Отмучилась, пролепетала она, а я вздрогнула от резкого, невероятно громкого крика, оттолкнула девушку и бросилась в широкий проем за ее спиной.
Это была огромная комната, утопающая в смраде, белой взвеси пара и жаре, со всех сторон шипел и плевался в котлах кипяток и пылали топки, ноги мои оказались в воде, но, ни о чем не думая, вообще отказываясь воспринимать эту странную, слишком осязаемую реальность, я подбежала к женщинам, толпящимся возле кого-то, корчившегося на полу.
Вон пошли все! вот теперь я на них уже заорала, кого-то отпихнула, упала на колени прямо в лужу рядом с кричащей от боли женщиной. Вон все, распахните окна, дайте воздуха, скорее, и позовите врача! Быстро!
Почему я не крикнула «звоните в скорую»? Правильно, логично, разумно? Женщина то хныкала, то издавала резкий, полный боли и страдания вопль, она свернулась на грязном полу, схватившись за живот, а я судорожно вспоминала, как отличить выкидыш от перитонита. К сожалению, что мои учебники, что книги родителей говорили больше о людях уже не живых, а Андрей был газодымозащитником, а не парамедиком, и его пособия могли помочь только пострадавшим от пожара. Так что? Что с этой несчастной?
Женщины вокруг меня продолжали шептаться, реветь, делали какие-то странные жесты, и никто из них не двинулся с места.
Вон! я едва не сорвала голос. Откройте все окна и позовите врача, иначе сгною вас на заднем дворе! Лишу крова!
Что испугало их больше, я не поняла. С визгом они кинулись врассыпную, кто-то открыл наконец окно, в душное помещение ворвался прохладный воздух, разогнав палящий жар, я осторожно ощупывала кричащую женщину. Может, боли действительно были невыносимы, или она была перепугана, или я что-то делала не так, но она визжала сильнее, когда я к ней прикасалась, и стремилась закрыться от меня.
Лежи смирно! я несильно ударила ее по щеке. Хуже я тебе не сделаю. Отвечай, где боль сильнее всего? Ну?
Женщина прижала руку чуть ниже груди. Желудок или что-то рядом, сообразила я и недовольно стрельнула глазами на дамочку в белом чепце, которая первая пришла ко мне за помощью. Вряд ли беременность, но вот прободение язвы могло случиться вполне. И абсолютно не удивляло, что кукушка в чепчике ляпнула первое, что пришло в ее безмозглую голову.
И самое ужасное, я не знала, что с этим делать. Я не была уверена, что хоть сколько-то верно поставила диагноз я даже скорой не стала бы озвучивать свои догадки и предположения, а сейчас я могла только молиться, чтобы как можно скорей пришел
Молиться? Я не молилась никогда и никому, но мысль мелькнула, приведя меня в замешательство, и тут же исчезла.
Открой рот, попросила я, вспомнив еще один симптом, и женщина послушно разлепила губы. Я прищурилась, со знанием дела попытавшись понять, сухой у нее язык или нет. Разогнуться она не могла, и все это мне говорило, что ничем хорошим это не кончится
Никогда я жизни я не ощущала себя настолько беспомощно. На моих глазах умирал человек, и что-то в подсознании мне твердило, что на врача рассчитывать не приходится. Что все, что я вижу вокруг себя, слишком далеко от того, к чему я привыкла, на что я могла положиться всегда или почти всегда, что лучшее, что я могу, прочесть над несчастной молитву
Опять молитва?..
Сестра?
Я не повернула головы, продолжая судорожно ощупывать лежащую женщину, но той, кто заговорила со мной, мое внимание исключительно к ней оказалось не нужно.
Сестра Шанталь, она совсем как Онория. Не верьте ей, сестра.
Я убрала руку с живота больной и наконец обернулась. На меня смотрела смуглая, похожая на цыганку девушка с вьющимися волосами, и в черных глазах ее плескалось самодовольство.
Лоринетта хочет отсюда сбежать, продолжала «цыганка». Как сбежала Онория. И да хранит нас Лучезарная, никто из нас из-за нее не хочет снова стоять в трехдневной молитве на заднем дворе вместо сна. Помилуйте нас, сестра.
