Роджер кивнул, но промолчал.
Что ему делать? Единственная для него надежда жениться на богатой девушке. Он хорош собой этого вы отрицать не станете.
Природа щедро его одарила.
Мы должны принимать его таким, каков он есть. Он поступил на военную службу очень молодым и свое небольшое состояние унаследовал в очень юные годы. Да, он повел себя не слишком хорошо, но многие ли молодые люди устоят перед такими искушениями? Теперь у него ничего нет.
Боюсь, что да.
Вы не согласны, что теперь ему необходимо жениться на богатой девушке?
Я называю это украсть ее деньги, леди Карбери.
Ох, Роджер, как вы суровы.
Человек должен быть либо суровым, либо мягкотелым что лучше?
В женщине я предпочла бы мягкость. Я прошу вас понять насчет Мельмоттов. Девушка не выйдет за Феликса, если не любит его.
А любит ли он ее?
Почему нет? Разве богатая девушка должна забыть о любви? Разумеется, она хочет выйти замуж, так почему не за сэра Феликса, если он нравится ей больше других? Неужели вы не сочувствуете моему желанию устроить его жизнь так, чтобы он не позорил свою фамилию и свое семейство?
Давайте не будем о семействе, леди Карбери.
Но я столько о нем думаю!
Вы не убедите меня, что семейству будет на пользу брак с дочерью мистера Мельмотта. На мой взгляд, он грязь в канаве. Для меня, при моей старомодности, все его деньги, если они и вправду есть, ничего не меняют. Когда люди женятся, они должны что-то друг о друге знать. Кто знает о нем хоть что-нибудь? Кто может быть уверен, что она его дочь?
Когда она выйдет замуж, он даст за ней ее состояние.
Да. Все сводится к этому. Люди открыто говорят, что он аферист и мошенник. Никто не делает вид, будто считает его джентльменом. Все согласны, что он нажил богатство не честной коммерцией, а неведомыми фокусами как шулер. Такого человека, за собственные его заслуги, мы не пустили бы даже в кухню, не то что в гостиную. Но поскольку он овладел искусством добывать деньги, мы не только миримся с ним, но и слетаемся на его труп, как коршуны.
Вы хотите сказать, что Феликс не должен на ней жениться, даже если они друг друга любят?
Роджер брезгливо помотал головой, уверенный, что всякие слова о любви не только со стороны молодого человека, но и со стороны его матери гнусное притворство. Он не мог произнести такого вслух, но хотел показать леди Карбери, что думает.
Мне больше нечего сказать, продолжал он. Случись это в Лондоне, я бы промолчал. Это не мое дело. Когда мне говорят, что девушка гостит по соседству, в Кавершеме, а Феликс приезжает, чтобы оказаться ближе к своей жертве, когда меня просят стать соучастником, я могу лишь высказать, что думаю. Мой дом открыт для вашего сына, поскольку он ваш сын и мой кузен, как ни мало нравится мне его образ жизни, однако я предпочел бы, чтобы он избрал для такой работы иное место.
Если хотите, Роджер, мы можем вернуться в Лондон. Мне будет трудно объяснить это Гетте, но мы уедем.
Нет, я, безусловно, этого не хочу.
Но вы наговорили таких жестоких слов! Как мы можем остаться? Вы говорите о Феликсе так, будто в нем есть только дурное.
Она смотрела на Роджера, словно ожидая возражений, опровержений, хоть какого-нибудь ласкового слова, но именно так он думал и оттого молчал. Леди Карбери не была ранимой. Она снесла бы упрек, даже высказанный вслух. Ей было не привыкать к грубому обращению. Если бы Роджер осудил ее или Генриетту, она стерпела бы ради будущей пользы простила бы, возможно, даже легче, будь упрек незаслуженным. Однако за сына леди Карбери готова была стоять насмерть. Кто его защитит, если не она?
Мне очень жаль, Роджер, что мы побеспокоили вас своим визитом, но, думаю, нам лучше уехать. Вы очень резки, и меня это убивает.
Я не хотел сказать ничего резкого.
Вы сказали, что Феликс охотится на свою жертву и что он приедет с целью быть ближе к жертве. Что может быть более резким? И в любом случае не забывайте, что я его мать.
