Отец давно угрожал его выпороть при всём таборе, если тот продолжит постоянно красть коней. Ладно бы выбирался раза три в месяц, но нет пропала вечно невесть где, невесть с кем, а потом приходил с карманами, полными денег, или целым табуном породистых лошадок. Зурал хмурился, темнел пуще прежнего и скрипел зубами, требуя с Мирчи прекратить.
Да как же можно, дадо?! возмущался тот. Гаджо совсем не умеют с конями обращаться! Держат их в стойлах, цепляют вот это, он бросил к ногам Зурала изрезанные поводья. Насмехаются, издеваются над скотиной как могут!
Выпорю, фыркал барон, выпуская кольцо дыма изо рта.
И никакие деньги его не утешали.
Мирча прикусил губу и тяжело вздохнул. Будь что будет. Пусть хоть тридцать три несчастья на голову рухнут. Он не станет терпеть завтрашних насмешек, а первого, кто посмеет открыть рот, изрежет до неузнаваемости. И никто никто! не скажет ему слова поперёк, даже отец.
4.
Луна серебрила темные кроны. Мягкий свет пробивался сквозь ветви и играл на тропинках, к счастью для Зурала. Не мальчишка ведь уже, чтобы по оврагам скакать и ловко уворачиваться от колючих веток. Да ему и не требовалось кто увидитто? После того, как вынесли окровавленную простыню, цыгане начали пировать по новой и к рассвету уже все спали. Спасибо Раде, выручила. Девчушкуто Зурал так и не тронул, а простыня нашлась сама лежала под подушками в свёртке.
Но то было лишь начало. Как только стих шум, старый барон поднялся на ноги и смело зашагал к перелеску, где его уже поджидала Рада. Цыганка раскуривала трубку и искоса смотрела на брата, словно спрашивая: что, не передумаешь, морэ?
Зурал был рад этой свадьбе не меньше, чем его невеста. Чарген, конечно, улыбалась, делала всё как надо, обещала чтить и уважать мужа, делить с ним горе и радость, но он прекрасно видел, как в уголках её глаз блестели слёзы, а улыбка на губах выходила совсем сдавленной, никудышней. Барон не сомневался: через годдругой Чарген сбежит от него с молодым цыганом и будет скитаться по свету. Ну и пусть! Он не держал её лишь бы защищала Мирчу, платила за его раны собственной кровью и не позволила умереть раньше старости.
Принёс? насмешливо спросила Рада. Зурал в ответ выудил из кармана мешочек с волосами Мирчи и Чарген. Достать их несложно, тем более, что жена спала, словно мёртвая. Не зря ведь он подсыпал ей снадобье в вино. Раньше полудня не встанет, да и не вспомнит ничего.
Надо было на растущую луну резать, а не сейчас, цыганка покачала головой. Но ничего, и с этим поработаем.
Рада села на землю и принялась сплетать локоны в узлы, приговаривая заклятье на старом наречии, так, как учила предыдущая шувани. Её чары были сильнее любовной волшбы и любых зелий. Одно дело сделать узел так, чтобы пара полюбила друг друга и совсем другое связать их, чтобы без любви, без чувств и прочих мучений, но похитрому. Чтобы дышать друг без друга не смогли в самом прямом смысле. Хотя нет, не совсем. Мирча без Чарген проживёт, а вот она Она станет подневольной, и не телом, а душой.
Закончив читать заклятье, Рада довязала узлы до конца, затем сложила локоны обратно в мешочек и ушла прочь, затерявшись среди кустарников. Наверное, пошла закапывать. Чтобы чары держались, надо было запрятать волшбу подальше и никому не говорить. Чаще всего сестра вырывала в земле небольшие ямки, помечала место колдовским знаком и уходила, не оглядываясь и не разговаривая ни с кем по три часа. То же самое требовалось от Зурала теперь.
Как только Рада вернулась и кивнула брату, он пошёл обратно в табор. Казалось, луна засияла ещё ярче, хотя куда ей совсем скоро начнёт светать. Шувани удалилась к себе в шатёр, а Зурал пошёл к жене, которая крепко спала и не ведала ничего. Барон знал, что цыганка проснётся другой, прочувствует, чтото, но понять не сможет. И не надо. Улыбнувшись, Зурал заснул. Теперь его сыну и всему табору ничего не угрожало. Никакая хворь не заберёт Мирчу к себе. За это определённо стоило заплатить жизнью одной невольницы.
