Обе женщины повернулись и посмотрели на очередь, затем Марджори недовольно сжала губы.
Это Фрэнсин Туэйт, сказала она так громко, чтобы ее могли услышать все, кто находился в здании почты. Лучше мне разобраться с ней быстро, чтобы она опять не увидела здесь привидение и не распугала всех моих клиентов.
Попридержи свой змеиный язык, Марджори Уиткоум, раздался надтреснутый голос, говорящий откуда-то сзади.
О, здравствуйте, мисс Си, поздоровалась Марджори, виновато улыбаясь, как нашкодившая школьница.
Мисс Кэвендиш[6] фыркнула.
Ты всегда была ужасной сплетницей. Я помню, как на игровой площадке ты вечно вот так же шепталась с юной Китти, прикрывая рот рукой. Она неодобрительно нахмурилась, глядя на незадачливую Китти, которая потупилась и смущенно уставилась на свои ноги. Так что давай, Китти, иди по своим делам, чтобы мы могли разобраться с нашими.
Да, мисс Кэвендиш, пролепетала Китти и, все так же опустив глаза, поспешила к выходу.
Фрэнсин не смогла сдержать довольную ухмылку, потому что в школе она училась с Китти и Марджори. В то время объектом их сплетен становилась она сама, и сейчас ей было приятно вкушать блюдо мести, которое, как известно, время от времени может подаваться холодным и притом мелкими порциями.
А ты, Фрэнсин Туэйт, можешь стереть с лица эту ухмылку, сказала мисс Кэвендиш.
Фрэнсин повернулась к хрупкой старой даме и улыбнулась ей с искренней теплотой.
Доброе утро, мисс Си, я не заметила вас сзади. Я рада видеть, что вы здоровы и на ногах.
Человеку негоже бездельничать, хотя мои ноги уже не те, что прежде.
Я загляну к вам через пару дней и принесу что-нибудь от боли в них.
Да, Фрэн, принеси, ведь по ночам они у меня ужас как болят. А если честно, то и днем. Мисс Кэвендиш замолчала, затем добавила: Я хотела сама зайти к тебе, чтобы навестить твою мать. Мне ее не хватает.
Мне тоже, ответила Фрэнсин.
Мисс Кэвендиш была директрисой местной школы вот уже несколько десятилетий, и в округе не было ни одного мужчины, женщины или ребенка, который не питал бы огромной привязанности к этой старой даме и не побаивался ее острого языка. Она также была самой старой и самой близкой подругой матери Фрэнсин и единственным человеком, который до сих пор навещал могилу Элинор Туэйт.
Она как кобея лазающая, пробормотала мисс Кэвендиш так тихо, чтобы услышать ее могла только Фрэнсин.
Та прикусила губу, чтобы спрятать улыбку, нежную и печальную. Мать часто говорила на тайном языке цветов, который понимали только она и мисс Кэвендиш. Элинор пошла еще дальше она считала, что каждому человеку соответствует свой цветок, что это что-то вроде тотема, который характеризует его натуру. Фрэнсин тоже давно полагала, что Марджори Уиткоум соответствует именно кобея, ведь у нее имелась информационная сеть, быстродействующая, широкоохватная и бесстыжая, сеть, очень похожая на неумолимо ползущие стебли кобеи с их складчатыми фиолетовыми колокольчиками.
Теперь, когда на Марджори был устремлен сердитый взгляд мисс Кэвендиш, очередь двигалась быстро.
Для меня есть сообщение? спросила Фрэнсин, дойдя до стойки.
Откуда ты знаешь, что тебе могло прийти сообщение? резко спросила Марджори.
Фрэнсин пожала плечами. Она не собиралась объяснять, что ей сказали чайные листья.
Это ненормально. Ты заявляешься сюда еще до того, как я могу сообщить тебе, что для тебя что-то пришло. У Марджори была полная фигура с огромным бюстом, который, казалось, жил своей собственной тайной жизнью. Пока она поворачивалась к ящичкам для корреспонденции за ее спиной, Фрэнсин, у которой вообще не было бюста, как завороженная смотрела, как эти две могучие горы величаво повертываются вправо еще до того, как это делает сама Марджори.
