Перегородки были расставлены до того непредсказуемо, что в них можно было заблудиться. Завернув за очередной угол, Вадим снова увидел печку и несколько секунд не мог сообразить, что это та же самая печка, только с другой стороны. Внизу была видна чугунная дверца, заделанная наглухо.
Окна кухни выходили во двор, но тут же и упирались в противоположный дом. На кухне пили чай. Но горячились пуще всех прочих.
А я не верю Навальному, словно вколачивая гвозди, говорил какой-то парень. Его лицо налилось красным, лоб вспотел, не очень чистые волосы сползали на очки, и он постоянно поправлял их рукой.
Напротив него сидела испуганная девушка с вьющимися волосами и маленькими черными глазками, делавшими ее похожей на выдру, и молча внимала.
Все его расследования это просто сливы. Никто бы ему не дал просто так летать на дронах.
Ты дрон вообще видел? подал голос кто-то от раковины. Там уже начинали смывать следы своего пребывания на местной посуде.
Видел, и что?
Когда он в небе на высоте сотни метров кто его заметит?
А средств защиты, по-твоему, не существует?
Моющий посуду обернулся.
То есть, по-твоему, дворцы Медведева охраняют развернутые комплексы средств радиоэлектронной борьбы? Интересно.
Его оппонент фыркнул.
Неожиданно за окном ударил салют. Все инстинктивно повернулись, но фейерверк бил с другой стороны, с улицы, и разглядеть его можно было лишь во вспышках на стеклах верхних этажей до́ма напротив. Как зеркала, они загорались и гасли, загорались быстро, гасли медленно.
Володя, молодой филолог, курил в форточку и, размахивая руками, объяснял что-то девице рядом с ним. Толпа у окна зажала его в угол, но он, кажется, ни на это, ни на сам фейерверк не обратил никакого внимания.
Я тут в стопицотый раз перечитал любимое стихотворение Рыжего, это которое: «В полдень проснешься, откроешь окно двадцать девятое светлое мая: господи, в воздухе пыль золотая. И ветераны стучат в домино. Значит, по телеку кажут говно»
Володя, видимо, хотел процитировать две-три строки, строфу, может быть; и читал без интонации, на одном дыхании, но так и прочитал его полностью, и тут же, без паузы, перешел к своей мысли:
И, Аня, там «кажут»! Я все это время читал «скажут»! И я вот не могу отделаться от мысли, что мой вариант лучше, потому что вносит новую точку обзора в этот пейзаж. Мы и так понимаем, что это взгляд в прошлое из будущего, но вот это будущее время глагола на секунду добавляет будущее в прошлое. Причем это «значит» ничем не обосновано: нет никакой связи между ветеранами и говном по телевизору, кроме самой эпохи. Это как бы взгляд в телескоп: ты видишь, что там двадцать девятое светлое мая и ветераны стучат в домино, значит, это детство, и эта связка опущена; а в детстве говно по телевизору, и это как бы само собой разумеется, тут нет даже осуждения власти или чего-то такого, просто констатация. Причем его не говорят и не сказали его скажут. Это твердая уверенность в своем прошлом, ты как бы знаешь его на ощупь. А у Рыжего просто логичное следствие. Вернее, причина: ветераны на улице, значит, прямо сейчас кажут говно. Никакой сложной оптики, никакого двойного дна. Я уж молчу о двух стилистически сниженных словах подряд кажут и говно, это неоправданное семантическое столкновение.
Девица внимательно слушала.
Интересно, подумал Вадим, он ее клеит или в самом деле про стихи думает.
Он вышел из кухни и двинулся в обратном направлении, мимо дверей и шкафов, ведомый половицами паркета, как деревянной гатью.
В коридоре о да, здесь можно было стоять и говорить прямо посреди коридора ничего не пили. Тема для беседы была наиболее избитой; да и сами спорщики большого интереса не представляли: одним был Денис, оставивший попытки понравиться Вадимовой сестре, другой была их общая однокурсница со смешной фамилией Натощак. Ее звали Ира, она была дурна собой, и не столько даже внешне, сколько внутренне. Вадим видел на ее странице ВКонтакте подписки на относительно приличные «Левый фронт» и «Пятый интернационал» и совсем уже неприличные вещи вроде «Веселого чекиста». Ира Натощак регулярно постила фотки в косплейных костюмах НКВД с разного рода маршей и митингов.
