Японцы наседали, орудийный огонь с кораблей и десантная артиллерия косили дружинников десятками. Плотный огонь вела и наступающая японская пехота.
С наступлением темноты японцы начали отставать. И около полуночи Ландсберг распорядился сделать привал и подсчитать потери.
Люди были мрачны и неприязненно поглядывали на своего начальника. От боевого настроя и состояния веселой злости, с которыми дружинники обороняли Жонкьерские высоты, не осталось и следа. Ландсберг их понимал: там, на заранее выбранной и защищенной позиции, людям было все понятно. Неожиданный приказ об оставлении позиций и отступлении под шквальным огнем был непонятен, никак не мотивирован, и имел вполне очевидные последствия. В гибели товарищей дружинники винили своего начальника: приказ-то отдал им он
Сотники и взводные, подсчитав наличные силы, доложили: из двухсот двух штыков списочного состава дружины в наличии осталось восемьдесят пять. Сотники не скрыли: потери исчисляются не только убитыми и ранеными. Около полутора десятка дружинников дезертировали, и это угнетало Ландсберга едва ли не больше всего. Если солдат бежит с поля боя и оставляет своих товарищей, значит что-то идет не так
Едва успели развести в лощинах подальше от дороги костры, и кашевары поставили на огонь котлы, объявили тревогу: оставленные для наблюдения секреты донесли о приближении японской кавалерии. Скрепя сердце, Ландсберг приказал тушить костры и строиться в боевой порядок. В темноте дружинники откровенно зароптали:
Господин начальник, мы цельный день не жрамши!
Куды опять идтить-то, в темнотище?
Притаиться нам тута надо японец, авось, мимо пробежит
Ландсберг откашлялся:
Господа дружинники! На войне, если кто не слышал, приказы командира не обсуждаются! Я знаю, что люди с самого утра не ели, почти не отдыхали. И я, между прочим, все время был вместе с вами! Тоже куска во рту не держал, не спал. И не в пролетке ехал! Надо идти. Останемся попадем в окружение. А там плен
А хучь и плен! раздался сзади гнусавый голос. В плену хоть и не сладко, так хучь пожрать дадут. Начальник, тоже мне! Какой ты нам командир, ежели статский? Каторжник, как и мы! Думаешь, никто не знает?
Ага, начальству руку держал, вот и командывает, людёв мордует
Это кто там такой смелый? не выдержал сотник Анучин. А ну-ка, выдь, покажись, а я на тебя погляжу! Записался в дружину служи! Командир приказывает хоть и статский исполняй!
А пулю в спину не желаешь, сотник, со своим статским командиром получить?
Анучин рванулся на голос, однако Ландсберг его остановил.
Отставить, сотник! и добавил потише уже: Все одно не найдешь, кто кричал!
Он снова возвысил голос:
Господа дружинники! Я никого неволить не стану. Кто желает может остаться и ждать японцев. Сдавайтесь в плен Только вот я вам что скажу, господа Видит бог, не хотел говорить, а теперь скажу. И сотники подтвердят: не будет нам никакого плена! Командующий японским экспедиционным корпусом генерал Харагучи отказался считать дружинников на Сахалине комбатантами.
Кем не считать?
Комбатантами, господа! Говоря военным языком, комбатантом считается военнослужащий, в отношении которого действуют международные нормы, обязанные для соблюдения воюющими сторонами. Военнопленных, к примеру, положено кормить, не принуждать к работе. А мы все для Харагучи не солдаты, а бандиты с большой дороги. Раз мы создаем наступающим японцам помехи значит, они могут безжалостно нас истреблять.
Вот те на В каторге начальство и надзиратели нас за людёв не считали, и японцы туда же! Не врешь, начальник?
Кто не верит оставайтесь. Проверьте! зло усмехнулся Ландсберг.
Ропот смолк. Люди молча построились и двинулись за сотниками вдоль дороги к селу Мало-Тымово. Ландсберг пропустил мимо себя устало бредущих людей, тронул коня. Впереди замаячила темная фигура отставшего.
Господин начальник, дозвольте обратиться
Ты кто?