Она очень хорошо показала, что оскорблена. Роджер тут же устыдился своих слов, но не знал, как взять их обратно.
Если я вас задел, то очень об этом сожалею.
Разумеется, вы меня задели. Пожалуй, мне лучше уйти в дом. Как жесток мир! Я ехала сюда, думая о покое и солнце, и тут на меня сразу налетел шторм.
Вы спросили меня про Мельмоттов, и я вынужден был ответить. У вас нет оснований думать, будто я хотел вас обидеть.
Они в молчании дошли до двери, ведущей из сада в дом, и здесь Роджер остановил леди Карбери.
Если я был чересчур горяч в разговоре, прошу меня извинить.
Леди Карбери улыбнулась и поклонилась, однако не так, как если бы приняла извинения. Она сделала шаг к двери.
Пожалуйста, не думайте об отъезде, леди Карбери.
Думаю, мне лучше уйти к себе в комнату. Голова болит так, что я чуть не падаю с ног.
Было часов шесть. По обычному распорядку Роджер сейчас обошел бы службы и поговорил со своими людьми, когда те возвращаются с работы. Сейчас он на несколько мгновений задержался там, где леди Карбери его оставила, затем медленно прошел через лужайку к мосту и сел на парапет. Неужели она правда намерена в гневе уехать из его дома и забрать дочь? Неужели он так расстанется с единственной, кого любит? Роджер очень серьезно относился к долгу гостеприимства, считая, что человек в своем доме обязан быть к гостям мягче и предупредительнее, чем это требуется в других местах. И уж тем более здесь, в Карбери, ему следовало быть учтивым с родственниками. Он хранитель фамильного гнезда и обязан заботиться о других. Но если есть среди других та, для кого дом должен стать убежищем от забот, а не обителью тревог, ради кого он, если бы умел, сделал бы воздух еще нежнее, а цветы еще ароматнее, кому он хотел бы сказать, что здесь она всему хозяйка, даже если не снизойдет до любви к нему, то это его кузина Гетта. А теперь гостья сказала ему, что из-за его грубости они с дочерью вынуждены уехать в Лондон!
Роджер не находил себе извинений. Он действительно был груб. Он произнес очень суровые слова. Да, он не мог высказать свой взгляд без суровых слов, как не мог смолчать, не кривя душой. Однако в нынешнем состоянии духа он не мог утешиться самооправданием. Она напомнила, что Феликс ее сын, напомнила со всей страстью оскорбленной матери. Роджер знал, что эта женщина насквозь лжива, а ее сын конченый негодяй, но по мягкости сердца винил только себя и ни в чем не видел утешения. Просидев с полчаса на мосту, он пошел к дому переодеться к обеду и приготовиться к извинениям, если их примут. У двери, словно поджидая его, стояла Гетта. На груди у нее была приколота роза, которую Роджер оставил в ее комнате, и, подходя, он подумал, что никогда еще кузина не смотрела на него с такой лаской.
Мистер Карбери, сказала она, маменька так несчастна!
Боюсь, я ее обидел.
Дело не в этом, а в том, что вы так так жестоки к Феликсу.
Я досадую на себя, что огорчил ее, не могу выразить, как сильно досадую.
Она знает, какой вы хороший.
Нет, это неправда. Сейчас я вел себя очень дурно. Она оскорбилась и сказала, что уедет вместе с вами в Лондон.
Он помолчал, давая ей время ответить, но у Гетты сейчас не было слов.
Я не прощу себе, если вы и она в негодовании покинете мой дом.
Не думаю, что она так поступит.
А вы?
Я не сержусь. Я не посмела бы на вас сердиться. Мне только хотелось бы, чтобы Феликс был лучше. Говорят, что молодые люди должны быть плохими, а с возрастом они исправляются. Он теперь кто-то в Сити, его называют директором, и маменька считает, работа будет ему на пользу.
Роджер не мог поддержать эту надежду или хотя бы взглядом выразить одобрение директорской должности.
Я не вижу причин, почему бы ему по крайней мере не попытаться, продолжала Генриетта.
Милая Гетта, если бы только он был таким, как вы.