Вадиму было не очень интересно слушать ее агитки, и он зацепил лишь фрагмент ее пламенной речи:
ну какие массовые репрессии, Денис, у тебя что, кого-то репрессировали? У меня никого, ни деда, ни бабку, и у тебя наверняка тоже. Моей бабушке от Советской власти досталась квартира в Петро-Славянке
Не надоест им, с раздражением подумал Вадим. Спорят так неистово, будто все это имеет отношение к современности и может на что-то повлиять. Никого из этих людей давно нет, и споры эти идут ради собственного эгоизма.
На балконе, словно пытаясь ухватить последнее теперь уж точно последнее тепло в этом году, стремительно таявшее с наступлением вечера, пили коньяк. Они были постарше и в целом выглядели гораздо сдержаннее прочих. Одного из них Вадим знал. Это был Миша Тверской, магистрант последнего курса с их кафедры. Высокий, русый, сероглазый, он являл собой воплощение средней полосы, как Вадим себе это представлял. Даже имя свое он оправдывал: в его походке, во всей фигуре, неторопливой и уверенной, было что-то медвежье.
Миша вел неторопливую беседу со своим товарищем, который был уже изрядно пьян.
они ее запевают два раза. Не всю.
Лично я в дичайшем восторге от пантомимы Фарады в начале. Эта его пластика вот это настоящая актерская игра. И тот, кто ему аккомпанирует вот это задирание ноги, как будто ее рукояткой подкручивает повыше, тоже блестяще.
Он попытался изобразить, как Фарада задирает ногу, но зашатался и схватился рукой за дверной проем, чтобы не упасть.
А я, знаешь, сказал Миша, на этом примере понял, что в целом это и есть мое отношение к тому времени. Что Герман снимает жуткий конфликт про палачей и жертв. Да, его Лапшин не убивает невиновных, но он силовик Но главное все равно тоска и любовь к старикам, это для меня, пожалуй, главное.
Не сразу, но Вадим сообразил, что речь идет про фильм «Мой друг Иван Лапшин».
Да, тоска по старикам, согласился его товарищ и затянулся сигаретой. Очень знакомое и очень живое чувство, которое, знаешь, даже тридцатые неожиданно очеловечивает. Я вот буквально на днях понял, что это отделяет для меня пожилых сталинистов от молодых. Пожилые как мой покойный дедушка, например, впитали это как часть своей жизни. И оправдание репрессий не мешало их поколению и ему лично быть добрым человеком. С точки формальной логики это странно, но по-житейски понятно. А вот молодые сталинисты, лишенные в подоплеке всего этого ностальгии, вызывают буквально отвращение.
Он затушил сигарету в стаканчике и подытожил сентенцию:
И поэтому я думаю, что мы сильно недооцениваем ностальгию как одну из важнейших вещей, делающих человека человеком.
Да, в точку, согласился Миша. Меня воспитывали, то есть били по башке и показывали добро и зло, сестры деда они родились в девятьсот одиннадцатом, шестнадцатом и двадцать третьем. Бабушка была тридцатого года рождения К сожалению, время от времени ностальгию использует власть, поэтому я сам для себя не могу сформулировать отношение, например, к Бессмертному полку.
Я тоже. И я бы, наверное, не пошел. Но тысячи идут искренне. И движение не власть породила власть возглавила.
Да, от того, что искреннее, от этого еще больше сам не понимаю, как относиться, пробормотал Миша и залпом осушил свой бокал.
Ну так позволь себе такую роскошь, как отсутствие мнения. Вряд ли ты часто этим грешишь.
Чаще, чем хотел бы, тихо сказал Миша.
Что ж, подумал Вадим, Черноусов мог бы быть спокоен. Здесь явно не будут стрелять по толпе с крыши.
Миша повернул голову и впервые увидел Вадима. Улыбнулся.
Привет, Вадим.
Тот сделал шаг вперед, выступая из темноты комнаты к уличному фонарю.
