У Курта были хорошие карты, и он по-видимому с трудом отвел глаза от трефовой дамы, которую как сквозь туман видела Эвелина. Но, почувствовав на своем плече руку Эвелины, он повернулся и вопросительно взглянул на нее.
Мистер Данел хочет попрощаться, услышала свои собственные слова Эвелина.
Для нее самой ее голос прозвучал нереально и отдаленно. Последовали рукопожатия, поклоны, обмен многочисленными немецкими и английскими словами. Кто-то прощался иностранец, американец. Как могло случиться, что этот иностранец так невероятно приблизился к ней, стал ближе чем что-либо, ближе чем кто-либо во всей ее жизни. Неужто возможно, что он уезжает и уносит с собою все, в чем есть хоть какой нибудь свет и значение, все!..
Эвелина вдруг сообразила, что Марианна о чем-то спрашивает ее. Сперва она не поняла, в чем дело. Затем значение вопроса просочилось в ее сознание, радостно поразив ее.
Не знаю, беспомощно ответила она и посмотрела на мужа.
Нет, было очевидно, что Дросте не имел ничего против того, чтобы она отправилась с ними на станцию. Она со слабой улыбкой приняла эти драгоценные лишние минуты, нежданно принесенные ей в дар. Марианна уже поспешно вела их через сад, расстилавшийся перед передним фасадом клуба, к своему автомобилю. Maрианна говорила, говорила очень много и очень оживленно. По-видимому, ей и Франку не удастся сказать друг другу ни слова. Да, впрочем, говорить было не о чем. Слова всегда фальшивы. Их употребляют только для того, чтобы скрыть действительность. Марианна бестактно продолжала болтать, но Эвелина слишком хорошо знала, что Марианну никогда нельзя было упрекнуть в отсутствии такта. Возможно, что она делала это нарочно. Она пела о слабом здоровье Эвелины, о ее детях и о том, что ей пришлось вынести из-за Берхена, а теперь автомобиль ехал уже по мосту Галензее. Под ними лежали разветвляющиеся железнодорожные пути, дальше подмигивала радиобашня, проколотая гирляндой огней.
Мысли Эвелины на несколько секунд перенеслись с Франка на ее детей. Берхен малыш слишком громкий, слишком сильный, слишком буйный. Берхен в своей детской колясочке. Берхен, погруженный в созерцание всех собственных розовых пальчиков на ногах. Берхен, моргающий от волнения при виде своего рожка Марианна страшно резко срезала углы, Эвелину каждый раз бросало на Франка. Истекала последняя отсрочка. Еще минута, и мы будем на месте, заверила Марианна. Франк беспокойно взглянул на ручные часы. Эвелина внезапно поняла, что эти ручные часы заняли ужасающе важное место в ее жизни, они стали совершенно незабываемыми.
Это были необыкновенные часы, стальные, плоские, очень хорошей работы. Франк носил их, надевая циферблатом на внутреннюю сторону кисти, так не делал никто в Берлине. Эвелина видела маленькие цифры, подобно привидениям повисшие в воздухе темной купальни, когда Франк протянул к ней руки. Она нащупала руку Франка и сунула в нее свою. Уже вокзал. Как скоро все кончилось. Было странно, что окончательное и решительное прощание утонуло в суматохе банальностей.
Носильщики, полицейские, пассажиры, шоферы, все в бледно-желтом свете двух ламп перед маленьким вокзалом. Молодая зелень деревьев бросала тень на лицо Франка так она видела его в последний раз. Когда она повернула голову, чтобы взглянуть в заднее окошко автомобиля, он стоял у вокзала, приподняв руку в прощальном жесте, с нерешительной улыбкой, и его лицо было в тени. Он все еще стоял там, когда Марианна круто повернула автомобиль и поехала обратно.
Славный молодой человек, заметила Марианна помолчав.
Да.
Типичный американец.
Не знаю. Мне он показался не таким таким обыкновенным.
О, да. Наши мужчины гораздо умнее, но у них не так много живости, если ты говоришь о ней. Там, в Америке, они все такие, как Данел. Продукты массового производства в красивых упаковках. Марианна раз побывала в Америке, где строила богатому американскому немцу точную копию дома его германских предков в Леррахе.