К нам подошла еще одна девушка, почти ребенок, очень похожая на ту черненькую, которая так откровенно и без малейших угрызений совести выдала свою товарку. Я покосилась на стонущую Лоринетту она напряглась, и гораздо сильнее, чем когда корчилась на полу, ожидая, пока я вмешаюсь.
Тереза видела, как Лоринетта с кем-то шепталась на заднем дворе, тихо, чуть кивнув на девочку, проговорила «цыганка». Да и взгляните на нее, сестра, боль ее больше не мучает. Правда, Лоринетта? Не покарает ли тебя Милосердная за то, что ты врешь сестре под крышей Дома святого?
Лоринетта змеей взвилась с пола, в грязном платье с замызганным фартуком, с растрепанными волосами похожая на помойную замарашку, и рванулась к горлу «цыганки», кто-то взвизгнул, но «цыганка» оказалась проворнее и сильнее и вмиг вцепилась в волосы Лоринетты, опрокинув ее обратно в лужи.
Ах ты двуличная дрянь! зашипела «цыганка». Работать тебе, девке гулящей, тяжко? Так ты же не подыхала с голоду и холоду в городской подворотне! Не ты воровала у торговцев хлеб, чтоб прокормить вон их! она мотнула головой в сторону Терезы, а я подумала почему «их»? Тут же одна девочка? Да ты святым сестрам ноги должна целовать за кров и пищу, паршивка неблагодарная!
Лоринетта быстро пришла в себя. Дотянуться до «цыганки» она не могла, но ударить все равно попыталась.
Да знаю я, как ты воровала, и кто из нас гулящая? Убери от меня руки, ты, голодранка, проклятое отребье!
Ты кого назвала отребьем, мерзавка?
Драки то, что я никогда не могла взять в толк. Бессмысленные попытки доказать кому-то чего-то, но впервые в своей жизни я видела не возню двух нетрезвых баб под смешки делимого мужика и его собутыльников, а жестокую свару по какой-то неведомой мне причине, хотя, казалось бы, обе женщины сказали мне более чем достаточно. Я подскочила на ноги, снова подсознанием отметив, что я молода, намного моложе, чем была или чем есть? обернулась, заметила стоящую рядом бадью на вид с холодной водой и плеснула на сцепившихся женщин. Как на дворовых котов, пусть мне никогда не пришло бы в голову обливать ледяной водой животных, но люди к чему жалеть людей, когда они в состоянии сами отвечать за свои поступки. Женщин тут же растащили подоспевшие кто они им? Подруги? Приятельницы? Коллеги? Это же прачечная, значит, работа? Что я, которую назвали сестрой Шанталь, делаю в прачечной, жду церковный заказ?
А ну, всем работать! негромко, но сурово и в то же время без тени раздражения приказала я. Нет, осенило меня, не я, я среагировала бы иначе. А вы двое, я ткнула пальцем в Лоринетту, затем в «цыганку», на задний двор вместо сна! Покаяние на три дня, я снова перевела палец на Лоринетту, а тебе покаяние на неделю за ослушание!
Что-то в этом было неправильно. Я не стала разбираться ни в чем, проявила власть и непонятную мне пока волю, причем, судя по лицам обеих наказанных женщин, моя кара была еще легкой. Чувствуя, как голова у меня начинает кружиться, а спертый, влажный и горячий до невозможности воздух жжет легкие, я огляделась.
Огромный зал. Бетон, подумала я вначале, но нет, камень, серый камень, с которого не капает, а льется конденсат, жар пламени под котлами, огромные чаны, в которых варится чье-то белье. Сестра-наставница или надсмотрщица, женщины, бесправные, покорные, лишь изредка пытающиеся взбрыкнуть и тут же принимающие наказание, каким бы жестоким и бесполезным оно ни было, бывшая бездомная воровка и девушка, потерявшая честь где-то с кем-то когда-то так, что многие здесь считали, что она в положении Я уже знала о таких заведениях? Безусловно. Я снова утерла пот с лица. Не слишком интересуясь историей, не особенно уверенно сдавая экзамены в институте, почти не включая кино и редко читая книги, я все равно уже слышала о таком.