Как дела? Не зверствуют наши ветераны? речь шла о преподавателях с кафедры.
Вадим помотал головой. Попытался изобразить ответную улыбку.
Терпимо.
И в этот самый момент боковым зрением он успел заметить, как там, в комнате, какая-то девушка вдруг забралась на подоконник окна смежной стены, высунулась чуть ли не всем корпусом в окно последнего этажа, держась за раму одной рукой, а потом взяла стоящий рядом чей-то бокал, отпила и, облизав винные губы, хрипло, нараспев произнесла:
«Это было, когда улыбался только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался возле тюрем своих Ленинград»
Так она читала почти до самого конца, зевнув лишь на двух строфах в середине перед «Распятием».
Читала она так же, как балансировала в окне: одно неловкое движение и ты лежишь на асфальте, одно ненужное ударение и все мгновенно обернется невероятной пошлостью; мыслимо ли, подумал Вадим, читать такое и здесь, но, глядя на девушку, он не мог дать себе отрицательного ответа. Да, сидя в вечернем окне с бокалом кьянти на шумной студенческой вечеринке, она читала так, что на секунду ему даже показалось, что сейчас в дверь постучат и войдут, после чего начнут вспарывать матрасы и выбрасывать на пол, небрежно пролистав, книги.
Он понял это и понял также, что погиб.
А в следующую секунду, дочитав до конца строфу, девушка покачнулась и начала в самом деле падать. Как в замедленном кино, Вадим увидел, как Денис, вошедший в комнату и замерший на пороге честь и хвала спортивным рефлексам, в один прыжок преодолел расстояние и резко дернул ее за руку. Она все равно упала, но вперед, в квартиру, и осталась лежать на полу.
Кто-то просто закричал.
Кто-то закричал:
Нашатырь! Блять, аптечка в ванной!
Кто-то другой:
Воды, воды налейте, там фильтр на кухне!
А Вадим молча стоял в центре комнаты и не знал, что ему делать.
Глава одиннадцатая
Лена Кузьмина в 19:07
Катюх, че по планам на вечер?
Катя Огарева в 19:11
Да особо ничего
Катя Огарева в 19:11
Монографию к завтрашнему читаю
Лена Кузьмина в 19:12
Ой я еще не начинала даже(
Ладно, не я одна
Кто нибудь еще точно не подготовится а так не так страшно))
Лена Кузьмина в 19:13
У Жеки днюха сегодня, он нас с Никитой позвал, сказал что ты тоже приглашена
Катя Огарева в 19:13
У какого Жеки?
Лена Кузьмина в 19:13
Ну приятель Никиты, ты когда последний раз у нас в гостях была он тоже был
Лена Кузьмина в 19:14
Потом еще спрашивала про него
Лена Кузьмина в 19:14
Я решила что он тебе понравился
Катя Огарева в 19:17
Возможно
Катя Огарева в 19:17
Я просто имя забыла))
Лена Кузьмина в 19:18
Мы встречаемся на просвете в 9 у выхода из метро
Лена Кузьмина в 19:18
Сначала у Жеки посидим
Лена Кузьмина в 19:19
Потом погуляем
Лена Кузьмина в 19:19
Потом в клуб мб
Катя Огарева в 19:20
А до мостов успеем?
Лена Кузьмина в 19:21
Если не успеем я тебе такси закажу
Лена Кузьмина в 19:23
Так ты как?
Катя Огарева в 19:23
Думаю
Зажигалка щелкнула прямо перед самым лицом, высветив на секунду большой прямой нос, сведенные к центру брови и смуглый, как будто жирный, лоб. Рука, прикрывавшая сигарету, тоже на мгновение вспыхнула, и Катя увидела просвеченные насквозь фаланги пальцев красные, словно налитые кровью.
Парень с наслаждением затянулся, прислонился к стене дома и уткнулся в телефон.
Было самое начало первого. В воздухе висела вода.
День рождения не то чтобы не задался Кате показалось, что его особо никто и не планировал. Чего-то съели, чего-то выпили. Кто-то включил стрим, который не все хотели смотреть, кто-то предложил что-нибудь из настолок, но годных настолок не нашлось. Людей изначально было немного, почти никого из них Катя не знала. Именинника, про которого было сказано, будто бы Кате он мог понравиться, она не помнила совершенно и в какой-то момент была даже готова поклясться, что видит его впервые. Это немного смутило, но она не придала этому значения.
