Нет, раньше ты мне не говорил. Но я так счастлива. Она правда тебя любит? Да и как тебя не любить!
Про это ничего не скажу, но, думаю, она настроена всерьез.
Если она будет тверда, отец рано или поздно сдастся. Отцы всегда сдаются, если дочь стоит на своем. Да и с чего ему быть против?
Я не знаю, будет ли он против.
Ты баронет. Полагаю, он хочет выдать дочку за джентльмена. Не знаю, что его может не устроить. При его богатстве тысяча годовых ничего не изменит. И он назначил тебя в совет директоров. Ах, Феликс, все так хорошо, что просто не верится.
Я не особо хочу жениться.
Ах, Феликс, пожалуйста, не надо так говорить. Отчего тебе не жениться? Она очень милая девушка, мы все ее полюбим! Пожалуйста, не поддавайся таким чувствам. Как только разрешится вопрос с деньгами, ты сможешь делать, что пожелаешь. Охотиться, сколько душе угодно, держать дом в любой части Лондона. Ты уже должен понимать, как трудно жить без постоянного дохода.
Это я понимаю.
Ты сможешь совершенно забыть про такие заботы. Денег хватит на все до конца твоих дней. Не знаю, как и сказать, до чего я тебя люблю и как тобой восхищаюсь.
И она вновь принялась его гладить, сама не своя от радости и тревоги. Если только ее прекрасный мальчик, который в последние годы позорил ее и разорял, воссияет пред миром как баронет с двадцатью тысячами годового дохода! Она могла бы знать да и знала в душе, насколько он эгоистичен. Но если она порой и горевала из-за бесчувственности сына, сейчас мысль о его грядущем успехе затмевала все. Ни она, ни дочь ничего не выиграют от этого брака, помимо того, что избавятся от бремени лишних расходов. Однако какой будет триумф! Феликс ее сын, и при мысли о его богатстве и блеске мать уносилась в эмпиреи сладостных грез.
Но, Феликс, продолжала она, ты непременно должен остаться и быть завтра у Лонгстаффов. Это всего один день. А если ты сбежишь
Сбегу! Что за глупости, матушка.
Я имела в виду, если ты сразу уедешь в Лондон, то оскорбишь Мельмотта и настроишь девушку против себя. Постарайся всячески ему угождать.
Фу! сказал сэр Феликс, но все же согласился вытерпеть еще один невыносимо скучный день в Карбери.
Леди Карбери, сама не своя от счастья, не знала, с кем поделиться. Не будь Роджер так твердолоб, так несведущ в житейских делах, он бы порадовался вместе с ней. Даже не любя Феликса (который, как признавала мать, был с ним груб), Роджер мог бы порадоваться за семью. А так она не смела с ним говорить, зная, что натолкнется на молчаливое осуждение. И даже Генриетта ее не поймет. Как ни хотелось леди Карбери упиваться торжеством, она вынужденно держала язык за зубами. Теперь ее главной целью было за обедом в Кавершеме очаровать мистера Мельмотта.
За весь вечер Роджер обменялся с кузиной Геттой лишь несколькими словами. Хозяин и гости почти не разговаривали до того часа, когда на ужин пришел отец Бархем. Он навещал прихожан в Бенгее и по пути домой заглянул в Карбери.
Как вам наш епископ? неосмотрительно спросил Роджер.
Как епископ не очень. Не сомневаюсь, что он добрый землевладелец и в этом качестве делает больше добра, чем средний помещик. Однако для епископа этого мало.
Девять десятых приходского духовенства следуют его руководству во всех церковных вопросах.
Потому что, как им известно, у него нет своих мнений и он не склонен давить на других. Возьмите любого вашего епископа, у которого есть собственный взгляд если такие еще остались! и посмотрите, насколько духовенство согласно с его учением!
Роджер отвернулся и взял книгу. Он уже начал уставать от нового друга. Сам он избегал дурно говорить о католичестве в присутствии отца Бархема, но тот решительно не желал платить ему тем же. Возможно, Роджер не желал вступать в споры еще и потому, что знал в них побеждает не истина, а умение дискутировать. Генриетта тоже читала, Феликс где-то курил, гадая про себя, движется ли время в этой обители скуки, где нет карт, а выпивку подают только за едой. Однако леди Карбери была вполне готова выслушивать доводы священника, что все средства насаждения религии за пределами его церкви дурны и бесполезны.