I
I
I
. Гарь и горечь
1.
Ай доля тяжкаяааа, ай доля горькаяааааа, зазвенело совсем рядом. Пропадаем, чавалэ13, ой пропадаааааем!
Чарген протёрла глаза. Солнце стояло высоко, таборные цыганки бегали, суетясь вокруг кастрюль и двух самоваров. Многочисленные дети вертелись рядом с матерями и путались в пёстрых юбках. Мужчины разбрелись кто куда: одни отправились на рынок, другие в соседнюю деревню, где совсем недавно остановился какойто барин с добрыми лошадками.
Её собственный муж, барон Зурал, раскуривал трубку, сидя возле шатра. Если раньше он вечно хмурился, то теперь казался совершенно спокойным, аж морщины на лбу разгладились. Сама Чарген чувствовала жуткую тяжесть, как будто в душу запихнули огромный камень, смольный и неподъёмный.
Проснулась, красавица наша, сверкнула жёлтыми зубами цыганка. Ай славная невеста у тебя, баро!
Тэ явэньти бахтало, ромалэ, выдавила из себя Чарген.
Она не стала себя обманывать. Будь её воля, лежала бы в постели дальше уж слишком ноги подкашивались, но желание увидеть Мирчу пересиливало усталость. Чарген низко поклонилась мужу и побежала помогать остальным цыганкам. Всё равно рассвет проспала, в деревню идти было бесполезно уставшие и голодные люди вряд ли чегото дадут. Другое дело рассвет, когда гаджо только просыпались, высовывались из окон и грустно вздыхали.
Голодать им не приходилось всякий цыган считал честью угостить барона. Часть добытого всегда доставалась Зуралу, а он, в свою очередь, передавал продукты девкам и велел готовить. Вот и теперь Чарген суетилась, помогая отваривать пшеничную кашу. Да и со свадебного пира многое осталось вся еда лежала на коврах. Чтото, правда, уже растащили.
Свадьба Чарген бросила взгляд на простыню с червонным пятном в серединке и грустно улыбнулась. Шувани не обманула её старая Рада сдержала своё обещание: девочка сохранила невинность, а таборные остались довольными. Мужнина жена, тьфу. Чарген одёрнула себя и вовремя повязала платок, пряча волосы. Неужели так и проживёт в суете, в куче дел да без ласки?
Она прикусила губу и осмотрелась. Мирчи рядом не было. Наверное, пропадал в деревне. Сердце нашёптывало дурное, но Чарген не слушала. Если возьмёт и побежит на поиски, то по табору поползут слухи, и на другой день можно будет собирать котомку и ехать, куда глядят глаза.
Ждать долго не пришлось. Мирча объявился с двумя кобылицами, довольный, потный, уставший. Чарген, закончив готовить ужин, решила проведать Золотка. Рыжий конь стоял неподалёку от шатра. Все знали, что то был подарок. Некоторые цыгане даже присвистывали от зависти, говоря, что за такого красавца можно было получить целый мешок серебра. Чарген улыбалась, чувствуя радость и гордость. Ну стал бы Мирча дарить ей жеребца, если бы ничего, совсем ничегошеньки, не ощущал?
Хорошо кормишь? он прищурился и взглянул на коня.
Да, морэ, ответила Чарген.
Мирча усмехнулся и хотел было пойти дальше, но она ухватила его за край рубахи и, покраснев, тут же опустила глаза. Цыган удивлённо уставился на Чарген. Что ж, или пан, или пропал.
Возьми меня с собой в следующий раз, пролепетала она едва слышно. Не хочу в таборе сидеть.
Мирча выпучил глаза от удивления, но вовремя взял себя в руки.
Не выдумывай, девка, хмуро отмахнулся он. Не хочешь сидеть в таборе ступай в деревню да погадай кому.
Чарген проводила его взглядом, полным тоски. Кажется, ещё миг и она вцепилась бы в него с гортанным криком, а потом упала в ноги и заплакала. Ради Мирчи ведь встала с постели, ради него, клятого, не покончила с собой раньше срока и пережила свадьбу. Но он, конечно же, ничего не подозревал. Какое дело сыну барона до бывшей невольницы, а теперь уже мачехи?