Подсознание или просто какая-то память? Реальный, кинематографичный, удушающий бред.
Я покачала головой.
Идите за мной, махнула я рукой. Вы двое. Лоринетта и ты как тебя зовут?
Консуэло, сестра, глаза «цыганки» расширились от удивления.
А остальные работать!
Я развернулась и вышла из душной прачечной. Я не знала, куда меня ноги несут, понимала лишь, что мне нужно увидеть. И я почти бежала по коридорам сначала узким проходам здания, и вне прачечной потолки были деревянные, закопченные, низкие, с пятнами то ли нагара, то ли огня, потом по галерее со сводами и ликами, потом по красивой, яркой и гулкой церкви, и все это время за мной неотступно следовали Лоринетта и Консуэло. И наконец я вылетела из дверей красивого храма и повернулась направо туда, где, я знала, увижу подтверждение пришедшим на память странным словам.
«Приют благочестия и спасения и чадолюбивый кров Святой Мадлин».
Глава третья
Прочитайте, что здесь написано, надтреснутым голосом велела я. Можно не вслух.
Я сама перечитала не один раз. Сюр какой-то. Одна часть меня хотела завыть, другая крепилась видимо, та самая часть, которую звали сестрой Шанталь и которая была в приюте за старшую.
Приют благочестия и чадолюбивый кров. Детский приют, если перевести на язык нормального человека. Мне самое место и там, и там.
А теперь идем со мной, обе, приказала я. Помня о главном: благочестие и спасение.
Благочестие и спасение. Последний приют Магдалины закрыли в девяностых годах двадцатого века, и, как считали некоторые исследователи, причиной закрытия было не изменение отношения к женщинам, а повсеместное распространение стиральных машин. Стирка не просто доходный бизнес на слезах, но еще и символ: очищение.
Приюты Магдалины. Место, где страдали несчастные, кому в жизни не повезло. Слишком бедные, слишком развратные. Слишком красивые или слишком богатые. Вроде бы не монастырь. Институт исправления, сказали бы мои цивилизованные коллеги, слегка при этом поморщившись. Страшное, немыслимое карательное заведение как и почему в нем оказалась я?
В здании церкви было тепло и пахло свежими цветами. Горели свечи; краски и убранство поражали воображение. Католические и протестантские храмы, которые я видела, были иными, более скромными, настраивающими визитера на аскетизм. Этот храм напоминал православный но скорее греческий, чем русский, здесь не было золота, не было и икон. Я остановилась против изображения молодой женщины в синих одеждах. Не фреска, как в галерее, не статуя, а словно кукла из папье-маше. Удивительно тонкая работа, подлинное произведение искусства. Какая-то святая или божество этого мира
Этого мира? Глупое, как все сказочное, слово «попаданка» пискнуло в рассудке. Этого же не может быть, привычнее думать, что я в коме. Но привычнее значит ли правильнее? Отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Если не с кем торговаться, есть ли резон гневаться и отрицать?
Девушки ждали, пока я соизволю определиться, куда мне идти, что делать дальше. Я неожиданно для самой себя опустилась на одно колено и поцеловала край ниспадающей одежды куклы, а потом низко склонила голову, прикрыв лицо руками. Что это должно было значить и откуда у меня этот жест, я предпочла не задумываться. Откуда и абсолютно чужие слова в моей речи: от тела сестры Шанталь.
Идем.
Пожалуй, сестра Шанталь суровее, чем была я в ее возрасте бесспорно. Она моложе это заметно по тому, как она двигается, изящнее, легче, вряд ли трудится с утра до ночи, и скорее всего образована и неплохо. Руководить таким местом как минимум нужно знать счет и грамоту, и не на уровне «прочитать название». Что сподвигло молодую и, возможно, красивую женщину уйти в монастырь, и монахиня она или послушница? Что это изменит лично для меня?