Девушки другие, вы же знаете.
Только поздно вечером, уже сильно после обеда, Роджер принес извинения леди Карбери; однако он их принес, и она их наконец приняла.
Думаю, я был с вами груб, когда говорил о Феликсе, сказал он, и прошу за это прощения.
Вы просто погорячились, вот и все.
Джентльмен не должен быть груб с дамой, мужчина не должен быть груб со своими гостями. Надеюсь, вы меня простите.
Вместо ответа она протянула ему руку и улыбнулась; на этом ссора закончилась.
Леди Карбери сознавала все величие своего триумфа и сполна им воспользовалась. Феликс может приехать в Карбери, ходить отсюда в Кавершем, ухаживать там за Мари Мельмотт, а хозяин Карбери не скажет больше ни слова. И Феликс, когда приедет, не услышит ничего для себя неприятного. Из-за прежних грубых слов Роджеру придется теперь быть любезным. Роджер тоже это понимал и, хотя был мягок и предупредителен, стараясь всячески угождать гостьям, чувствовал, что у него отняли законное право осуждать любые связи с Мельмоттами. В тот же вечер пришла записка вернее, кипа записок из Кавершема. Та, что была адресована Роджеру, оказалась довольно длинной. Леди Помона сожалеет, но Лонгстаффы будут лишены радости отобедать в Карбери, поскольку у них полный дом гостей. Леди Помона надеется, что мистер Карбери и его родственники, которые, насколько она поняла, у него гостят, окажут Лонгстаффам честь отобедать в Кавершеме в следующий понедельник или вторник, как им будет удобнее. Леди Карбери и ее дочь получили пригласительные карточки; была карточка и для сэра Феликса.
Роджер, читая письмо леди Помоны, протянул остальные записки леди Карбери, а затем спросил, каковы будут ее пожелания. В голосе его, когда он задал это вопрос, слышалось что-то от прежней резкости. Однако леди Карбери знала, как использовать свой триумф.
Я хотела бы поехать, сказала она.
Я, безусловно, не поеду, ответил Роджер, но отправить вас не составит труда. Вам надо ответить сразу, потому что слуга ждет.
Понедельник удобнее всего, сказала она, то есть если никто не ожидается здесь.
Здесь никого не будет.
Полагаю, мне лучше ответить, что я, Гетта и Феликс принимаем приглашение.
Я ничего советовать не могу, сказал Роджер, думая, как было бы хорошо, останься Генриетта с ним, и как будет неприятно, если ее повезут встречаться с Мельмоттами.
Бедная Гетта молчала. Она, безусловно, не хотела встречаться с Мельмоттами, но и обедать наедине с кузеном Роджером хотела не больше.
Так будет лучше всего, проговорила леди Карбери после мгновенного раздумья. Очень любезно с вашей стороны, что вы нас отпускаете и обещаете дать нам коляску.
Разумеется, здесь вы можете делать все, что вам угодно, ответил Роджер, и все равно в его голосе слышалась резкость, которой леди Карбери боялась.
Через четверть часа кавершемский слуга ушел с двумя письмами. В первом Роджер сожалел, что не может принять приглашение леди Помоны, в другом леди Карбери сообщала, что она, ее сын и дочь будут иметь удовольствие отобедать в Кавершеме в понедельник.
Глава XVI. Епископ и католический священник
День, когда леди Карбери приехала в дом своего кузена, выдался штормовым. Роджер Карбери повел себя очень сурово, и леди Карбери страдала во всяком случае, так хорошо изображала страдание, что Роджер поверил, будто причинил ей боль. Она согласилась не уезжать в Лондон, но осталась с сильнейшей мигренью. Леди Карбери полностью добилась своего, однако лишь ценой шторма. На следующее утро наступило затишье. Вопрос о встрече с Мельмоттами решился, так что говорить о них было незачем. Роджер сразу после завтрака ушел на ферму, сказав дамам, что они могут, если хотят, взять коляску. «Боюсь, кататься по нашим дорогам довольно утомительно», добавил он. Леди Карбери ответила, что останется наедине с книгами, а с ними она никогда не скучает. Перед уходом Роджер заглянул в сад, сорвал розу и отнес Генриетте. Он лишь улыбнулся, протягивая ей цветок, и сразу ушел, поскольку решил отложить важный разговор до понедельника. Если на сей раз Генриетта примет его предложение, он попросит ее не ехать с братом и матерью в Кавершем. Принимая розу, Генриетта шепотом поблагодарила Роджера, глядя ему в лицо. Она восхищалась правдивой и цельной натурой кузена и горячо любила бы его по-родственному, не желай он другой любви! В душе Генриетта начинала принимать сторону Роджера против матери и брата. Она чувствовала, что лучше вожатого ей не найти. Если б только он не был в нее влюблен, как охотно она вручила бы себя его руководству!
