или выключить свет и лечь спать? Разве главы не схожи чем-то с началом и концом истории? Ведь это, по сути, такие же произвольные и удобные конструкции? Тем не менее, она напечатала арабскую цифру 2 ровно через семнадцать строк с одинарным интервалом от верха страницы, на чистом листе машинописной бумаги.
Вокруг меня скользит своей дорогой октябрь. Я провела уже несколько дней, заполненных сплошной работой, пытаясь решить, с какого места и как продолжить свою историю с привидениями. Или даже стоит ли вообще продолжать работу над этой историей с привидениями? Очевидно, я решила, что стоит. Это похоже на ещё одну разновидность одержимости: начать какое-то дело только для того, чтобы никогда его не закончить. Я, например, всегда дописываю свои картины. Взявшись за какую-то книгу, я обязательно должна её дочитать, даже если она вызывает у меня отвращение. Я никогда не выкидываю остатки еды. Когда у меня возникает желание подышать свежим воздухом, я планирую маршрут предстоящей прогулки и обязательно прохожу его от и до, даже если вдруг пойдёт снег или дождь. В противном случае мне придётся бороться с навязчивыми мыслями о незавершённых делах.
До знакомства с Абалин Армитидж я никогда не играла в видеоигры. У меня даже компьютера не было. И о транссексуалах я тоже мало что знала. Но к этому я вернусь позже. Сейчас же я напишу о видеоиграх, поскольку это была одна из самых первых тем, о которых мы болтали с ней тем вечером. Нам удалось перевезти все её пожитки с Вуд-стрит ко мне на Уиллоу-стрит, из того места, которое она больше не могла считать своим домом, поскольку бывшая девушка выселила её оттуда, успев до того, как пошёл дождь, который в тот день действительно начался, доказав, что я всё-таки поступила благоразумно пускай и несколько преждевременно, взяв с собой зонт и надев галоши. Мы перетаскали её вещи по лестнице в мою квартиру. Большую их часть мы сложили в гостиной, которая всё равно стояла тогда практически пустой.
Ты первый человек на моей памяти, который называет комнату в своём доме гостиной, усмехнулась Абалин. Она сидела на полу, перебирая свои компакт-диски, словно проверяя, не осталось ли что-то на её старой квартире.
Правда?
На мгновение она смерила меня взглядом, а затем произнесла:
Было бы это не так, я бы не стала этого говорить.
Что ж, справедливо, согласилась я, а затем спросила, не хочет ли она выпить чашку чая.
Я бы предпочла кофе, ответила она, и мне пришлось признаться, что я не пью кофе, поэтому не смогу его приготовить. Вздохнув, она пожала плечами: Ничего. А затем добавила: Придётся мне что-то с этим делать. Я жить не могу без кофе. Но все равно спасибо.
Я была на кухне всего минут десять, но когда вернулась, она уже успела включить свой телевизор и пыталась теперь подсоединить к нему одну из игровых консолей. Я устроилась на диване, наблюдая за ней и попивая свой чай. Он был сладкий, но без лимона, потому что я забыла его купить, когда в последний раз ходила на рынок.