Если б ты согласилась провести в свой дом телефон, вступила в разговор молоденькая помощница Марджори, сидящая за другой стойкой, тебе вообще не надо было бы приходить в нашу деревню.
Замолчи, Эмма, сказала Марджори с виноватым выражением, выглядящим странно на ее лице, на котором обычно отображалось одно только острое любопытство.
Без обид, пробормотала Эмма. Просто она не хочет видеть нас, а мы не хотим видеть ее.
Так у тебя есть для меня сообщение? Фрэнсин сумела сохранить вежливый тон, не обращая внимания на Эмму.
Марджори прищурилась, вглядываясь в клочок бумаги.
Это предложение об аренде жилья сроком на пять месяцев. Приезжают плотник и его подмастерье, чтобы вести работы в этом новом отеле, который строится тут неподалеку. Они прибудут сегодня. Предложение сделано от имени некоего Тодда Констейбла. Он с юга Кажется, сказал, что он из Лондона, добавила она со странным удовлетворением, как будто Лондон был какой-то далекой и экзотической страной.
Сегодня? Но я ведь даже не разговаривала с ними и не сделала никаких приготовлений.
Им больше негде было остановиться, ведь сейчас низкий сезон, вот я и сказала им, что у тебя найдется для них местечко. Марджори пожала плечами, ничуть не смутившись от сердитого взгляда Фрэнсин. Тебе не помешают постояльцы, ведь на содержание этого твоего старого дома, должно быть, уходит целое состояние.
Фрэнсин прикусила язык, проглотив резкий ответ, потому что, как бы неприятно ни было ей это признавать, ей был необходим этот доход. Арендная плата за целых пять месяцев в это время года не пустяк, это ей точно не помешает.
Знаешь, а ведь Эмма права, продолжила Марджори. Если ты установишь в своем доме телефон или купишь мобильник, мне больше не придется принимать за тебя предложения о найме жилья. И речь тут не только об этом, а о твоей безопасности. Как люди узнают, если ты получишь травму, ведь ты живешь в этом лесу совсем одна?.. Да, кстати, сегодня утром звонила твоя сестра. Она просила, чтобы ты перезвонила ей, как только сможешь. Было бы хорошо, если б Мэдди приехала к тебе в гости, составила тебе компанию. Она всегда была хорошим человеком.
Фрэнсин чуть слышно фыркнула и взяла листок, который протянула ей Марджори. Сама она не назвала бы сестру хорошим человеком. Для характеристики Мэдлин куда лучше подошли бы такие слова, как «легкомысленная», «эгоистичная» и «безответственная». Фрэнсин не видела сестру с тех пор, когда та внезапно приехала к ней пять лет назад. Интересно. Мэдлин позвонила потому, что ее последний брак распался, или потому, что она собирается выйти замуж еще раз? Нелегко следить за перипетиями матримониальных дел сестры, которые неизменно оканчиваются катастрофой
Она кивнула на прощание мисс Кэвендиш и торопливо вышла из здания почты.
Глава 2
Фрэнсин зашла в одинокую красную телефонную будку на главной улице. Она терпеть не могла мобильные телефоны и не понимала, почему люди так привязаны к ним. Эти штуки только и делают, что звонят в любое время дня, не давая тебе ни минуты покоя из-за всей этой непрестанной болтовни. Ее собственная система с получением сообщений на почте и звонками из телефонной будки подходила ей как нельзя лучше.
Закрыв за собой дверь будки, Фрэнсин набрала номер, написанный на листке бумаги. Она не удивилась тому, что это был не тот номер, который сестра дала ей, когда звонила в последний раз, ведь та нигде не задерживалась подолгу.
Прозвучали три гудка, и сестра взяла трубку.
Привет, Мэдлин, сказала Фрэнсин, слыша в своем голосе невольный упрек.
Фрэнни! Я так рада, что ты позвонила!
Она открыла было рот, чтобы попенять сестре за то, что та назвала ее этим уменьшительным именем, которое она терпеть не могла, но не стала ничего говорить, услышав нотки отчаяния на том конце.
Ты не больна? осторожно спросила она.
Послышались рыдания, тихие, но надрывные.
