Но у каждого из нас есть собственные врата, ведущие назад к братству с таинством, через наши сны. Занятие снотворчеством мощный способ органично вплести себя заново в близкие отношения с тем, что последователи суфизма называют Возлюбленным: с божественной взаимосвязью, сакральностью в природе, откуда берут начало все живые существа. Насколько мы его помним, настолько и оно вспоминает о нас. Подобно живому мосту между двумя берегами одной реки, таким же образом и наш разговор является практикой принадлежности друг другу. В этой книге я буду рассказывать о своих снах, а также тех людей, которые мне любезно позволили это сделать, благодаря чему удалось наглядно показать различные пути, приводящие к принадлежности.
Я понимаю это следующим образом: сновидения часть нашей натуры, манифестирующая через нас. Точно таким же образом, как плодоносит дерево или цветет растение, сновидения представляют собой плодоношение нашего эго. Производство символов и последовательности увиденных событий биологическая необходимость. Мы не сможем выжить без снов. И хотя вполне возможно как-то жить, не вспоминая о своих снах, тем не менее в жизни, направляемой и формируемой сновидениями, следуют сокровенным знаниям самой земли. По мере нашего обучения тому, как следовать инстинктам, спрятанным в сокровенных глубинах нашей души, почтительно относясь к тому, с чем она согласна или нет, нам также приходится развивать способность замечать едва уловимые различия. Именно такая чувствительность и делает нас более проникновенными для чужих бед и одновременно многоязычными, давая возможность вступать в разговоры с носителями самых разных языков в окружающем мире.
Чувствительность это преимущество и ответственность воспоминания. Как писал Оскар Уайльд: «Мечтатель это тот, кто находит свой путь только при лунном свете, и для него самое страшное наказание, если он увидит, что появился рассвет перед концом всего мира». По мере того как мы приходим к пониманию симметрии между внешним ландшафтом и сокровенными глубинами своей души, нам ничего не остается делать, кроме как сожалеть о тех темных делах, которыми соблазнялась наша натура, опорочивалась, рассыпалась в раболепных благодарностях и в большинстве случаев стерла уже в памяти. Мы начинаем встречаться лицом к лицу с делами, к которым были когда-то причастны, и все происходит как в замедленном Апокалипсисе, то есть внутри и снаружи. Только оказавшись в таком месте утрат и стремлений, мы сможем начать вспоминать о своем доме.
В этой книге я пытаюсь превознести то, что понимаю как более широкое определение снотворчества: практику плетения живого моста между видимым и невидимым миром; устремление, которое можно сделать, только обладая запасом терпения; способность к сопереживанию и готовность принять ставку в игре такой, какая она есть, даже если и одной жизни будет мало, чтобы получить положенные дивиденды. В этом и состоит повседневная практика принадлежности.
Я надеюсь, что благодаря своему творчеству избавлю тебя, отважный странник, от замешательства, испытываемого в самом начале пути. Я представлю тебя точно таким же образом, как меня знакомили с различными людьми, стремившимися принадлежать чему-то большему, и то, как мы отдалились от них в первую очередь. Мы рассмотрим влияние, которое заставляет нас становиться уменьшенными версиями себя самих, причем именно таким образом нас и соблазняют вступить в ряды «ложной принадлежности». Мы повстречаемся с архетипом изгоя, а затем снизойдем до сути понимания изгнанника, что является болезненным, но крайне необходимым процессом отсева на пути к истинной принадлежности.
Там мы неожиданно повстречаем инаковость внутри себя, которой хочется принадлежать нам. В этом и заключается грандиозное дерзание, которое мне нравится называть Воспоминанием. Большинство из нас думают о принадлежности как о сказочном месте, и если мы будем продолжать усердно искать его, то рано или поздно найдем. А что, если принадлежность это вовсе не место, а опыт: совокупность навыков, которые мы в современной жизни потеряли или забыли? По аналогии с живым мостом эти навыки и являются способами, с помощью которых мы можем терпеливо вытягивать корни нашего разобщения, переплетать их и старательно заботиться о них и, занимаясь этим, восстановить свое членство в принадлежности.
Глава II. Происхождение отчужденности
Как и во всех других случаях, мой поиск принадлежности привел к отчужденности. Я помню повторяющуюся вновь и вновь сцену за обеденным столом, когда после очередного огорчения я бегу вся в слезах вверх по лестнице в свою комнату, отчаянно надеясь, что мать придет за мной и, ласково уговаривая, приведет меня обратно в принадлежность. Но она никогда не приходила. Вместо этого мне приходилось сползать по пожарной лестнице к кухне, тайно подслушивая, о чем говорят члены семьи во время моего отсутствия, в то время как мой живот урчал от голода.
И хотя каждый из нас может рассказать личную версию ожидания на лестнице, по сути, это и есть то, что чувствуешь, находясь вне принадлежности. Это мучительное предположение, что в тебе больше никто не нуждается. Когда жизнь не считает тебя чем-то необходимым. Если никто не приходит к тебе с приглашением, это подтверждает твои худшие опасения и загоняет как можно дальше туда, в удел изгоя, где смерть зовет к себе холодом.