«Что ты знаешь об этом?» подумала Эвелина в гордом одиночестве.
У нее было такое ощущение, точно она делила с Франком великую, неизмеримую тайну, как будто она знала его так, как ни один человек в мире не знал его
Да? Что ты сказала? переспросила она не уловив последнего вопроса Марианны.
Мне кажется, что Курт немного нервничает, чуть-чуть нетерпеливо повторила Maрианна.
Да? может быть неуверенно и виновато ответила Эвелина.
Прошли уже целые дни с тех пор, как она потеряла из виду тот мир, к которому принадлежал Курт. Может быть дело идет не так, как он хотел бы, прибавила она.
Но ведь, эта Рупп во всем созналась. Все дело развивается так исчерпывающе, как только можно желать, и в нем чувствуется такой острый запах нищеты. Я целый час просидела вчера в суде, продолжала Марианна, и Эвелина с удивлением взглянула на нее.
Марианна была помешана на психологии. Она любила залы судов и была привязана к Курту. Они могли сидеть часами, обсуждая запутанные психологические проблемы. Эвелина говорила иногда что Курт принес ей в приданое Марианну. Но после их брака Марианна несколько отставила судью и направила все свои способности к горячей дружбе всецело на Эвелину. Чувствительность и нежность трогали мужественную силу Марианны. Теперь они ехали по Курфюрстендамму, был театральный разъезд, и под деревьями стояли бесконечные автомобили. Обе руки Марианны лежали на руле.
Закури для меня сигаретку. Она там, в боковом кармане, мотнула она подбородком, указывая на боковой карман автомобиля.
При слове «сигаретка» что-то в Эвелине начало щемить и биться, будто она спала все время с отъезда Франка и теперь, при пробуждении, началась ее агония.
«Франк уехал, я никогда больше не увижу его», подумала она. Пошарив в боковом кармане, она нашла пачку сигарет, американских сигарет Франка, которые он позабыл там. Минуту она неподвижно просидела с незакуренной сигареткой во рту, как будто прислушиваясь к чему-то. Мост Галензее. Там, внизу, были те же железнодорожные пути и в отдалении также подмигивала радиобашня, но Франка больше не было.
Они ехали обратно той же дорогой, и все было точно такое же, как прежде, но Франка не было. Эвелина взяла зажигалку и вдохнула дымок сигаретки, он был как преступная запретная ласка. Марианна, ожидавшая с нетерпением страстной курильщицы, чтобы ей сунули в губы закуренную сигаретку, это было их старой привычкой внезапно, уголком глаза, увидела, что сигаретка упала на пол, зажигалка исчезла на своем месте, втянутая туда резинкой, к которой она была прикреплена, а Эвелина тяжело прислонилась к руке Марианны.
«Это докончило дело», подумала Марианна. Уже несколько месяцев, со времени рождения Берхена, Эвелина была подвержена обморокам. Она лишалась чувств без всяких явных причин и лишь через долгое время и с большим трудом, ее удавалось привести в себя. В этих припадках было что-то таинственное и немного жуткое. Иногда она лежала в обмороке часами и, придя в себя, не имела представления, сколько времени витала в отсутствии, в неизвестных мирах. Доктор называл это различно: слабостью, переутомлением, последствием трудных родов. Он советовал ей отдыхать и избегать волнений и забот. Но именно такой и была всегда жизнь Эвелины неутомительной, защищенной, лишенной треволнений. Судья спросил доктора, есть ли причина беспокоиться или предполагать опасность. И доктор ответил: «нет», тоном, который был каким угодно, кроме разуверяющего.
Марианна нажала ногой на тормоз, и автомобиль с визгом остановился. Тело Эвелины ниже опустилось на сидении, но толчок не заставил ее очнуться. Марианна подобрала сигаретку и зажгла свет, в то же время другой рукой обняв Эвелину и усаживая ее более удобно. Она потихоньку выругалась, так как ненавидела эти ненормальные психические явления с их покорностью тому, что в ее глазах являлось чистейшей истерией. Она встряхнула Эвелину и погладила ее по лбу, но безрезультатно.