О, Фрэн, Джонатан умер минувшей ночью. Это ужасно
Который это по счету из твоих мужей? с некоторой опаской вставила Фрэнсин, хотя и сознавала, что сейчас это не самый лучший вопрос. Во время одного из своих нечастых визитов домой Мэдлин, дуясь, укатила почти немедля, когда Фрэнсин перепутала ее мужа номер три с тогдашним спутником ее жизни Пятым, что ли, по счету. Так что лучше с самого начала выяснить, о каком из ее мужей идет речь.
Мэдлин раздраженно вздохнула.
Это был номер седьмой. Специалист по генеалогии.
О А что произошло с оккультистом? Когда ты вышла замуж за Джонатана?
Я развелась с Себастьяном давным-давно. Ты что, совсем не слушаешь, что я говорю? вскричала Мэдлин и опять зарыдала. Джонатан умер! Он долго болел, но держался, и мы уже подумали, что, возможно, выкарабкается, но вчера вечером у него просто остановилось сердце. Он был любовью всей моей жизни, а теперь его нет. Без него я чувствую себя такой потерянной. Он был Фрэнсин, ты еще там? Поскольку Фрэнсин никак не реагировала на ее мелодраматические излияния, Мэдлин немного поумерила их.
Да, конечно, я все еще тут и слышала все, что ты сказала. Прими мои э-э-э соболезнования. Наверняка все это было очень тяжело, добавила она, но это получилось у нее неубедительно. Она не могла удержаться от мысли о том, что у Мэдлин это была не первая любовь всей ее жизни таковых у нее перебывало много. Хотя надо признать, что смерть это все-таки какое-никакое разнообразие после нескончаемой череды разводов.
Но почему ты позвонила мне?
Потому что Мэдлин на секунду сбилась. Потому что ты моя сестра, и ты мне нужна. И
Фрэнсин представила себе, как сестра в нерешительности прикусывает губу. И, воспользовавшись ее молчанием, спросила:
У тебя еще что-то не так?
Прошло довольно много времени, прежде чем Мэдлин ответила:
Не то чтобы не так. Во всяком случае, пока.
Что ты скрываешь от меня?
Ничего.
Она прислушивалась к ровному дыханию сестры, затем, когда молчание стало неловким, прислонилась лбом к стеклу телефонной будки и уставилась на главную улицу.
Ты хочешь приехать домой?
Да. В голосе Мэдлин явно прозвучало огромное облегчение. Спасибо, Фрэнни. Я знала, что ты поймешь. Ты всегда знаешь, что нужно сказать.
Фрэнсин изумленно покачала головой.
Когда ты приедешь?
Завтра. Нет, скорее всего, послезавтра. Сначала мне надо здесь кое-что уладить О, это было так ужасно! И прошло столько месяцев с тех пор, как я видела тебя
Не месяцев, а лет, скромно вставила Фрэнсин.
В самом деле? Так долго?
Увидимся через пару дней, Мэдлин. Она повесила трубку, прежде чем сестра успела продолжить, и вышла из телефонной будки со смятением мыслей.
Она более или менее любила Мэдлин, поскольку та была ее сестрой, но у них не было ничего общего. Фрэнсин была втайне несогласна, когда мать объявила, что цветок Мэдлин это садовый лютик[7]. Хотя сестра обладала такими качествами, как обаяние, привлекательность и лучезарность, ей, по мнению Фрэнсин, куда лучше подходила легкомысленная камнеломка или, если уж совсем прямо и грубо, красная герань, символизирующая глупость. Даже в том, что касалось соответствующих им цветов, сестры были противоположностью друг друга, ибо цветком Фрэнсин являлась лантана она была педантична, постоянна, несговорчива; чтобы оценить ее, требовалось время, и, надо признать, в прошлом желающих тратить это время было немного.
Но хотя они были непохожи, как небо и земля, на свете у них не было никого, кроме друг друга. Отец умер, когда они обе были совсем маленькими, и сестры не помнили его. Мать объединяла их маленькую семью, пока не умерла, когда Фрэнсин было двадцать лет, а Мэдлин шестнадцать. Через три месяца после ее смерти Мэдлин сбежала в Лондон. Тогда Фрэнсин была безутешна, но со временем она поняла, что это к лучшему. Останься сестра в Камбрии, она свела бы ее с ума, и хорошо, что они виделись нечасто, потому что скандалы сопровождали Мэдлин повсюду, как дурной запах.