Мне кажется, наши епископы искренни в своей вере, сказала она с самой обворожительной улыбкой.
Надеюсь. У меня нет причин сомневаться в этом касательно двух или трех ваших епископов, которых я видел, да и всех остальных, кого не видел.
Их все уважают как людей добрых и набожных!
Не сомневаюсь. Ничто не внушает такого уважения, как приличный доход. Однако можно быть превосходным человеком, не будучи превосходным епископом. Я вижу изъяны не в них, а в самой системе. Неужто человек достоин выбирать вожатаев для чужих душ лишь потому, что бесконечными трудами преуспел в стремлении возглавить парламентское большинство?
Конечно нет, ответила леди Карбери, совершенно не поняв сути заданного вопроса.
И вот вы получили своего епископа. Может ли он исполнять свои обязанности, не имея права решать, достоин ли подчиненный ему священник занимаемого места?
Это и впрямь затруднительно.
Англичанам, вернее, их части богатейшим и самым влиятельным нравится изображать, будто у них есть церковь, хотя им недостает веры ей покоряться.
Вы считаете, что людьми должны управлять церковники, мистер Бархем?
В вопросах веры да, и тут, полагаю, вы со мной согласитесь хотя бы на словах. Вы говорите ваш долг подчиняться духовным пастырям и наставникам.
Я думала, это для детей, ответила леди Карбери. В катехизисе священник говорит: «Дитя мое».
Так вас учили в детстве, чтобы при конфирмации вы исповедали свою веру епископу и знали свой долг, когда станете взрослой. Впрочем, я вполне согласен, что ваша церковь считает религию чем-то предназначенным для детей. Ваши взрослые, как правило, в религии не нуждаются.
Боюсь, что в отношении многих это и впрямь так.
Меня изумляет, что человек, осознавший это, не бежит в страхе к более надежной религии если только не чувствует себя вполне спокойным в полном неверии.
Это хуже, чем ничего. Леди Карбери вздохнула и поежилась.
Не знаю, хуже ли это веры, которая не вера, с жаром произнес священник. Веры столь необременительной, что человек даже не знает, в чем она состоит, и не спрашивает себя, верит он или не верит.
Это очень прискорбно, согласилась леди Карбери.
По-моему, мы забираемся слишком глубоко, сказал Роджер, откладывая книгу, которую тщетно пытался читать.
Мне кажется, очень приятно поговорить на серьезную тему воскресным вечером, заметила леди Карбери.
Священник выпрямился на стуле и улыбнулся. Он был умен и понимал, что леди Карбери болтает чепуху. И еще он видел, что именно смущает Роджера. Однако эту даму может быть тем легче обратить, что она ничего не понимает и любит говорить напыщенно. А Роджера может подтолкнуть к обращению то самое чувство, из-за которого он сейчас не желает слушать доводов.
Мне неприятно, когда дурно говорят о моей церкви, сказал Роджер.
Вам не понравлюсь я, если, думая о ней дурно, буду говорить о ней хорошо, ответил священник.
А потому чем меньше будет сказано, тем лучше, проговорил Роджер, вставая.
На этом отец Бархем откланялся и ушел в Беклс. Возможно, он посеял семя или хотя бы вспахал почву. Даже попытка вспахать почву доброе дело, и оно не забудется.
Весь вечер на языке у Роджера вертелись слова, с которыми он обратится к Генриетте, но он удерживался, поскольку назначил объяснение на утро понедельника. Роджер почти мучительно ощущал, что кузина стала к нему ласковее. Гордая независимость, почти грубость, с которой она отвечала ему в Лондоне, как будто исчезла. Когда он здоровался с ней по утрам, она приветливо смотрела ему в лицо. Радовалась цветам, которые он дарил. Спешила исполнить малейшее его пожелание по дому. Он что-то сказал про пунктуальность, и она стала пунктуальна как часы. Он ловил каждый ее взгляд, каждое движение, стараясь понять, что они для него означают. Однако ласковость и предупредительность не давали оснований думать, что Генриетта его любит. Роджер догадывался, в чем дело. Генриетта видит, как неприятны кузену поведение ее брата и матери, и, принимая его сторону против них, старается быть доброй из жалости. Так он читал знаки ее внимания, и читал их с почти абсолютной точностью.