Остаток вечера прошёл как в тумане. Чарген бегала с самоваром наперевес, следила за костром, подбрасывала веток. Когда же цыганки начали отплясывать и голосить, распевая чтото весёлое, она ушла в шатёр и пролежала в постели до тех пор, пока не заснула. Муж её тревожить не стал. Видимо, Зурал о чёмто догадывался, но ничего не говорил вслух, да и Чарген не давала повода для сплетен всё время ведь находилась при муже и при людях.
2.
Тонкое тело невольницы вилось перед ним змейкой. Мирча тряхнул головой, прогоняя наваждение. Чтото странное сталось с его сердцем после отцовской свадьбы, как будто оно, окаянное, перестало слушаться своего хозяина. Иного объяснения у Мирчи не было. Перед глазами вечно мельтешила маленькая Чарген, которую хотелось притянуть к себе и поцеловать.
Да разве ж она была красивой или богатой? Мирча топнул ногой от досады. Нашёл на кого засматриваться бывшая невольница, отцовская жена! Не пара ему эта девка, совсем не пара. Но разве ж сердцу прикажешь?
Как его угораздило, Мирча и сам не понимал. Он видел Чарген всего пару раз и никогда не находил её красивой. Да, ему приходилось знавать цыганок получше, пофигуристее. Чарген с ними и рядом не стояла. И всё же, и всё же
Мирча горько усмехнулся. Отец ему такого не простит. Если взять девку и сбежать с ней из табора, а через несколько лет вернуться с выводком детей на руках, как делали многие, то То Зурал не примет его. Подобное можно было простить простому цыгану, но только не сыну баро. На него возлагали хоть какието надежды. Мирча, несмотря на свой буйный нрав, был славным конокрадом и мог увести любую кобылицу изпод носа гаджо.
В табор он вернулся поздно, когда уже вечерело. Поначалу он слонялся по перелеску, думая, что делать: кидаться в холодную воду, нестись со всех ног в табор и забирать Чарген или Нет, он ведь не девка, переживёт! Мирча тряхнул головой, улыбнулся и зашагал прямиком в деревню. Он уже давно приметил там двух годных кобылиц, которых можно было отвести на городскую ярмарку и выменять, получив немало серебряшук и медяков.
Так и поступил. Поневоле Мирча сразу начал искать Чарген. Та вертелась среди цыганок, выделяясь так, как выделяется соколий птенец среди ворон. Ну разве место ей, такой живой и сияющей, в таборе?! Хоть сейчас бери и волоки в город, чтоб зажила почеловечески, а не губила молодость среди дорожной пыли и грязи. Наконец, Чарген отошла к Золотку. К удивлению Мирчи, про коня девка не забывала вовремя кормила, меняла вёдра с водой, убирала и ещё умудрялась расчёсывать густую медную гриву.
Хорошо кормишь? он прищурился и сверху вниз взглянул на Чарген. Та зарделась мигом покраснела и опустила голову, выжав из себя тихое:
Да, морэ.
Мирче приходилось знавать женщин. Потому, наверное, он сразу понял: если девка смущается, значит, цыган ей нравится. Эта мысль заставила его усмехнуться. Что ж, придётся всё же подумать о побеге. Мирча развернулся и хотел было пойти дальше, но Чарген вцепилась в край рубахи, набравшись решительности на какойто миг. Он с удивлением посмотрел на девку. Что, прям здесь, при всём таборе, признается и свалится в ноги? Только этого не хватало!
Возьми меня с собой в следующий раз, прошептала Чарген. Не хочу в таборе сидеть.
Ну чайори, ну удумала! Дэвлалэ, да что ж это делается?! Чтобы девки таскались по лошадиным рядам и торговали на пару с цыганами?! Да он скорее ноги себе откусит, чем позволит девице волочиться следом и позорить его, вызывая смех среди цыган и прочего люда. У Мирчи аж глаза полезли на лоб, но он вовремя спохватился. Не хватало ещё, чтобы про них с Чарген сплетни начали гулять. Таборным ведь только повод дай и всё, будут чесать языками и перемывать косточки целый семиднев.
Не выдумывай, девка, процедил Мирча сквозь зубы. Не хочешь сидеть в таборе ступай в деревню да погадай кому.
О, если бы они были наедине! Тогда бы цыган запел подругому, но не мог же Мирча при всех сказать правду, мол, запала ты мне в душу, отцовская жена, давай сбежим какнибудь и будем житьпоживать, несмотря на то, что я у отца единственный сын и табор без меня пропасть может.
