Наташа Доманская
Боги живут в столице
Ближе к полуночи звуки в квартире стихли. Повинуясь какому-то необъяснимому порыву и отчего-то стараясь дышать как можно тише, Вика вынырнула из безопасного плена своей комнаты и, медленно переступая босыми ступнями по холодному линолеуму, сделала несколько шагов по коридору. Выкрашенная белой глянцевой краской и оттого хорошо заметная в темноте дверь, находящаяся у нее на пути, была заперта. Вика выудила из кармана домашних шорт заранее заготовленный маленький ключик на замусоленном шнурке, наощупь вставила и два раза провернула его против часовой стрелки в замочной скважине. Комната встретила ее знакомым запахом корвалола и, как ей показалось, затхлым пудрово-помадным ароматом гримерки и ящика со старыми кремами.
Эта двенадцатиметровая комната некогда была ее убежищем. Безопасным и уютным уголком. Но после смерти бабушки она в один миг превратилась из сказочного королевства в пыльную темницу.
Помешкав, Вика переступила порог и потянула за собой старую стальную ручку. Дверь плотно закрылась благодаря прибитой на торец резинке от шланга. Через не до конца сведенные портьеры пробивался столб тепло-желтого мерцающего света от фонарного столба, который, сколько она себя помнила, всегда торчал под окном.
Вика поежилась. Несмотря на теплый и на удивление сухой московский октябрь, из-за резкого спада температуры по ночам в сталинской квартире становилось промозгло и неуютно. В бабушкиной комнате, единственной из всех, не заменили окно на современное евро, отчего уже изрядно рассохшаяся рама пропускала холод даже через плотную ткань штор.
Вику зазнобило. Желтый свет и ее собственная лиловая тень сплелись в причудливые фигуры на старомодных бумажных обоях, заставив девочку вздрогнуть. Табун мурашек, пробежав по ее телу, повис в районе коленок всей своей массой. В завываниях осеннего ветра за окном, как это водится по ночам, да еще и не в своей спальне, девочке послышалось ее имя: «Ви-и-и-ка-а-а». Загадочные звуки оттолкнулись от стен и прозвенели над ней, за ней и, как ей показалось, даже под ней.
Ви-и-и-ка-а-а захрипел кто-то, чье присутствие она отчетливо ощущала каждым волоском своего тела. Девочка, оцепенев от страха, замотала головой, задержала дыхание. Подумала, что если замереть, зажмуриться и как следует втянуть голову в плечи, то ее никто и не заметит. Такой детский способ помогал ей не один раз. Вот только кто мог находиться в этой уже год как запертой комнате и внушать ей первобытный страх, Вика не знала.
Бабушка умерла прошлой осенью, и все это время комната стаяла закрытая, словно то была и не комната вовсе, а заброшенный дворец с нарядами и реквизитом.
Девочка набрала воздух в легкие и открыла глаза. В зеркале справа отражалась ее собственная тень. На негнущихся ногах, словно в трансе, она двинулась к комоду, над которым была закреплена витиеватая позолоченная рама. С помощью спичек, которые лежали тут же, зажгла свечу. Комнату озарил тусклый сливочный свет.
После смерти бабушки мама заперла комнату на ключ и запретила дочери даже приближаться к ней. Ей не нравилось, что пятнадцатилетний подросток вместо современных увлечений каждую свободную минуту примеряет старые концертные платья, красит губы жирной помадой, а глаза не менее жирным карандашом. А иной раз даже пытается изображать перед зеркалом бабушкин взгляд с поволокой или так же, как и она, сдержанно приседать в реверансе. Хорошо, что у дочери, в отличие от матери, слуха и голоса не было никакого. Вика сначала пыталась спорить с мамой, но потом отступила. Но каждый раз, проходя мимо двери или оставаясь в квартире одна, она из раза в раз замирала перед выкрашенным в белый цвет дверным полотном.
У соседей сверху что-то упало, захныкал ребенок. И девочка, сбросив с себя оцепенение, подошла к огромному шкафу с бабушкиными нарядами. На самом деле ей и идти-то особо не пришлось. Он возник перед ней сам, надвинулся, приглашая в свои темные загадочные чертоги, как в детстве. Она пряталась в него от родителей, когда бабушка, облачившись в одно из своих концертных платьев, уезжала петь на сцену столичного дворца культуры.
Дрожащими холодными пальцами Вика прикоснулась к декоративному крючку и, потянув дверцу шкафа на себя, отворила ее. Без характерного для всех старых шифоньеров скрипа и визга.