Гетта, сказал Роджер после завтрака, выйдите со мной в сад.
Вы не поедете на работы?
Сейчас нет. Я не каждый день езжу на работы.
Генриетта надела шляпку и вышла в сад, зная, что сейчас Роджер повторит свое предложение. В первый же день, увидев у себя в комнате белую розу, она поняла, что так будет, но на сей раз не могла решить, что ответит. Она знала, что любит другого. Этот другой никогда не объяснялся ей в любви, но Генриетта была уверена, что чувство взаимное. Так что она вроде бы не могла принять предложение кузена. И тем не менее Генриетта почти готова была сказать себе: он должен получить, что хочет, просто потому, что этого хочет. Он такой добрый, такой благородный, такой щедрый, такой преданный вправе ли она отказать настолько хорошему человеку? И она полностью взяла его сторону в отношении Мельмоттов. Мать столько восхваляла Мельмоттовы деньги, что Генриетта уже не могла о них слышать. Тут ничего благородного не было, а вот Роджер вел себя как джентльмен без страха и упрека. Неужели он обречен до конца дней тосковать оттого, что девушка его не любит, человек, достойный всяческой любви!
Гетта, сказал Роджер, возьмите меня под руку.
Она взяла его под руку, и он продолжал:
Меня вчера немного раздосадовал священник. Я хочу быть с ним вежливым, а он вечно на меня нападает.
Но в этом же нет вреда?
Вред будет, если он научит меня или вас думать пренебрежительно о том, что нас учили уважать.
Значит, подумала Генриетта, разговор будет не о любви, а всего лишь о церкви.
Роджер продолжал:
Он не должен был при моих гостях нападать на нашу веру так, как я не стал бы говорить о его вере ни при каких обстоятельствах. Мне было неприятно, что вы это слышите.
Не думаю, что мне это хоть как-нибудь повредило. Я ничуть не поддалась. Думаю, они все так говорят. Это их работа.
Бедняга! Я пригласил его к себе, поскольку меня огорчало, что джентльмен по рождению и воспитанию совсем не бывает в хороших домах.
Мне он понравился, только не понравилось, что он говорил глупости про епископа.
И мне он нравится. Роджер помолчал. Полагаю, брат не особенно рассказывает вам о своих делах.
О своих делах? Вы про деньги? Он никогда не говорит со мной о деньгах.
Я имел в виду Мельмоттов.
Нет, не говорит. Феликс вообще почти со мной не разговаривает.
Интересно, приняла ли она его предложение.
Насколько я понимаю, практически приняла еще в Лондоне.
Я не могу разделить чувства вашей матушки по поводу этого брака, поскольку, в отличие от нее, не считаю деньги чем-то настолько важным.
Феликс очень расточителен.
Да. Но я собирался сказать, что, хотя для меня невозможно одобрить задуманный ею брак, я вполне осознаю ее бескорыстную преданность сыну.
Маменька всегда думает только о нем, сказала Гетта, вовсе не думая упрекнуть мать в безразличии к себе.
Знаю. И хотя мне думается, что другой ребенок достоин лучшего вознаграждения за свою любовь и заботливость, при этих словах он глянул на Гетту и улыбнулся, я вижу, как она печется о Феликсе. Знаете, когда вы только приехали, мы с ней чуть не поссорились.
Я чувствовала, что произошло что-то неприятное.
А потом опоздание Феликса меня разозлило. Я становлюсь старым брюзгой, иначе не обращал бы внимания на такие мелочи.
Я думаю, что вы очень хороший и добрый. При этих словах она сильнее оперлась на руку Роджера, почти как если бы собиралась сказать, что любит его.
Я очень досадовал на себя, продолжал он, и назначил вас моим духовником. Публичная исповедь иногда полезна для души, и, думаю, вы поймете меня лучше, чем ваша матушка.
Я вас понимаю, но думаю, вам не в чем каяться.
Вы не назначите мне епитимьи?
Она только глянула на него и улыбнулась.
Тогда я сам ее себе назначу. Я не могу поздравить вашего брата с успешным сватовством, поскольку ничего об этом не знаю, но я вежливо пожелаю ему всяческих благ.
Это будет епитимьей?
