Разумеется, вы всё бросите на меня, устало проговорила леди Помона.
Но зачем они нам здесь? настаивала София. Одно дело побывать у них на балу, куда съехались все остальные. Не надо с ними разговаривать, не надо после считать их своими знакомыми. Что до девушки, я бы ее не узнала, встреться мы где-нибудь еще.
Хорошо бы Адольфусу на ней жениться, заметила леди Помона.
Долли ни на ком не женится, возразила Джорджиана. Это ж так утомительно, сделать предложение! К тому же он не поедет в Кавершем его сюда канатами не затащишь. Если их пригласили сюда ради этого, маменька, то дело совершенно безнадежное.
Зачем Долли жениться на такой особе? спросила София.
Потому что всем нужны деньги, ответила леди Помона. Я совершенно не понимаю, о чем думает ваш папенька и отчего у нас вечно ни на что нет денег. Я их не трачу.
Не думаю, что мы тратим как-то особенно много, сказала София. Понятия не имею, какой у папеньки доход, но я не представляю, как можно сократить расходы.
Так было, сколько я себя помню, заметила Джорджиана, и я не собираюсь больше из-за этого тревожиться. Думаю, все остальные живут так же, только не рассказывают.
Но, дорогие мои, если мы должны принимать таких, как Мельмотты!
Не мы бы их приняли, принял бы кто-нибудь другой. Я бы из-за этого не огорчалась. Наверное, они пробудут всего два дня.
Дорогая, они приедут на неделю!
Пусть тогда папенька возит их по округе. В жизни не слышала такой нелепости. Какая папеньке от них польза?
Он невероятно богат, сказала леди Помона.
Но вряд ли он отдаст папеньке свои деньги, продолжала Джорджиана. Конечно, я ничего в этом не смыслю, но мне кажется, незачем так из-за них переживать. Если папеньке дорого жить здесь, почему не уехать на год за границу? Бошемы так и сделали и чудесно провели время во Флоренции. Там Клара Бошем и познакомилась с молодым лордом Лифи. Я совершенно не против поехать в Италию, но, по-моему, ужасно приглашать в Кавершем такую публику. Неизвестно, кто они, откуда и чего от них ждать.
Так говорила Джорджиана, которая в семье считалась самой умной и уж точно самой острой на язык.
Разговор происходил в гостиной городского дома Лонгстаффов на Брутон-стрит. Дом, лишенный почти всех тех приятных удобств, которыми обзавелись в последние годы новые лондонские резиденции, был мрачный, с большими гостиными, маленькими спальнями и очень тесными помещениями для слуг. Зато Лонгстаффы гордились, что это фамильный особняк, где жили три или четыре поколения семьи, и от него не разит той радикальной новизной, которую мистер Лонгстафф находил омерзительно безвкусной. В Квинс-Гейте и прилегающих кварталах живут только преуспевающие торговцы, и даже Белгравия, при всем своем аристократизме, еще пахнет строительным раствором. У многих тамошних обитателей никогда не было настоящих фамильных особняков. Приличные люди должны жить на старых улицах между Пикадилли и Оксфорд-стрит и еще в одном-двух известных местах неподалеку от указанных границ. Когда леди Помона по наущению приятельницы, особы знатной, но с дурным вкусом, предложила перебраться на Итон-сквер, мистер Лонгстафф сразу осадил жену. Если Брутон-стрит недостаточно хороша для нее и девочек, пусть остаются в Кавершеме. Угроза оставить их в Кавершеме звучала часто, ибо, как ни гордился мистер Лонгстафф городским особняком, ему очень хотелось сэкономить на ежегодной миграции. Платья и лошади для девочек, карета жены и его собственный экипаж, его скучные званые обеды и один бал, который они, по мнению леди Помоны, обязаны были дать, все это заставляло его со страхом ждать конца июля. Именно тогда он узнавал, во сколько обойдется ему нынешний сезон. Однако ему еще никогда не удавалось удержать семью в деревне. Девочки, которые в Европе пока видели только Париж, сказали, что готовы ехать на год в Италию и Германию, но всячески показывали, что взбунтуются против решения отца запереть их в Кавершеме на время лондонского сезона.
