Сегодня тренироваться закончили раньше, потому что ни у кого не было настроя. Вечер уже хозяйничал меж столетних сосен, а яркое летнее солнце, покраснев за неудачный день, медленно опускалось за горизонт. Сильвестру вдруг пришло в голову провести собственное расследование, ну хотя бы для того, чтобы убедиться, что Влад утонул, а не стал чьей-то жертвой.
Молодого человека ранним утром нашел старик, живущий неподалеку в заброшенной деревне. Таких поселений в стране становится все больше, где на пять развалившихся домов один житель. Обычно это столетний дед или такая же глубокая старуха. Молодежь перебирается в города или поселки, туда, где есть прелести цивилизации: магазины, поликлиники, школы. А эти деревни живут ровно до последней минуты пребывания на этой бренной земле своего единственного жильца и умирают вместе с ним.
Сильвестр решил сходить и поговорить со стариком. Зачем, он не мог объяснить даже себе, но ничего не делать тоже не мог. Хотя деревня и находилась в двухстах метрах от турбазы, но, по мере приближения к ней, пейзаж менялся на глазах. Ухоженные огромные ели сменил лес, заполненный валежником, непроходимый и угрожающий. Солнце дополняло жуткую атмосферу, оно уже садилось за макушки деревьев, делая тени длиннее. Деревня, видимо, догадывалась о своем скором исчезновении и уже увядала. Некогда проселочные дороги превратились в тропинки из-за того, что по ним давно никто не ездил. Деревья и кустарники хозяйничали повсюду, даже в заброшенных домах, безжалостно проламывая им крыши и выбивая окна.
Сильвестр нашел более-менее целый дом и осторожно открыл калитку. Он никогда и никому не признавался, что до ужаса боялся собак. Нет, не так. Собаки были самым страшным кошмаром Сильвестра Дудки. Он боялся даже болонок на поводке, которые с тявканьем бросались на него, выбегая из лифта. Это приводило мужчину в состояние, близкое к панике, и хотелось закричать этим улыбающимся хозяевам лающих вехоток, мол, проявите уважение, это ваши собаки, и есть люди, которые боятся, некоторые просто не любят, третьи имеют сильнейшую аллергию на шерсть, но молчал, боясь показаться жалким.
Эта фобия у него взялась из детства, но она не была чем-то простым и логичным. Из-за страшных обстоятельств она мутировала, образовав смертельный клубок, который не каждый смог бы вынести. Да и Сильвестр, если честно, не выносил, иногда сдаваясь под гнетом этого груза. На этих мыслях он, как всегда, нервно потрогал свою бороду, пытаясь успокоиться. Эта привычка была оттуда же, из страшного прошлого, когда очень сильно болели и тело, и душа.
Дом, который он определил как жилой, не сильно отличался от остальных, разве только не так сильно покосившимся забором и целостностью крыши и окон. Сад перед домом почти превратился в дикий. На скрип калитки никто не вышел, а самое главное, никто не выбежал, и Сильвестр уже увереннее подошел к крыльцу.
Есть кто дома? прокричал он осторожно, все еще боясь появления собаки. Ну не может в деревне старик жить один, без охраны. Хотя бы даже оттого, что скучно, а собака в сельской местности это и товарищ, и слушатель, и питомец, ухаживая за которым человек чувствует себя нужным. Он знал это хорошо, знал и никак не мог забыть.
Не дождавшись ответа, Сильвестр решил крикнуть громче, но только раскрыл рот, как на крыльцо медленно, переваливаясь с ноги на ногу, вышел хозяин.
Чего орешь? неприветливо спросил он и насупил брови. Это был он, старик, что вчера утром нашел Влада. Сильвестр видел, как его на берегу опрашивал полицейский. Тогда он тоже был хмур и немногословен, повторяя одно:
Рыбалить пошел, окуня я копчу да туристам на турбазу продаю.
Только сейчас, в спокойной обстановке пришел закономерный вопрос: каким туристам он продает улов? Турбаза еще не работает, а студенты только неделю как заехали, да и не купят они у него рыбу. Лучше на чипсы в буфете потратятся.