Дружинник Курбатов, ваш-бродь. Так что раньше приказчиком у вас в магазине служил
Курбатов? Помню тебя, как же Василий Митрофанович, если не ошибаюсь?
Михайлович. Ну да бог с ним, с отчеством Я вот упредить вас хочу, ваш-бродь Вы бы того Побереглись бы!
На войне всякий беречься должен, Курбатов, усмехнулся Ландсберг. На то она и война!
Я не об том говорю, господин начальник! Курбатов взялся за стремя коня Ландсберга, придвинулся поближе, приноравливая свой шаг к лошадиному. Разговор слышал давеча нехороший. Лиц не разобрал, темнотища, конечно. Да и прекратили говорить, как меня заметили. А говорили о том, что хорошо бы, дескать, командира нашего статского вместе с сотниками повязать, да японцам и выдать. Тогда те, мол, и не тронут. Еще и награда может произойти от японского микадо.
Награду хотят? Ну-ну, усмехнулся Карл. Спасибо, что предупредил, Курбатов.
Оно, конечно, может и просто так люди болтали! А, может, и всурьез. Я вот и решил упредить вас по старой памяти. Потому как, кроме добра, от вас ничего не видел
Спасибо, Курбатов! снова поблагодарил Ландсберг. Ты иди теперь, догоняй свой взвод. А то скажут, что с начальником шептался, косо глядеть станут. Как видишь, знакомство со мной вещь непопулярная
Брели до рассвета, пока оставленные дозорные не донесли, что японская кавалерия отстала. Японцы, пережидая ночь, разбили временный лагерь. А передовой дозор наткнулся на бивак арьергарда отступающего гарнизона.
Ландсберг дал долгожданную команду на привел.
Он натянул поводья, развернул коня и оглянулся на бредущих в мелколесье дружинников. Солнце еще не встало, однако тайга из угольно-черной стала серой и прозрачной. Карл мельком глянул на часы, покачал головой: рановато, но люди устали, озлоблены, измотаны неизвестностью. Спрятал часы в кармашек, негромко скомандовал:
Сотников и взводных прошу ко мне!
Он перекинул правую ногу через луку седла, тяжело спрыгнул на землю, потопал затекшими ступнями, потянулся.
Дружинники, едва услыхав про привал, так и посыпались на землю кто где стоял. Одни сразу же растянулись на чахлой траве, другие принялись разматывать обмотки и с наслаждением шевелить задеревеневшими пальцами ног. Кое-кто закурил, над биваком вперемешку с сизым табачным дымом поплыли обрывки обычных разговоров. Ординарец Есипов взял из рук командира поводья, отвел коня к осине, привязал и отправился искать отставшую единственную обозную телегу, где вместе со съестными припасами хранились остатки овса для лошадей.
Ландсберг, прислонясь к дереву и покусывая травинку, поджидал командиров сотен и взводных, с усталой горечью размышляя о том, что дисциплина в дружине после первых боев и слепого блуждания по тайге стала совсем ни к черту. Да и какие могут быть сотенные командиры, если от дружины осталась едва ли половина?
Сотники Анучин и Чертков, взводный Маринкин подошли одновременно не отрапортовав, как положено, не подтянувшись и не приведя в порядок расхристанных после пешего перехода бушлатов. Ландсберг вздохнул, и в который уж раз усилием воли сдержал готовое сорваться резкое замечание.
А где ваши взводные, господа? Почему не вижу Семенцова, Варламова, Кузнецова?
Так что Кузнецов ногу повредил, в обозной телеге пребывает. Варламов, по моему приказанию, посты расставляет. А Семенцова не видали с ночи. Кто его знает, господин начальник! вздохнул Чертков, переминаясь с ноги на ногу и с завистью поглядывая на пачку папирос в руке начальника дружины. Вчерась вечером видел Семенцова, руку ён перебинтовывал. А с рассвета, как выступили сюды, не встречался. Может, отстал
Или вообще ушел! со злостью сплюнул второй взводный, Анучин.