Поскольку у нее больше не было времени трусливо идти кружным путем, Фрэнсин торопливо семенила по узким переулкам Хоксхеда напрямик. Туман теперь стал еще гуще, чем прежде; он клубился вокруг нее, смешиваясь с маслянистым дымом, выходящим из жмущихся друг к другу труб.
Деревня скрылась из виду; теперь Фрэнсис видела перед собой церковь Святого Михаила и Всех Ангелов, приходской храм Хоксхеда, стоящий на одиноком холме. За ним виднелся лес Лоунхау, играющий в прятки в тумане. Но Фрэнсин сумела бы отыскать тропинку, ведущую в лес, даже с повязкой на глазах, хотя и было видно, что ходят по ней редко. Когда-то она была частью покойницкой дороги, и с ней были связаны такие зловещие предания, правдивость которых лишь очень немногие в деревне соглашались признать. И вообще, местные пользовались ею нечасто.
Войдя в лес, Фрэнсин замедлила шаг, глядя то вправо, то влево, где между вековыми деревьями тянулись полоски тумана, похожие на мертвые пальцы. В лесу не было тихо: в нем слышалась капель это с голых ветвей капал конденсат, к тому же от мороза трещали стволы деревьев, и Фрэнсин то и дело оглядывалась на эти звуки, всматриваясь в туман.
Из недвижной мглы вокруг Фрэнсин выделялись фигуры, и чем дальше она шла, тем их становилось больше. Выступающие корни и заросли мертвого папоротника-орляка по краям тропы сливались с сотнями призраков, безмолвных и неусыпных. В этом не было ничего необычного, ведь покойницкая дорога недаром носила такое название в прежние времена по ней к церкви Святого Михаила носили гробы. Фрэнсин никогда не приходило в голову сомневаться в том, что она видит. Нет, призраки не беспокоили ее, но существовали места, в которых она это чувствовала обитало зло, и эти места вселяли в нее иррациональный страх.
На ее волосах и ресницах повисали капли, и она быстро моргала, пытаясь стряхнуть их, отчего ее зрение туманилось. В том месте, где тропинка делала резкий поворот, ее охватил противный страх, по спине забегали мурашки, и она так крепко стиснула в кулаке семена фенхеля, что они врезались в ее ладонь. Ускорила шаг. Где-то в глубине леса, почти скрытый легким частым стуком падающих капель конденсирующегося тумана, послышался скрежет, от которого у Фрэнсин похолодела кровь.
Она всегда слышала его именно здесь, возле этого поворота тропы. Здесь ветви деревьев были густо переплетены, образовывали что-то вроде туннеля, и терлись друг о друга, со скрежетом рассказывая свои кровавые тайны и выпевая мрачную песнь, которую не следует слышать живым.
Часто дыша, Фрэнсин заставила себя не броситься бежать по этому угрюмому лесу. За последние двести лет в округе не было ни одного ребенка, на которого не нагонял бы страх рассказ о кровожадном кузнеце, жившем здесь в восемнадцатом веке и убивавшем своих жертв молотком-гвоздодером, и Фрэнсин не была исключением. Ее взгляд скользил по отметинам на окружающих деревьях, которые, как утверждала легенда, являлись свидетельствами того, что он совершал свои убийства именно здесь. В этой сумрачной части леса, пропитанной злом, не было ни малейшего ветерка, и туман обтекал ее лицо, словно холодная кровь. Фрэнсин торопливо шла дальше, глядя на переплетенные ветви над головой. Внезапно они перестали скрипеть, и в лесу воцарилась тишина, которую нарушала одна только капель.
Вздрогнув от облегчения, Фрэнсин вышла из леса Лоунхау, и ее сердце радостно забилось при виде Туэйт-мэнор, словно застывшего в туманном мерцании давно забытых времен. Напряжение, вызванное ее походом в Хоксхед, спало, она испустила трепетный вздох, и ее взгляд заскользил по косым поперечным балкам, по глухим окнам. В этом доме не было горделивости: в его слегка деформированных стенах чувствовалось смирение, его покоробленная крыша дышала кротостью, в беспорядочном нагромождении дымовых труб ощущалась шаловливость. И хотя под грузом своих лет он выглядел как усталая старушка, для Фрэнсин этот дом был всем.