Выражаясь символично, я провела многие годы жизни на этих «лестницах ожидания»: жаждущая любви, переживающая об упущенной возможности добиться признания, мечтающая, чтобы кто-нибудь вернул меня к принадлежности. И когда мои демарши из-за обеденного стола оказались недостаточно убедительными, чтобы заставить семью скучать по мне, я стала уходить дальше, дольше и в конце концов навсегда.
В девять лет я нашла наглухо заколоченный дом и попыталась превратить его в собственный. Там была тесная комнатушка размером два на четыре метра, находившаяся за задней дверью, забитой крест-накрест гвоздями, которую мне с огромным трудом удалось открыть, чтобы проникнуть внутрь. В течение нескольких недель я копалась в мусоре в поисках вещей, которые могли бы украсить это убогое, прогнившее укромное убежище. Я нашла метлу и вымела весь мусор, украдкой выскальзывала из дома с едой и приносила рисунки, чтобы украсить голые стены. Отлично сгодились части разбитой мебели, и спустя некоторое время я уже притворялась, что по-настоящему сбежала из дома.
Этот ранний порыв, возможно, был первым звоночком, предупреждавшим, что какая-то часть меня хотела отделиться, выделить себя из родной семьи. Несмотря на всю обветшалость моего убежища и опасность его обрушения, меня тянуло создать новую себя. Жить собственной жизнью. Конечно, я была слишком юной, чтобы заботиться о себе, и, когда в вечерних сумерках темнел дом, я против воли возвращалась домой, где никто даже не замечал моего отсутствия.
Когда люди узнаю´т, что я выросла в суфийском ашраме, их лица оживляются. Я могу только представить, сколь необычный мой образ может возникнуть в воображении у тех, чье воспитание было более консервативным. Внезапно, как если бы я испытала новое ощущение к людям, у меня всплыли в памяти воспоминания о кружащихся дервишах и поэзии Руми и Джебрана. Не вызывает сомнений, что для моего юного сердца такая жизнь в благочестивом сообществе, где музыка, молитва и поэзия органично вплетались в ежедневную рутину, оказалась быстро пролетевшим временем принадлежности. Но, подобно многим религиозным общинам, она произвела на меня неизгладимое впечатление.
Все восемнадцать комнат в нашем доме были переполнены странствующими последователями суфизма, но, несмотря на размер жилья, роскошью здесь и не пахло. Это был старый, сдаваемый в аренду многоквартирный дом в районе красных фонарей в Монреале, где летучие мыши своими когтями царапали стены, а проститутки и наркодилеры стояли снаружи у входной двери. Мы были очень бедными и жили вскладчину. Я помню промозглую квебекскую зиму, когда все коммунальные услуги были отключены за неуплату и нам приходилось спать вповалку у огня. Но в детском возрасте тебя это не касается. Всегда рядом был кто-то, кто мог тебя развлечь музыканты, артисты, цыгане и люди свободных профессий, и каждое лето мы выезжали на ретрит к реке Святого Лаврентия, причем к нам приезжали такие всемирно известные духовные учителя, как, например, суфийский проповедник Пир Вилайят Инайят Хан.
Больше всего мне запомнилась музыка. Суфийские песни смесь молитв на хинди, санскрите и арабском языках, посвященных Возлюбленному. Они взывали к Богу, моля открыть их сердца, просили свои страстные желания помочь им вернуться к божественным зарослям тростника, из которых мы, люди, слабые духом, были изгнаны. Мы всегда молились и распевали зикры, поминая имя Аллаха, а также танцевали до тех пор, пока не входили в транс.
Мне исполнилось восемь лет, когда мать забеременела от отчима моей сестрой и бабушка перевезла нашу семью из жилья, выданного нам городской коммуной, в двухквартирный коттедж на окраине города. Либо мы все внезапно оказались в стесненных условиях, либо дело было в стрессе, вызванным рождением ребенка в условиях крайней бедности, но этот пригород показался нам враждебной средой обитания, и все было так, как если бы я впервые попала в свою семью. Дом открылся мне с новой стороны, как место, где присутствовали нестабильность, ссоры и пренебрежение.
Отчим считался духовным лидером суфийской общины, но за закрытыми дверями был эмоционально неуравновешенным и склонным к физическому насилию. А моя мать, тренер по йоге и фитотерапевт, была одной из тех, кто с легкостью мог заражать людей креативностью и энтузиазмом; однако насколько легко ей давались душевные подъемы, настолько же быстро она падала духом. Предрасположенная к жестоким приступам депрессии и ярости, от которых так и не смогла вылечиться, мать своими причудами приводила дом в состояние разрухи. В зависимости от дня недели, а порой от часа, ее настроение менялось от маниакального до подавленного и мелочного, поэтому мы все учились ходить вокруг нее на цыпочках. В моменты депрессии она проявляла суицидальные наклонности, приходя в отчаяние от одной только мысли, что ее никто не любит и не ценит.