Господа сотники и взводные! Ландсберг пустил в голос металл, тяжело поглядел на стоящих перед ним дружинников. Извольте привести в порядок свое обмундирование и отвечать как положено! Чертков, кругом марш! Немедленно найти Семенцова, живо! Если не его, так заместителя! Анучин, выставить караулы по периметру бивака, выслать пару дозорных по ходу движения, уточнить дислокацию арьергарда, за которым мы следуем. Еще пару разведчиков назад, для наблюдения за противником. Третью пару на сопку.
Слушаюсь, господин начальник! Тока, осмелюсь донесть, моя сотня и так три последних дня в дозоре. Других бы поставить, чертковских.
Анучин, я всё помню, и всё знаю. Но что поделаешь, если в двух полусотнях у Черткова людей почти не осталось? Конечно, дружину бы на переформирование отвести надо Но куда? Где резервы брать? Приказов и распоряжений от его высокопревосходительства генерала Ляпунова второй день нет. А арьергардному отряду полковника Тарасенко, которому мы приданы, не до нас, сами знаете.
Оно так, господин начальник, вздохнул Анучин. Так и чешет Тарасенко, не угонишься за ним! Нет, чтобы нас вперед пропустить, в прикрытие самому идти. Мы ж сутки, почитай, Жонкьерские высоты держали, а ён в резерве стоял, да пятки смазывал. Теперь чешет без оглядки!
Анучин, разговорчики! Приказы начальства на войне не обсуждаются! Нам приказано прикрывать основные силы мы выполняем.
Ага, битый небитого прикрывает! сплюнул Анучин. Народ из дружины разбегается, не уследишь! Кто ночью, молчком, а кто прямо внаглую я пошел, дескать! Спасибо, если ружье оставит Вот и Семенцов, как мне мнится, ушел совсем.
Ну что поделаешь, Анучин, вздохнул и Ландсберг. Как ты должен знать, приказом Наместника его Императорского величества на службу в сформированные в Квантунской и Приморской областях, а также на Сахалине в дружины записывались охотники. Дружина, стало быть, есть нерегулярное воинское соединение. И присягу люди не принимали В армии, конечно, разговор был бы короткий: дезертир расстрел! А у нас, видишь ли, понадеялись, что люди за свою землю драться без присяги будут
Да какая она наша земля, Сахалин ентот, господин начальник! вполголоса, оглядываясь на дружинников, зачастил сотник. По мне, так провались ён вовсе в преисподнюю, плакать не стану!
Анучин, разговорчики! снова прикрикнул Ландсберг. Кашеварам своим лучше дай команду: накормить людей! Подсчитай пока число оставшихся у тебя в сотне штыков
Есть
Вскоре подошел Чертков, подталкивая перед собой поселенца в крестьянской рубахе до колен.
Вот, господин Ландсберг, едва сыскал заместителя Семенцова. Самого-то его с ночи, как я и докладывал, никто не видал, а заместитель вот он!
Кто таков? Где твое форменное обмундирование? обрушился на заместителя взводного второй сотни Ландсберг. Где бушлат, шаровары? Где ружье, черт побери? Как стоишь перед начальником дружины, оболтус?
Поселенец сделал вялую попытку застегнуть ворот рубахи, на Ландсберга глядел исподлобья.
Дружинник Барышников, ваш-бродь. Назначен заместителем взводного второй полусотни А насчет обмундировки и протчего, так штанов казенных мне и не выдавали отродясь, господин начальник! Бушлат я снял, в мешке таскаю, чтобы не порвать в тайге: сукно там доброе, ваш-бродь А ружье у меня еще вчерась «попятили», ваш-бродь! Распорядитесь, сделайте милость, чтоб новое выдали, ваш-бродь!
Ты что несешь, Барышников?! Как это ружье «попятили»? Украли, что ли?
Точно так, ваш-бродь! Украли, должно! Тока к дереву прислонил, в кусты отлучился по неотложной нужде а его и «попятили». Не углядел
Барышников, ты хоть понимаешь сам, что говоришь? Знаешь, что на войне солдату полагается за утерю боевого оружия? Трибунал!