Боюсь, душа моя, нам предстоят невеселые дни, сказала леди Карбери.
Почему, маменька?
Здесь будет очень скучно. Твой кузен замечательный друг и лучший муж, какого можно сыскать в Англии, но в нынешнем настроении он не слишком-то гостеприимен. Вспомни, как он говорил о Мельмоттах.
Не думаю, маменька, что мистер и миссис Мельмотт приятные люди.
Чем они хуже других? Пожалуйста, Генриетта, избавь меня от этих глупостей. От бедного Роджера с его сверхчеловеческой добродетелью такое еще можно снести, но тебе незачем за ним повторять.
Маменька, мне обидно это слышать.
А мне обидно, когда ты позволяешь себе дурно говорить о людях, которые могут и готовы поставить бедного Феликса на ноги. Одно твое слово способно погубить все наши старания.
Какое слово?
Да любое! Если у тебя есть хоть какое-нибудь влияние на брата, убеди его поспешить. Я уверена, что девушка хочет этого брака. Она сказала Феликсу пойти к ее отцу.
Так почему он не пошел к мистеру Мельмотту?
Думаю, робеет из-за денег. Если бы только Роджер объявил, что Феликс его наследник и со временем станет сэром Феликсом Карбери из Карбери, полагаю, даже старого Мельмотта это бы убедило.
Как он может такое объявить?
Если твой кузен умрет неженатым, так и будет. Все отойдет твоему брату.
Ты не должна о таком думать, маменька.
Как ты смеешь указывать, что мне думать? Я что, не должна заботиться о своем сыне? Разве он не дороже мне всех на свете? И все действительно так, как я говорю. Если завтра Роджер умрет, твой брат станет сэром Феликсом Карбери из Карбери.
Но, маменька, Роджер будет жить и заведет семью. Почему нет?
Ты сказала, он такой старый, что тебе на него глядеть не хочется.
Я никогда такого не говорила. Когда мы шутили, я сказала, что он старый. Ты же знаешь, я не имела в виду, что ему поздно жениться. Люди куда старше женятся каждый день.
Если ты за него не выйдешь, он никогда не женится. Такой уж он человек настолько упрямый и старомодный, что его не переделать. Он будет киснуть, пока не превратится в старого мизантропа. Если бы ты за него вышла, я была бы совершенно спокойна. Ты такой же мой ребенок, как и Феликс. Но раз ты упрямишься, лучше, чтобы Мельмотты поняли титул и поместье объединятся. Именно так и будет, отчего же не помочь Феликсу сейчас?
Кто должен им это сказать?
Ах в том-то и затруднение. Роджер так пристрастен и вспыльчив, что с ним невозможно что-нибудь обсуждать спокойно.
Ах, маменька, ты же не скажешь ему, что поместье должно отойти Феликсу после его смерти!
Это не убьет его и на день раньше.
Маменька, ты не можешь так поступить.
Ради моих детей я могу все. Не делай такого лица, Генриетта. Я не скажу ему ничего подобного. Ему не хватит ума понять, какую пользу он может принести нам всем безо всякого ущерба для себя.
Генриетта могла бы возразить, что Роджеру хватит ума понять что угодно, но честность не позволяла ей принять участие в подобном замысле, и она промолчала. Ей начало приоткрываться то хитросплетение маневров, которое выстраивала в голове мать, и, несмотря на неприязнь, почти отвращение к подобному ходу мыслей, она считала своим долгом воздерживаться от упреков.