За спиной послышались всхлипы. Мирча сжал руки в кулаки как можно сильнее и пошёл дальше. Пусть ревёт, ему до бабья дела нет и не должно быть. От досады он пнул валявшийся на дороге камень и побрёл к лошадям. Вот уж единственная отрада. Ржание коней, запахи овса, пота и пыли успокаивали буйную голову. Наверное, благодаря лошадям Мирча и держал себя в руках. Он погладил своего любимого вороного по голове, затем запрыгнул и вскричал:
Но!
Конь слушался его безо всяких поводьев. Вороной понёс Мирчу прямиком сквозь перелесок, перепрыгивая поваленные деревья и колючие кустарники. Ветер бил со всех сторон, и от этого становилось так легко и радостно, что цыган поневоле захохотал. Да, пусть хлещет ещё сильнее, волна за волной, пусть его тело чувствует волювольную!
Ну нехристь! удивлялись цыганки. Как будто нечисть скачет! А глазюки, глазюки как сверкают! Что у него, что у коня евонного!
И пусть болтают, пусть завидуют. Мирча усмехался и нёсся, чувствуя запахи речной воды, мха, прелой листвы и древесной коры. Словно он сам был лесом и дышал вместе с ним, наполняясь свежим воздухом и крича на весь свет: «Я живой! Живоооой!»
Кровь стучала в висках как никогда раньше, а сердце, казалось, вотвот выпрыгнет из рёбер и понесётся к Чарген. Да что за проклятье?! Он не видел в этой девке ничего хорошего и всё же его тянуло к ней какойто нечеловеческой силой.
«Нечеловеческой»
Мирча остановил коня, прищурился, гляну в сторону табора. Шатры стояли у перелеска, как поганки, одни совсем новые, другие латаныеперелатанные. Самым дорогим был, конечно, тёткин. Он стоял чуть поодаль и выделялся обилием разных оберегов. Не зря ведь Раду уважали в таборе. Никто не говорил про неё лихих слов, хотя тётка делала многое, и не всегда хорошее. Наверное, в этом и была привилегия шувани. Таборная ведьма могла загулять с гаджо, могла пропасть на пару дней и появиться, не отчитываясь ни перед кем.
Тётка Рада, по рассказам других, была жутко непослушной и словно смеялась над всеми цыганскими обычаями, но никто не мог ничего с ней сделать уж слишком талантливая ведьма уродилась. Мирча оставил коня неподалёку, а сам, переступая едва слышно, вошёл в шатёр.
У Рады он бывал с детства. Мать померла, а другой не нашлось. Тётка часто возилась с ним, а когда не хватало времени, Мирча бегал среди остальных детей и прибивался к той или иной юбке. Цыганки не гнали его всётаки сын баро.
Тэ явэс бахтало, поздоровался он.
Рада махнула рукой, мол, садись. Цыганка раскладывала карты Таро и всматривалась в причудливые картинки. Мирча, хоть и вырос при ней, ничего не смыслил в подобных делах. Его удел кони, а не ворожба. Впрочем, развешенные по шатру черепа коней и подковы разных цветов вместе с вороньими, ястребиными и совиными перьями отпугивали и поневоле внушали уважение.
Как дела твои, Мирча? Рада поправила платок и взглянула на него с прищуром.
Зря поговаривали, что у цыганок с возрастом глаза тускнеют. Тётка смотрела так же ясно, как и прежде, сейчас скорее хищно. Мирча провёл пальцами по ковру и призадумался. Сердце билось бешено и кричало, чтобы он не смел рассказывать ничего. Но почему?
Он призадумался, ещё раз осмотрел шатёр. И тут Мирчу озарило: если кто и мог чтото наворожить, так это не какаято там цыганка, а тётка, его родная тётка! Но зачем Раде связывать его с невольницей? Вряд ли она хотела занять место вожака, нет. Мирча выдохнул и прикрыл глаза.
Сколько раз буйная кровь творила с цыганами нечто невероятное? Да много. Казалось, будто каждый семиднев какойнибудь цыган сбегал с другой, находил свою любовь и кричал о ней. Ктото и вовсе пил, считая, что потерял всё, ктото пел и голосил, ктото постоянно плакал. Может, там и не было никакой ворожбы? Просто Чарген оказалась единственной девицей, которая околачивалась возле него и стреляла глазищами, метая искры.