Так то солдату, ваш-бродь! нахально улыбнулся Барышников. Какой же я солдат, коли добровольно в дружину записался? Каторжный я, из команды исправляющихся. Посулили мне кажный год каторги за два месяца в дружине списывать вот и пошел! Полгодика оттрубил в дружине вашей три годка каторжных долой! А меня всего-то четыре и оставалось, ваш-бродь! Так как насчет новой берданки-то? Ежели я заместо Семенцова полусотней командываю мне без ружья никак невозможно, ваш-бродь!
Ладно, ступай пока, Барышников. Потом с тобой разберемся! Ландсберг дождался, пока дружинник отойдет подальше и повернулся к сотнику.
Чертков, этого полусотенного надо менять. Ты зачем вообще на эту должность каторжника поставил?
А кого мне ставить-то было? огрызнулся сотник. Которые из поселенцев дружинники, али из крестьян вовсе не командиры. Зашуганные, брюхатые все, как бабы на сносях. Из берданки палит оба глаза закрывает, да еще креститься успевает Этот Барышников хоть грамоту разумеет, счет знает
Замени, замени, Чертков! Ну сам подумай какой пример нижним чинам, если взводный командир ружье теряет, а форменный бушлат в мешке для сохранности носит? Он не о противнике думает, не о дружинниках подначальных, а как бы побыстрее еще два месяца отбыть, да и тягу дать!
Эх, господин начальник! А кто ж в дружине иначе-то думает? С японцем воевать тут солдат нужен. Японец враг сурьезный, эвон весь пролив пароходами своими заставил! Силища! А мы против него тьфу!
Чертков, ты мне тут с пораженческими высказываниями до трибунала договоришься! Давай, корми людей, отдохнем малость и дальше двинем!
А куды двигать-то, господин начальник? Идем на Рыковское, и то неизвестно зачем. Может, там японец стоит большими силами?
Иди, Чертков, людей оставшихся сочти, да покорми, пока от отряда Тарасенко известий дождемся!
Появившийся ординарец навесил на морду лошади начальника торбу с овсом, расседлал ее, седло пристроил под дерево.
Садитесь, ваш-бродь! Перекусить не желаете?
Спасибо, Есипов, не хочу. Ступай, сам поешь, а я посижу пока
Ландсберг уселся под огромную лиственницу на податливо скрипнувшее седло, снял фуражку и прислонил голову к шершавому стволу. Прикрыл тяжелые веки, привычно отрешаясь от действительности.
Однако долго рассиживаться не позволила с юности вбитая в голову привычка к воинской дисциплине. Да и спина от долгого сидения под деревом затекла, и Ландсберг решил размять ноги и заодно пройтись по биваку. Окликнул ординарца и вместе с ним зашагал, переступая через ноги сидящих и лежащих дружинников.
Это все-таки очень странная война, думал Ландсберг. В Туркестане и во время Турецкой кампании все было иначе. Здесь дружинники совершенно не обращали внимания на приближающего командира, пусть даже и статского они продолжают заниматься своими делами. Многие, едва добравшись до привала, играли в карты вещь для нижних чинов в любом армейском подразделении, по убеждению Ландсберга, совершенно недопустимая! Часовые дремали кто стоя, прислонясь к стволам деревьев, а кто и вовсе сидя на пеньке. Этого Ландсберг стерпеть уже не мог, и таких часовых и дозорных строго отчитывал. Прекрасно при этом понимая, что «достучаться» до дружинников ему вряд ли удастся. И что игра возобновится, едва он отойдет подальше.
Собственно, что и как можно спросить с нижних чинов, ежели не только они, но и многие кадровые офицеры относились к этой войне с поразительным легкомыслием? Взять ту же подготовку земляных укреплений на побережье, которой сахалинцы занимались в общей сложности больше года.
Дружине Ландсберга была поручена подготовка окопов и ходов сообщения на Дуйском участке береговой обороны. Ну, а поскольку земляные работы это основной саперный «хлеб», то и отнесся к этому поручению бывший офицер Саперного лейб-гвардии батальона со всей ответственностью.