Джорджиана как раз высказала свое недовольство грядущим визитом Мельмоттов, когда в комнату вошел ее брат. Долли не часто появлялся на Брутон-стрит. Он снимал собственные комнаты, и его почти не удавалось зазвать на семейный обед. Мать каждый день писала ему бесконечные записки: не заглянет ли он пообедать, не отвезет ли их в театр, не отправится ли на такой-то бал или на такой-то вечерний прием? Долли никогда не отвечал. Он вскрывал конверт, совал записку в карман и забывал о ней. В итоге мать его боготворила, и даже сестры, которые были все же поумнее брата, относились к нему с почтением. Он мог делать, что пожелает, а они чувствовали себя рабынями в оковах скуки. Сестры завидовали его свободе, хотя и знали, как он ею злоупотребил, спустив уже почти все свое богатство.
Мой дорогой Адольфус, сказала мать, как мило с твоей стороны.
Очень мило, ответил Долли, подставляя щеку для поцелуя.
Ах, Долли, кто бы думал, что мы тебя увидим? воскликнула София.
Налейте ему чаю, распорядилась мать. Леди Помона всегда пила чай с четырех часов до того времени, когда шла переодеваться к обеду.
Уж лучше бренди с содовой, ответил Долли.
Мой мальчик!
Я не прошу бренди и не рассчитываю его получить, я даже не хочу его. Я только сказал, что уж лучше бренди, чем чай. Где родитель?
Все в изумлении уставились на него. Должно было произойти нечто и впрямь экстраординарное, чтобы Долли пожелал увидеться с отцом.
Папенька уехал в экипаже сразу после ланча, торжественно объявила София.
Я его немного подожду, сказал Долли, вынимая часы.
Останься и пообедай с нами, предложила леди Помона.
Не могу, потому что должен идти с кем-то обедать.
С кем-то! Я уверена, ты не знаешь, куда идешь, сказала Джорджиана.
Мой человек знает. Во всяком случае, он дурак, если не знает.
Адольфус, очень серьезно начала леди Помона. У меня есть план, и я нуждаюсь в твоей помощи.
Надеюсь, это не что-нибудь сложное.
Мы все едем в Кавершем на Троицу и очень просим тебя поехать с нами.
О нет! Я никак не могу.
Ты недослушал и половины. Будет мадам Мельмотт с дочерью.
Фу ты, черт! воскликнул Долли.
Долли! Не забывай, где ты! сказала София.
Я помню, где я, и точно знаю, где меня не будет. Я не поеду в Кавершем общаться с мамашей Мельмотт.
Мой дорогой мальчик, продолжала его мать, знаешь ли ты, что мисс Мельмотт в день своей свадьбы получит двадцать тысяч годовых, а ее муж, возможно, станет со временем богатейшим человеком Европы?
Пол-Лондона хочет на ней жениться, ответил Долли.
Почему бы и тебе не быть одним из них?
И пол-Лондона не будет гостить с ней в одной усадьбе, добавила Джорджиана. Если ты захочешь попытаться, у тебя будет возможность, о какой другие могут только мечтать.
Но я совершенно не хочу пытаться. Господи! Это совершенно не в моих привычках, матушка.
Я знала, что он откажется, сказала Джорджиана.
Это поправило бы все наши дела, заметила леди Помона.
Значит, они останутся как есть, если ничто другое их не поправит. А вот и родитель. Я слышу его голос. Ну, сейчас будет крик.
И тут в комнату вошел мистер Лонгстафф.
Дорогой, сказала леди Помона, у нас Долли.
Отец кивнул сыну, но ничего не сказал.
Мы просим его остаться и пообедать, но он куда-то приглашен, продолжала мать.
Только не знает куда, вставила София.
Мой человек знает он все записывает. Сэр, люди из Линкольнз-Инн прислали мне письмо. Хотят, чтобы я поговорил с тобой насчет какой-то продажи. Вот я пришел. Это ужасная канитель, потому что я ничего в таком не понимаю. Может, и продавать-то нечего. Если так, я могу уйти.
Пойдем ко мне в кабинет, сказал отец. Незачем беспокоить твою мать и сестер делами.
Сквайр вышел из комнаты, Долли за ним, на прощанье скорчив сестрам мученическую гримасу. Три дамы с полчаса сидели за чаем, дожидаясь не результата переговоров, поскольку не думали, что им его сообщат, но добрых либо дурных знаков, которые можно будет прочесть в поведении сквайра. Долли они снова увидеть не рассчитывали быть может, по меньшей мере месяц. Все их со сквайром встречи заканчивались ссорой, и Долли с необычным для него упорством противился любым посягательствам на свои права. Через полчаса мистер Лонгстафф вернулся в гостиную и сразу объявил приговор:
Дорогая, в этом году мы не вернемся из Кавершема в Лондон.