Сильвестр тогда хоть и пребывал в шоке и боролся со своими демонами, которые быстренько нагрянули на его ужас, как мухи на мед, но заметил, что старик не выглядел испуганным или расстроенным, он был задумчив, словно бы не понимал, что происходит, или знал больше, чем говорил. Возможно, именно то ощущение у озера и сподвигло преподавателя на разговор с ним.
Здравствуйте, поздоровался Сильвестр как можно вежливее. Он знал, что его внешность и манера общения не располагают к нему людей, и боялся оттолкнуть неприветливого старика.
Дальше говори, сказал он. Нет у меня времени лясы с тобой точить. Устал я, только из города приехал.
Так на чем вы приехали? оглядел двор Сильвестр, пытаясь найти транспортное средство. Автобусы же сюда не ходят, да и попутку найти практически невозможно. Неужели от трассы пешком шли?
Он не знал, зачем все это спрашивает. Какая разница, на чем приехал этот старик из города? Просто ему показалось, что начинать с сути неправильно и светская беседа просто необходима, а так как вести их он не умел, то и получилось коряво.
Так вот, на «карпике» и приехал, показал в сторону дед и усмехнулся.
Сильвестр проследил взглядом и увидел в кустах мопед. Старый маленький мопед, каких он не видел уж лет сто. Последний раз это произведение советского автопрома попадалось на глаза, когда Сильвестру было лет восемь, в деревне у бабушкиного соседа, мужика пьющего и веселого. Но даже тогда в воспоминаниях маленького Сильвестра это был очень старый транспорт. Любопытство пересилило воспитание, он подошел к нему и потрогал, будто сомневался, что тот настоящий. На облезшем от зеленой краски бензобаке с трудом читалось название «Карпаты».
И он ездит? никак не мог поверить Сильвестр.
А куда он денется, вздохнул старик. Правда, медленно, сволочь такая. Я вчера как выехал в обед, так только к ночи был в городе. Дела сделал и обратно. Но ночью меня сморило, и потому в лесу заночевал, а поутру снова на «карпик» и домой. Но тяжеловато мне такой путь делать, раньше шибче оборачивался, а сейчас почти сутки уходят.
На крыльцо из дома вышла огромная белая собака и зарычала на Сильвестра. Это случилось так неожиданно, что он не успел взять себя в руки, попятился назад и повалился вместе с «карпиком» на землю.
Свои, Татарин! скомандовал дед, и собака совершенно спокойно, словно бы и не рычала только что, оголяя свои огромные клыки, устроилась у ног старика. Ты не боись, обратился он к Сильвестру, он своих не трогает. Вот я сейчас сказал, что свои и все, теперь он, где бы тебя ни встретил, признает.
А почему Татарин? спросил Сильвестр, вставая и отряхиваясь после своего позорного падения.
Порода у него больно мудреная. Умные, добрые, а главное, хозяина защищают до последней капли крови. Мне его маленьким щенком девица одна привезла из Татарстана, за помощь мою. Говорит, такого щенка днем с огнем не найдешь, ценятся очень. Думаю, она много за него отдала, понимала, что деньгами я не возьму, а от него отказаться не смог. Вот только породу забыл, да и не надо мне оно, друг он и есть друг, а какого происхождения, не важно. То как у людей, так и у собак.
А что ж ваш сторож на меня еще у калитки не накинулся? спросил Сильвестр, полностью придя в себя, но по-прежнему осторожно поглядывая в сторону псины, которой он, к слову, стал полностью безразличен.
Так на охоту он ходил, только вернулся, бегает в лес зайцев ловить, развлекается, дед с нежностью посмотрел на пса. Уже не знаю, что со шкурами-то и делать, может шубу к зиме справить.
Так он из дому вышел, какой лес? возмутился Сильвестр, точно пытаясь поймать старика на вранье. Слишком у него все сказочно получалось и мопед столетний работает, да так, что до города и обратно и даже не рассыпается по дороге, и собака сама зайцев в лесу загоняет.
А ты вообще кто такой? опомнился старик. Пришел тут, вопросы задает.