Если бы вы могли заглянуть в мои мысли, то поняли бы, что да. Я мелочно злюсь на него из-за десятка незначительных проступков. Разве он не бросил сигару на дорожку? Разве не лежал в постели воскресным утром, вместо того чтобы пойти в церковь?
Но он провел в дороге всю ночь.
И кто в этом виноват? Впрочем, разве вы не видите, что именно мелочность обиды требует епитимьи? Ударь он меня топором по голове или сожги мой дом, я имел бы право гневаться. Но я злюсь, что он попросил лошадь в воскресенье, и потому должен искупить свой грех.
Во всем этом не было и слова о любви, что Гетту устраивало как нельзя лучше. Он беседовал с ней как друг очень близкий друг. Ах, если бы все так и осталось! Однако Роджер не оставил своего намерения.
А теперь, сказал он совершенно другим тоном, я должен поговорить о себе.
И тут же нажатие на его локоть ослабло, так что Роджер левой рукой прижал ладонь Гетты к себе.
Нет, сказал он, не меняйте своего отношения ко мне, пока я говорю. В любом случае мы всегда будем друзьями и родственниками.
Друзьями! повторила она.
Да, друзьями, что бы ни случилось. А теперь выслушайте меня, потому что мне многое надо сказать. Я не стану вновь говорить вам о своей любви. Вы о ней знаете, если только не считаете меня лживейшим из людей. Я мало того что люблю вас, но еще и такой однодум, что не могу избавиться от этой любви. Я часто презираю себя за то, что она занимает столько места в моих мыслях. В конце концов, какой бы хорошей ни была женщина а в вас для меня соединилось все хорошее, что есть на свете, мужчина не должен позволять любви брать верх над разумом.
О да!
Я позволил. Я просчитываю свои шансы, почти как люди просчитывают свои шансы попасть в рай. Мне хочется, чтобы вы знали меня таким, каков я есть, разом сильным и слабым. Я не завоевал бы вас ложью, даже если бы мог. Я думаю о вас больше, чем следует. Я уверен, совершенно уверен, что вы единственная возможная хозяйка моего дома, покуда я в нем живу. Если я когда-нибудь смогу жить, как другие, думать о том же, о чем другие, то лишь в качестве вашего мужа.
Пожалуйста пожалуйста, не говорите так.
Да. Я думаю, что имею право это сказать. И право рассчитывать, что вы мне поверите. Я не прошу вас стать моей женой, если вы меня не любите. Не потому, что опасаюсь за себя, а потому, что вы не должны приносить себя в жертву, оттого что я ваш друг и кузен. Но я думаю, вы еще можете меня полюбить если ваше сердце не отдано другому бесповоротно.
Что мне на это сказать?
Мы оба знаем, о чем каждый из нас думает. Похитил ли у меня Пол Монтегю ту, кого я люблю?
Мистер Монтегю не сказал мне и слова.
Если бы сказал, то поступил бы дурно по отношению ко мне. Он познакомился с вами в моем доме и, думаю, догадался о моих к вам чувствах.
Он ничего не говорил.
Мы были как братья, из которых один много старше другого. Или как отец и сын. Я думаю, ему следовало обратить свои надежды в другом направлении.
Что мне ответить? Если у него и есть такие надежды, мне он их не открыл. Мне кажется, почти жестоко так допрашивать девушку.
Гетта, я не хочу быть к вам жестоким. Разумеется, я знаю, что принято. У меня нет права спрашивать вас о Поле Монтегю и нет права ждать ответа. Однако для меня нет ничего важнее. Поймите, я могу надеяться, что вы полюбите даже меня, если не любите другого.
Голос его звучал мужественно и в то же время умоляюще. Взгляд, устремленный на Гетту, светился любовью и тревогой. Она не просто верила ему, но и верила в него безраздельно. Она знала, что он посох, на который женщина может без страха опереться, вверить ему свою жизнь. В этот миг Гетта почти уступила. Думаю, если бы он обнял ее и поцеловал, она бы сдалась. Она почти любила его и уважала настолько, что, люби он другую, всеми доступными словами убеждала бы ту, что лишь дурочка может ему отказать. Она почти ненавидела себя за недоброту к человеку, так заслуживающему доброты. И хотя она ничего не ответила, но продолжала идти с ним под руку, трепеща.