Что за каша! Это может продлиться долгое время, с беспокойством пробормотала она. В том же боковом кармане она нашла флакон одеколона и поднесла его к самому носу Эвелины. Никакого толка. Усиленно затягиваясь сигареткой, Марианна снова двинула вперед автомобиль, в то же время, правой рукой удерживая Эвелину на месте. «Я не могу доставить ее Курту в таком виде», в отчаянии подумала она и снова остановила автомобиль, чтобы обдумать положение. Эвелина лишилась чувств уже десять минут тому назад. «Можно подумать, что она в восторге от того, что в таком состоянии». Губы Эвелины были совершенно бескровны, но они улыбались так, как никогда не улыбались, когда Эвелина была в сознании. Марианна потянулась через нее, чтобы достать еще сигаретку. Внезапно она в нетерпении решилась и поднесла тлевшую сигаретку к руке Эвелины. Эвелина пришла в себя. У нее был виноватый вид.
Вот до чего доводят танцы, укоризненно сказала Марианна.
Эвелина не пыталась оправдаться. Она с радостью подчинилась надвинувшейся на нее черной жужжащей туче. Это было похоже на короткую и очень приятную смерть. Было гораздо приятнее погружаться в небытие, чем выходить из него. Сознание того, что Франк уехал, причиняло ей муку, вынести которую было свыше ее сил. Обморок был спасением, возможностью бежать от этой агонии.
Давно пора было окончиться турниру и вытряхнуться этим американцам, ворчала Марианна. Это слишком неподходящая жизнь для тебя. Ты должна быть в кровати в семь часов вечера, как Берхен.
Эвелина потерла обожженую руку. Она чувствовала себя очень несчастной. Они были уже у клуба.
Пожалуйста, не говори ничего Курту, быстро сказала она.
Конечно, нет, ответила Mapианна.
Пожалуйста, сказала Эвелина, когда они уже шли по усыпанной гравием дорожке, пройдем на минуту к озеру.
Марианна поставила на место автомобиль.
Возьми мое манто, сказала она и закутала Эвелину в теплый, пламенно-красный шелк.
Они обогнули здание клуба и немного посидели в молчании на скамье около купальни. Лягушки квакали, останавливались и снова начинали квакать. Было совсем темно, светилось только небо. Это было тоже самое небо, что прежде.
Теперь мы можем идти, наконец сказала Эвелина.
Оркестр уже ушел, но добродушный член клуба играл на рояле старый фокстрот для нескольких пар, все еще вертевшихся, как будто они заснули в танце и не могли остановиться. Этих пар было три: молодожены, только что вернувшиеся из свадебного путешествия, лучший теннисист и лучшая теннисистка клуба, недавно открывшие, что влюблены в первый раз, и теперь совершенно погрузившиеся в свои переживания, и красивая, хотя уже стареющая актриса с развязным молодым человеком ее любовником. Эвелина внезапно поняла, о, как хорошо она поняла! желание никогда не останавливаться, танцевать дальше и дальше, дышать и быть вместе
В карточной комнате все еще шла игра, нo Курт Дросте не играл. Он сидел перед камином, погруженный в разговор с прославленным хирургом, профессором Зенфтенбергом. Судья не видел, как вошла его жена. Только тогда, когда она подошла к его креслу и привычным жестом положила руку ему на плечо, он поднял голову и посмотрел на нее.
Это вопрос, профессор. Это и есть настоящий вопрос, сказал он, все еще погруженный в беседу.
Эвелина устала, ты должен отвезти ее домой, заявила Марианна, стоя настороже рядом с Эвелиной.
Дросте быстро повернулся и взяв Эвелину за руку перевел ее руку через свою голову к себе на другое плечо.
Тебе нездоровится, мышка? беспокойно спросил он.
Нет, мне совсем хорошо, вымолвили бледные губы Эвелины.
Ты выглядишь утомленной, заметил Дросте. Ты не должна была танцевать.
Закутай ее как следует и отвези домой, приказала ему Марианна.