Уже в восьмилетнем возрасте мое сердце разрывалось от жалости к матери. Все, что я видела, это какой она была красивой, и мне казалось, что я обязана была успокаивать и поддерживать ее, укрывать ее под крылом моей любви. Но, как случается при внезапной грозе, когда быстро темнеют небеса, я отбивалась от ее нападок, если на нее находил приступ ярости. Возможно, из-за постоянной печали она испытывала отвращение к любому проявлению эмоций. Если я рыдала, она держалась подальше от меня и говорила, что я слишком все драматизирую или сама ищу повод для истерики.
Самые первые мои сны были о том, как мать бросает меня. Мне снилось, что она оставляет меня ночью в темной аллее из-за того, что я случайно обидела ее. Или что я попала в лапы похитителей, которые привязали меня к мишени и бросают в меня дротики. В самом деле, мне казалось, что существовали две версии моей матери: первая та, за которую я несла ответственность, и вторая для которой я всего лишь мишень.
Чем больше я пыталась быть любимой, тем чаще оказывалась в полном одиночестве в сгущающихся сумерках. Вскоре я начала сбегать из дома.
В одиннадцать лет мою голову переполняли мысли о суициде. Единственное, что мне было тогда непонятно, почему я принимаю близко к сердцу весь тот негатив, который выливала на меня семья. Суицид был высшей формой проявления несогласия с происходящим; это способ «реализовать» гнетущий позыв к смерти, который обволакивал мое сердце. Когда я разменяла четырнадцатый год жизни, то сбежала окончательно. Какое-то время я побиралась, спала на полу и завязывала худшие знакомства из всех возможных на тот момент. В конце концов, меня схватила полиция и отправила в изолятор временного содержания, где я и познакомилась на собственном опыте с тем, что мы называем Системой.
Системой являлась государственная организация, с усмешкой называемая «учреждением по уходу за сиротами». Одних из нас бросили родители, другие стали жертвами надругательств или были никому не нужны, также встречались и те, которых называли «трудными» подростками. У многих сирот, как и у меня, где-то были родители, но по запутанным причинам они сбежали от них, скатились на обочину жизни и оказались на разных стадиях физической и духовной беспризорности. Запуганные и растерянные, лишенные надежных ориентиров в жизни, большинство детей приобщилось к криминалу, насилию, наркотикам и нездоровому образу жизни.
Все последующие годы были худшими в моей жизни, но я каким-то образом понимала, что жить в бегах значительно лучше по сравнению с той жизнью, когда сама себе желаешь смерти. По крайней мере, здесь я находилась в компании таких же беспризорников, и мы вместе никому не принадлежали.
Исцеление иссохшегося без любви сердца может занять всю жизнь. Но тем из нас, кто пал духом, необходимо сказать, что есть лекарство для возвращения из изгнания. Это лекарство сокровище потерянное и обретенное и есть то, о чем, находясь в других обстоятельствах, мы вряд ли бы что-нибудь узнали. Если вы можете твердо придерживаться своей непричастности и способны ужиться с ужасом одиночества и отчуждения, то вы больше не будете подвластны стремлению избежать их.
Другими словами, вы на пути к возвращению домой.
Происхождение отчужденности
Рассматривая происхождение нашей отчужденности, начать мы должны со своих личных историй. Хотя у каждого человека есть собственный жизненный опыт, у нас все-таки больше сходств, чем различий. В детстве мы, естественно, склонны удивляться, мечтать и делать открытия. Мы можем часами жить в воображаемом мире, советуясь с природой, экспериментируя с чувствами и идеями, будучи убежденными в своей безопасности и уверенными в невозможном.
Как и положено в Эдемском саду, это время гармонии, изобилия и отсутствия стыда. Но в какой-то определенный момент каждый из нас, причем кто-то быстрее, чем другие, начинает испытывать постепенную или внезапную отчужденность от унаследованного от природы отношения к волшебству. Вероятно, нам скажут, чтобы мы прекратили витать в облаках, что это существует только в нашем воображении, что это всего лишь мечта. Нас спрашивают, кем мы хотим стать, когда вырастем, говорят о том, как должна вести себя «настоящая леди», вопреки нашему желанию заставляют заниматься общественной деятельностью в школе, да и во всех остальных случаях без какой-либо подготовки знакомят с общепринятой реальностью.
Для кого-то из нас первая отчужденность может быть спровоцирована нанесенной травмой, насилием или же пренебрежительным отношением. Вероятно, вас заставляли заботиться о нуждах окружающих людей, в то время как вашу личную жизнь не брали в расчет, ею пренебрегали или полностью игнорировали. Вероятно, вас приучили чувствовать свою необходимость только в одностороннем порядке, в то время как настоящие задатки вашей принадлежности были загнаны, как беглые преступники, в подполье.