Я преподаватель и руководитель группы студентов, которые сейчас участвуют в интеллектуальных студенческих играх. Они проходят на турбазе по соседству. Вы вчера рано утром нашли моего студента.
Старик перестал возмущаться, вздохнул и сел на лавочку.
Дверь у меня на заднем дворе, там Татарин и зашел. Через лесную калитку бродит, сподручнее ему, вышел и сразу в лесу, сказал он словно бы невпопад, но Сильвестр понял, что ему надо подумать.
Вы поймите, я точно знаю, что Влад не мог утонуть. Он не умел плавать и никогда бы не пошел на Черное озеро, да еще и так рано. Конечно, я не забираю хлеб у полиции и не собираюсь проводить полноценное расследование, но мне необходимо понять, что произошло тем утром. Конечно, молодость, могла где-то кровь взыграть, но они все у меня хорошие ребята.
Да уж, хорошие вздохнул дед. Твои хорошие такую кашу заварили, что уж и не знаю теперь, как расхлебывать. Полиции я ничего рассказывать не стал, подумал, своими силами разберемся. Но что-то и мне уж боязно, что пока эти свои силы приедут, может произойти неизбежное.
Сильвестр молчал, стараясь не спугнуть искренность старика, одновременно с этим у него по спине бежал уже готовый накрыть его страх. Значит, все-таки он не ошибся, все-таки за этим стоит что-то еще.
Давай так, сказал старик, словно решившись на что-то. Я сейчас заварю чай смородиновый, у меня такое чудесное варенье из шишек есть, пальчики оближешь, мы сядем с тобой на поляне и спокойно все обдумаем. Ты же мне пообещаешь полиции пока то, что я тебе расскажу, не докладывать, а мне помочь разобраться. Возможно, и решим все миром, раз они у тебя хорошие. Есть у меня одно предположение.
На поляне? переспросил Сильвестр и стал оглядываться.
Вон там, под грушей у меня стоит стол и лавочки, я это место поляной называю. Там и говорить будет спокойнее, и чай пьется замечательно.
Когда старик скрылся в доме, Сильвестр уселся на лавочку на импровизированной поляне и стал ждать.
«Хуже всего на свете это дожидаться и догонять», писал в «Тихом Доне» Шолохов, и Сильвестр был не совсем согласен с классиком. Догонять не так сложно. Когда ты догоняешь, ты видишь спину бегущего впереди, цель, конечную точку. Когда же ждешь, данные понятия отсутствуют и психика постоянно напрягается от того, что ты не понимаешь, когда, сколько еще надо ждать, а вдруг бесконечность? А это понятие наш мозг не может осознать и начинает искать ему замену, поэтому при ожидании возрастает тревожность.
Понятие вселенной, вечности, слова «никогда» или «всегда» это лишь слова и ничего больше. Человеческий разум так устроен, что защищает своего владельца от сумасшествия, мозг знает, что у всего есть начало и конец, и так по кругу.
Сначала Сильвестр подумал, что это всего лишь его ощущения, что прошло слишком много времени, но когда солнце полностью село за горизонт, оставив лишь блики на сонном небе, а в доме у старика так и не загорелся свет, то ощущение переросло в уверенность.
Сильвестр решил зайти в дом и найти хозяина. Вдруг тому стало плохо? Помня про собаку, он очень аккуратно ступал по скрипучим половицам дома. Из маленького коридора вышел в большую комнату с печью, которая, в свою очередь, тоже оказалась проходной, и вышел на веранду. В сумерках Сильвестр увидел со спины хозяина, сидевшего на стуле, и Татарина, уютно расположившегося у его ног.
А я вас там жду, сказал он громко, и это почему-то прозвучало зловеще в тишине комнаты.
Татарин лишь лениво повернул в сторону вошедшего голову и, видимо, не увидев для себя ничего интересного, опять улегся в ногах у хозяина.
Сильвестр уже более уверенно обошел стул и увидел безжизненные глаза старика, открытые навстречу вечности. То, что старик был мертв, не вызывало никакого сомнения Сильвестр уже видел такие глаза, тогда, когда страх пришел к нему в первый раз и, сев на горбушку верхом, до сих пор ехал на своем усталом носителе.