Начали расходиться. И вот тогда, собственно, Лена снова предложила пойти в клуб какой именно, она не уточнила, а Кате было, по большому счету, все равно. Вернее, не то чтобы даже все равно: в моменты внутреннего заморозка она поддавалась течению, растворялась в нем и шла туда, куда звали. Не как безвольная овечка, но, впрочем, и не как легкий на подъем конкистадор. Один приятель сказал ей как-то, будучи в схожем настроении: по возможности проявляй к жизни интерес энтомолога. Не более и не менее. Катя тогда сочла это слишком грубым. Но интерес антрополога проявлять начала. Зовут в клуб отчего же не сходить. Полевой эксперимент.
К тому моменту кроме Кати, Лены и ее парня Никиты из гостей никого не осталось. Именинника клуб не привлекал, и он лишь проводил их до метро, вынеся заодно мусор.
Клуб скрывался в подвале одного из домов по улице Некрасова.
За дверью обнаружилась ведущая вниз длинная винтовая лестница в слабом освещении красного, фиолетового и синего цветов. В нос ударил сладковато-удушливый запах кальяна. По стенам висели яркие фотографии обнаженных женщин, а из динамиков раздавалась негромкая для такого места музыка, на которую фоном накладывались томные стоны слишком артистические, чтобы можно было усомниться в том, что это запись.
Внизу лестницы их остановила охрана. Суровый амбал с черной бородой вызвал по рации хостес и велел ждать. Из-за его плеча виднелись столики, диваны, между которыми был проложен длинный подиум. На него в этот момент как раз выходила стройная брюнетка с усталым взглядом.
Да, подумала Катя, чистейший декаданс.
Заведение соответствует адресу, хмыкнула она.
Лена посмотрела на нее непонимающе.
Ты о чем?
«Проститутка домой на рассвете поспешает, покинув постель; офицеры в наемной карете скачут за́ город: будет дуэль Дворник вора колотит попался! Гонят стадо гусей на убой; где-то в верхнем этаже раздался выстрел кто-то покончил с собой»
Встречать их вышла ярко накрашенная дама в платье с глубоким вырезом.
Молодые люди, вам есть восемнадцать лет?
Пришлось показывать паспорта. Хостес внимательно изучила каждый из них. После чего с некоторым удивлением, впрочем, едва заметным, обвела взглядом компанию из двух девушек и одного парня и на всякий случай спросила:
В нашем клубе бывали уже?
Мы бывали, Никита показал на себя и Лену, а она нет.
В таком случае, с правилами знакомы? Секса у нас нет, наркотические вещества запрещены, столики для курящих находятся на втором этаже.
Никита и Лена кивнули.
Брюнетка, уже скинув одежду, извивалась в центре зала, обняв блестящий никелированный шест.
Хостес усадила пришедших на длинный кожаный диван, выдала меню и ушла.
Пить что-нибудь будешь? спросила Лена.
Катя помотала головой.
Почти мгновенно перед ними возникла девушка на высоких платформах и в ярко-красном платье с полупрозрачными вставками.
Как вас много! поразилась она и приобняла Никиту за плечи. Ну, султан!..
Для Кати в этой реплике было мало приятного, но еще меньше было понимания. Она знала Лену три года, знала о ней и хорошее, и плохое, но смысла происходящего не понимала совершенно. Она лишь смутно начала догадываться, что день рождения был поводом, а конец дня запланирован изначально.
Она осмотрелась, чтобы подтвердить свою догадку: повсюду в зале, слева и справа, сидели мужчины сильно старше их; никому не было меньше тридцати, а одному, сидевшему в дальнем углу с двумя полуобнаженными красавицами, можно было дать и семьдесят. На нем был коричневый костюм-тройка, он курил сигару, поглаживал одну из девушек по бедру и вел себя так обыденно, будто никогда в жизни не читал в газетах о нравах развращенного Запада и не цокал языком от удивления.