Я хотела бы остаться еще немного, сказала Эвелина.
Ей доставляло какую-то болезненную радость пребывание в комнате, в которой она была вместе с Франком. Его слова все еще висели в воздухе, его фигура стояла в дверях, его лицо отражалось в зеркале.
Дросте уже прощался с Зенфтенбергом и Маpиaнной.
В конце недели я явлюсь и заберу Эвелину и Берхена с собой за город, пообещала Maрианна.
Эвелина стояла рядом, потирая небольшой ожог на руке. Она не была уверена, не упадет ли она снова в обморок тут-же, среди комнаты. В груди у нее было такое странное ощущение, будто от нее отлила вся кровь. Эвелина привыкла, чтобы ею распоряжались. Через несколько минут она уже сидела в такси на пути в Вильмерсдорф, где они жили. Дросте протянул руку за ее спиной, как он часто делал, и она с благодарностью прислонилась головой к его плечу. Плечо Курта было желанным местом отдыха.
Ну, мышка рассеянно сказал он и сразу же засвистел хор паломников из «Тангейзеpa» признак того, что он погрузился в юридические размышления. «Горячая ванна», с вожделением думала Эвелина, в то время как их машина дребезжа ехала по Курфюрстендамму. Она любила ванну, ее тепло, приносимое ею облегчение, отдых, забвение. К несчастью, в ванной комнате вечно были затруднения с горячей водой одно из многочисленных ежедневных неудобств не слишком дорогой квартиры, предназначенной для людей среднего достатка. Вернувшись, Эвелина сразу же направилась в ванную комнату и повернула кран. Вода была горяча, и Эвелина вздохнула с облегчением. У нее было неясное чувство, что от ванны все станет лучше. Курт рылся в комнатном леднике. По всей вероятности- он искал фрукты. Эвелина, все еще не снимая вечернего платья, нагнулась над ванной и подставила руки под горячую воду. Когда в ванне было уже достаточно воды, и комната наполнилась теплым паром, Эвелина прошла в спальню и разделась. Курт все еще возился в кухне.
Разве в доме нет фруктов? окликнул он ее через коридор. В леднике ничего нет.
Эвелина прошла в столовую и поискала на буфете.
Вот тебе, Курт, сказала она, внося в спальню стеклянное блюдо.
Курт, с задумчивым видом, снимал смокинг.
О, бананы, разочарованно произнес он.
Эвелина предложила ему сделать лимонад. Он поглядел на нее так, как будто уже забыл, чего хотел.
Да нет, спасибо. Не беспокойся.
Эвелина хотела остаться одной. Она хотела подумать о Франке. Это было важно, необходимо. Она оставила Курта размышлять над бананами и вошла в ванную. С чувством благодарности она опустилась в горячую воду. Маленькие серебряные пузырьки прилипали тут и там к ее телу, поднимаясь на поверхность и исчезая. Эвелина с чувством изумления глядела на свое тело. Оно было таким новым для нее. Она чувствовала тяжесть в коленях, дрожь в руках Эвелина не знала, как она уживется с этим новым и неудовлетворенным телом. Она ушла в свое одиночество, как будто оно было безопасным убежищем, и стала думать о Франке. Он сказал: «Я напишу вам». Возможно, что он даже не знает ее адреса. Она нахмурилась, когда в ванную вошел Курт. Он был в своей голубой пижаме и вел себя так, как будто в ванной никого не было, по крайней мере таково было впечатление Эвелины. Он взял из подставки зубную щетку и необычайно серьезно начал чистить зубы. Раньше Эвелине никогда не приходило в голову, что во всей квартире не было ни одного уголка, где бы она могла остаться одна, а как раз теперь она чувствовала такое настоятельное стремление остаться одной, наедине сама с собой и со своими мыслями. Механически она взяла губку и прикрыла ею грудь. Но Курт и не поглядел в ее сторону. Он так орудовал своей щеткой, как будто от этого зависела его жизнь. Она сама выбрала его пижаму и подарила ее ему на Рождество, но теперь своим покроем, полосами и тем, как она свисала с согнутых плеч Курта, пижама напомнила одежду каторжника.