На мгновение глаза старика сменились теми, которые он видел каждый день во сне, и Сильвестр побежал. Он не отдавал себе отчета, зачем и куда он бежит. Впереди была не дорога, а чернота и грустные глаза, смотрящие в вечность. Возможно, он мог бы бежать так еще долго, но в лицо ударил резкий свет и удар в бок отбросил его в кусты. Сознание решило, что это избавление, и заставило мозг выключиться одним щелчком, как выключают в комнате свет.
Глава 4. Полина
Ну, Васильевна, ты, конечно, тот еще водитель, произнес в образовавшейся после столкновения гробовой тишине Вовка и тяжело вздохнул: Ну что, примем на веру, что это была прекрасная лань, и поедем дальше или все же пойдем посмотрим, кого убили? спросил он у замерших Полины и Герасима.
По-по-почему сразу убили, заикаясь спросила Поля, пытаясь оторвать руки от руля. М-может, все еще обойдется.
Оптимистка ты, Васильевна, усмехнулся Вовка и открыл дверь машины. В свете фар никого не было видно, видимо тело отбросило в кусты. Пошли, Герасим, проверим.
Никуда я не пойду! неуверенно, но громко и почти истерично ответил Гера. Я же говорил, этот лес проклятый. Ты меня уверял, что это неправда. Вам что, мало доказательств?! Разворачивайтесь, Полина Васильевна, надо уезжать. Вовка, я беру свои обещания обратно, я не смогу никого здесь спасти.
Герасим, возьми себя в руки, велела Поля, увидев истерику студента и устыдившись своего недавнего поведения. Она выдохнула, чтобы немного унять сердцебиение, и вышла из машины вслед за увязавшимся с ними родственником.
Все в этом парне было странным: и поведение, и внешность. Копна пшеничных волос, голубые глаза и широкие плечи это были, по ее мнению, атрибуты русского богатыря из сказки, но парень словно не знал об этом и постоянно улыбался всем вокруг, будто бы хотел понравиться. На вид он был ровесником Полины, но при этом называл себя как-то по-детски Вовкой и надо всем старался шутить.
В свете фар Полина видела, как он подошел к кустам и что-то там рассматривал, но ей было до тошноты страшно туда идти. Полина боялась узнать о непоправимом, о том, что она стала причиной смерти какого-то человека, и тогда все, ее жизнь остановится, подведется черта, после которой ее, Полины Мохнорукой, такой, как сейчас, уже не будет. Потому что смерть непоправима.
И опять это ощущение конечности, оно словно преследовало ее в последнее время, накрывая ужасом, как покрывалом.
Наверное, самое страшное ощущение это понимание конечности и даже не важно, чего именно, ощущение конца бьет по человеческому мозгу сильнее всего. Потому что мозг, защищая человека от страха и депрессии, запрещает размышлять в этом направлении. Даже если и разрешает иногда, то так, поверхностно, в духе игры, не давая заходить в полном понимании так далеко. И вот когда вместе с обстоятельствами в жизнь приходит вязкий привкус конца, он накрывает человека, словно лавиной. Все, это точка, изменить ничего нельзя. Именно это страшное понимание сейчас оттягивала Полина, словно смаковала минуты, где еще была надежда, что все обойдется, что все еще можно изменить.
Васильевна, ты везунчик, ну или он везунчик. Однозначно кто-то из вас имеет собственного ангела на небесах, крикнул из кустов Вовка и, выглянув, опять неуместно улыбнулся.
Но Полине вместо обычного желания треснуть его по голове захотелось кинуться к парню на шею и расцеловать. В его голосе звучало главное надежда, то, с чем Полина до этого так тяжело прощалась.
Он жив? осторожно спросила Поля, медленно подходя к кустам, словно дав время Вовке ей все рассказать до того, как она увидит размах трагедии. Это олень?
Жив и даже в сознании, только почему-то молчит. Может, у него того, сотрясение мозга. С оленем ты перегнула, мало ли что у человека случилось, крикнул он Поле и уже тише обратился к кому-то в кустах: Мужчина, вы как?