Он пытался говорить с величавым спокойствием, однако голос у него дрожал от чувств.
Папенька! воскликнула София.
Дорогой мой, ты это не всерьез, проговорила леди Помона.
Конечно, папенька это не всерьез, сказала Джорджиана, вставая.
Совершенно всерьез, ответил мистер Лонгстафф. Мы уедем в Кавершем дней через девять и больше в этом году в Лондон не вернемся.
У нас уже назначен бал, сказала леди Помона.
Придется отменить. И с этими словами отец семейства удалился в свой кабинет.
Папенька не мог правда так решить, сказала София.
Он правда так решил, в слезах проговорила леди Помона.
Тогда пусть перерешит, вот и все, объявила Джорджиана. Долли сказал ему что-то очень грубое, а мы страдай. Зачем было ехать в Лондон, если он собирался забрать нас до начала сезона?
Интересно, что сказал ему Адольфус. Ваш папенька всегда так суров к Адольфусу.
Долли может сам о себе подумать. И думает, ответила Джорджиана. Долли не думает о нас.
Нисколечки, добавила София.
Я скажу, что ты должна сделать, маменька. Просто не уезжать. Объявить, что не сдвинешься с места, пока он не пообещает привезти нас обратно. Я так точно не сдвинусь если он не вынесет меня из дома на руках.
Дорогая, я не могу такого ему сказать.
Тогда я скажу. Похоронить нас на целый год без единого человека рядом, кроме замшелого старого епископа и еще более замшелого мистера Карбери! Я этого не вынесу. Есть то, с чем нельзя мириться. Если ты уедешь, я останусь с Примеро. Миссис Примеро меня примет, я знаю. Конечно, это будет малоприятно. Я не люблю Примеро. Я их терпеть не могу. О да, да, София, они вульгарны, я знаю не хуже тебя, но все-таки не так вульгарны, маменька, как твоя приятельница мадам Мельмотт.
Какая ты злая, Джорджиана. Она мне не приятельница.
Но ты будешь принимать ее в Кавершеме. Не понимаю, отчего ты именно сейчас вздумала ехать в Кавершем.
Все уезжают из города на Троицу, дорогая.
Нет, маменька, не все. Люди понимают, как трудно ездить туда-сюда. Примеро не едут. Я в жизни о таком не слышала. Во что он хочет нас превратить? Если он решил сэкономить, почему не заколотить Кавершем и не уехать за границу? Кавершем обходится гораздо дороже нашей жизни в Лондоне, и, по-моему, это самое скучное место в Англии.
Вечер на Брутон-стрит прошел невесело. Делать было нечего, все сидели мрачные. Если дамы и вынашивали мятежные планы, вслух ничего не говорилось. Обе девицы молчали, а когда отец обращался к ним, отвечали односложно. Леди Помона плохо себя чувствовала и, устроившись в уголке дивана, вытирала слезы. Ей пересказали разговор Долли с отцом. Долли не соглашался на продажу Пикеринга, если половину денег сразу не отдадут ему. На слова, что продажа затевается, чтобы освободить от долгов Кавершем, который со временем достанется ему, Долли ответил, что у него есть собственное имение, которое тоже немного заложено и больше нуждается в выкупе. По всему получалось, что Пикеринг продать невозможно, и в итоге мистер Лонгстафф твердо решил сократить в этом году лондонские расходы.
Дочери, уходя спать, как всегда, поцеловали его в голову, однако нежности в их поцелуях не было.
Не забывайте: если у вас в городе остались дела, их надо сделать на этой неделе, сказал отец.
Они слышали его слова, но удалились в горделивом молчании, не снизойдя до ответа.
Глава XIV. Усадьба Карбери
Мне не кажется, что это очень хорошо, маменька, вот и все. Конечно, если ты твердо решила ехать, я должна ехать с тобой.
Что может быть естественнее, чем поехать в гости к собственному кузену?
Ты знаешь, о чем я, маменька.
Я уже обо всем договорилась, душа моя, и, по-моему, ты говоришь глупости.