Мы покинули церковь и шли по коридору. Уже другому каменному, без малейших признаков дерева, и галерея с фресками осталась в стороне. Что-то хозяйственное, решила я: мне попадались тюки, ящики, какие-то доски, грязные ткани, сваленные в кучу. Мимо нас прошмыгнула кошка, запрыгнула на тюк и начала брезгливо вылизываться. Откуда-то тянуло теплым молоком, мне показалось, что я различаю детские голоса, но в целом все было тихо. Какое место где-то умиротворение, где-то кошмар, и все это уживается под одной крышей.
Пытаясь понять непонятное и объять необъятное, я провела позволила чужому подсознанию провести девушек в небольшую комнатку, где удушливо пахло чем-то, похожим на ладан, но менее сладким я бы сказала, что так могла пахнуть дорогая туалетная вода унисекс. Ничего лишнего, кроме тлеющей жаровни подобия мангала с углями и решеткой, на которой были набросаны почти сгоревшие уже травы, видимо, они и издавали такой запах, крепкого деревянного стола с ящиком, такого же массивного стула, покрытого синей тканью. На столе стояла небольшая статуя все той же женщины, которой я помолилась на этот раз был гипс или нечто похожее, и лежали с краю плотные листы бумаги. На изящной деревянной резной стойке примостилась серебряная чернильница и рядом гусиные перья.
Я села, девушки остались стоять. Не самое успешное начало разговора, но посадить их было некуда, а если бы я начала метаться в поисках подходящего места, вряд ли сделала бы лучше себе. И так я с трудом скрываю растерянность.
Расскажите, как вы попали сюда.
Мне нужно сравнить то, что я знаю, и то, что творится здесь. История повторяется, но работает ли это правило в разных мирах? Разные миры мне такое не пришло бы в голову даже в бреду. Не мое это было выдумки, фантазии, сказки кончились примерно в то время, когда я пошла в первый класс.
Консуэло. Сначала ты.
И все же как мне это поможет? Возможно, никак, но опасно спешить с выводами.
Как будто вы не знаете, сестра, с вызовом ответила Консуэло. Дядя выгнал меня с сестрами и братом на улицу, когда разорился и нечем стало кормить сирот. «Найдешь как прокормить», так он сказал, а что дом отцовский и деньги материны
Стой! я воздела руки вверх и тут же прикусила губу. В момент сестра Шанталь оказалась побеждена юристом. Расскажи подробнее.
Консуэло посмотрела на меня задумчиво, натянула на лоб чепец, который и до драки съехал на затылок, и после этого демонстративно оглянулась на Лоринетту. Та была без головного убора это что-то должно было означать?
Матушка моя дочь богатого купца, брат ее, Альфонсо, сын моей бабки от второго брака, а может, и не брака даже, не слишком охотно пояснила Консуэло. А отец мой господин Гривье, был стряпчим. Я грамотная!
Сказала она это так, что я не стала скрывать удивления. Стало быть, грамота удел не каждого здесь. Что же
И твой дядя взял над тобой и твоими сестрами и братом опеку после смерти родителей? прозвучало для монашки, наверное, слишком заумно, но Консуэло все поняла.
Да, сестра, кивнула она. Но когда дядя разорился, только дом и остался. И тот в залоге. И он выгнал нас, у него своих детей шестеро.
И сколько ты побиралась на улице? Побиралась ли или Лоринетта права? Но Лоринетта молчала, потупив взор. Не хотела перебивать меня или ждала подходящий момент, чтобы вмешаться.
Три года без малого, сестра, отозвалась Консуэло с нескрываемой гордостью и вздернула голову, ни дать ни взять королева. В первую секунду я опешила, но сразу же поняла, что гордится она не тем, что была бродяжкой, а тем, что сумела на улице выжить. Возможно, выжили и ее сестры и брат. Спрашивать об этом было пока преждевременно. Пока стража не поймала меня и не притащила сюда. Ох, как я обрадовалась. Можно честно работать и иметь над головой крышу, а на столе горячую похлебку. И ведь есть еще и детский приют для Терезы, Микаэлы и Пачито.