Разговор произошел после того, как леди Карбери объявила дочери свое намерение провести Троичную неделю в гостях у кузена Роджера. Генриетту очень огорчало, что ее везут в дом человека, который в нее влюблен, пусть даже он ей и кузен. Однако деваться было некуда. Она не могла остаться в городе одна, не могла даже высказать своего огорчения никому, кроме матери. Леди Карбери предусмотрительно написала письмо до того, как поговорить с дочерью.
Уэльбек-стрит
24 апреля 18
Любезный Роджер!
Мы знаем, как Вы добры и как искренни, так что, если мое предложение Вам неудобно, Вы скажете об этом сразу. Я очень много трудилась даже чересчур много и сейчас мечтаю отдохнуть день-другой в деревне. Не могли бы Вы принять нас на часть Троичной недели? Если да, мы бы приехали двадцатого мая и остались до воскресенья. Феликс сказал, что тоже заглянул бы, хотя он не будет затруднять Вас так долго, как думаем пробыть мы.
Вы наверняка рады будете узнать, что его назначили в совет директоров Великой Американской железной дороги. Это открывает для него совершенно новую сферу жизни и даст ему возможность показать свои способности. Я считаю, это очень большое доверие назначить на такое место столь молодого человека.
Конечно, Вы сразу скажете, если мое маленькое предложение нарушает Ваши планы, но Вы всегда были к нам очень-очень добры, поэтому обращаюсь к Вам без малейших колебаний.
Генриетта вместе со мной шлет Вам самый теплый привет.
Ваша любящая кузина
Матильда Карбери
Очень многое в этом письме не понравилось Роджеру Карбери. Прежде всего он считал, что Генриетту не должны привозить в его дом. Как ни любил он ее, как ни желал быть с ней рядом, он не хотел, чтобы она приезжала в Карбери иначе, чем с намерением стать будущей хозяйкой поместья. В одном Роджер был несправедлив к леди Карбери. Он знал, что она хочет их поженить, и думал, что Генриетту везут к нему с этой целью. Он еще не слышал о приезде в их края богатой невесты и посему не догадывался, на что нацелилась леди Карбери. Вдобавок его возмутила неоправданная гордость матери назначением ее сына на директорский пост. Роджер не верил в эту железную дорогу. Не верил в Фискера, в Мельмотта и уж тем более в совет директоров. Пол Монтегю поддался на уговоры Фискера вопреки его советам. Вся затея казалась Роджеру мошеннической и пагубной. Что это за компания, которая назначает в совет директоров лорда Альфреда Грендолла и сэра Феликса Карбери? А что до их великого председателя, разве не общеизвестно, что мистер Мельмотт, сколько бы герцогинь его ни посещало, колоссальный аферист? У Роджера были причины обижаться, но он любил Пола Монтегю и не мог спокойно видеть имя друга в таком списке. И теперь от него ждали теплых поздравлений, потому что сэра Феликса включили в совет директоров! Он не знал, кого презирает больше: сэра Феликса за то, что он вошел в такой совет, или совет за такого директора. «Новая сфера жизни! пробормотал он. Ньюгейтская тюрьма вот подходящая для них сфера!»
Было и еще одно затруднение. Как раз на эту неделю он пригласил Пола Монтегю, и тот обещал приехать. С постоянством, бывшим, возможно, главной его чертой, Роджер цеплялся за их дружбу. Он не мог смириться с мыслью о вечной ссоре, хотя знал она неизбежна, если Пол разрушит самую дорогую его надежду. Он пригласил Пола, намереваясь не упоминать в разговорах имя Генриетты Карбери, и теперь ее хотят привезти в то самое время, когда здесь будет Пол! Роджер сразу решил, что попросит младшего товарища не приезжать.
Он без промедления написал два письма. Первое, адресованное леди Карбери, было коротким. Он будет рад видеть ее и Генриетту в названные дни, а также Феликса, если тот сочтет возможным приехать. Про совет директоров и то, как молодой человек сможет проявить себя в новой жизненной сфере, не было сказано ни слова. Письмо Полу Монтегю было длиннее. «Всегда лучше быть честным и открытым, написал Роджер. С того времени, как вы любезно согласились приехать, леди Карбери выразила желание погостить у меня в те же самые дни и привезти дочь. После всего, что между нами произошло, вряд ли надо объяснять, что я не могу принять вас обоих одновременно. Мне неприятно просить, чтобы вы отложили визит, но, думаю, вы не обидитесь». Пол ответил, что ничуть не в обиде и останется в городе.