Ви-и-и-ка-а-а, услышала она откуда-то слева и, повернув голову в сторону звука, почувствовала, как сердце словно заледенело. Чья-то холодная рука будто сжала его, раскинув прохладу по всей грудной клетке. Вика судорожно вздохнула, уставившись в зеркало. Из его черного нутра на нее смотрела прекрасная женщина с бледным лицом и светло-русыми, как и у самой Вики, длинными волнистыми волосами. Лазурное одеяние незнакомки искрилось в свете луны, которая теперь светила в окно вместо фонаря из щели между штор.
Вика хотела закричать, выбежать прочь, но двигаться в эту минуту могли только ее испуганные глаза. Сквозь широко распахнутые веки она увидела как девушка отделилась от зеркала и, став вдруг выпуклой, двинулась прямо на нее
***
Вика, ты заходила в бабушкину комнату? мама, Людмила Ивановна, сверкая глянцевыми, морковного цвета губами, нависла над ней. И зачем ты разворошила шкаф?
Вика еще не опомнилась от дурного сна, в котором женщина в шикарном платье с белоснежными кружевами сперва по очереди примерила все бабушкины концертные наряды, хохоча и крутясь перед зеркалом, а после утянула ее за собой в загадочную бездну зазеркалья, где катала девочку по реке на лодке. Взад и вперед, взад и вперед. Вокруг было темно, прохладно и плавали красивые лебеди. Они не свистели и не трубили, как положено птицам этого вида, а воспроизводили совершенно несвойственные им звуки. Это было причудливое сочетание жалобного крика чибиса с клекотом ястреба и кукушечным припевом. При этом певуны искусно меняли модуляцию своих голосов. Девочка никогда не интересовалась птицами и слабо представляла себе, кто такой чибис, но отчего-то именно это сравнение само пришло ей в голову.
Вика!
Разворошила на автомате повторила она, голова была тяжелая после сна.
Я спрашиваю: зачем ты раскидала платья? И где ты взяла ключ? Людмила Ивановна двинулась к окну и раздвинула занавески. Комнату залило редкое для московского октября солнце.
Я ничего не трогала, Вика резко села на постели. Она не могла понять, чего хочет от нее мама в такую рань. Круглый циферблат на стене показывал восемь тридцать утра.
Одетая в широкие джинсы с накладными карманами и в кожаную черную куртку мама закатила ярко накрашенные глаза:
Не я же вывалила вещи из шкафа на кровать. Ты что-то искала?
А потом, смягчившись, присела на краешек дивана:
Викочка, я понимаю, что ты переживаешь, но бабушки больше нет и нужно жить дальше. И потом эти твои старомодные пристрастия в одежде. Ведь я же могу сшить тебе что-то молодежное
Мама, я ничего не трогала! Почему ты меня постоянно во всем обвиняешь? Может, ты сама это сделала, чтобы свалить все на меня?!
Да что ты такое говоришь?!
На пороге комнаты возник папа, Андрей Дмитриевич, в изрядно потертых на коленях светлых джинсах и в вязаном свитере. Он на ходу натягивал на босую ногу шерстяной носок.
Пап, ну хоть ты ей скажи!
Так, девочки! Пусть мама идет в свой Дом мод, он гротескно выделил два последних слова, а мы с тобой, дочь, поедем на рыбалку. Только предварительно приберемся в комнате у бабушки. И закроем дверь, он округлил глаза, ища поддержки у дочери.
На рыбалку? С кем? мама подошла к шкафу-купе, который недавно приобрели в комнату Вики, и, критически окинув себя взглядом, поправила и без того идеально уложенные мелированные «под зебру» волосы. Сегодня же пятница. Викина классная обязательно будет звонить домой, а если не дозвонится, то на работу. И что я ей скажу?
Скажешь, что я отправилась на тот свет вслед за единственным человеком, который меня понимал, Вика фыркнула и, выпрыгнув из-под одеяла, выбежала из комнаты.
Куда? Вика, мы не договорили! взвизгнула Людмила Ивановна. И в кого она такая вредная? обратилась она к мужу.
Оставь девочку в покое, Андрей Дмитриевич приобнял жену за талию, но та, скорчив брезгливую гримасу, вырвалась из мужниных объятий.
Каждый рабочий день женщина наблюдала в закроечном цехе столичного кутюрье в модных камзолах и шейных платках, который обычно заглядывал к ним по утрам. Поэтому ее собственный муж казался ей, что называется, простоватым.
Мне пора. В метро скоро будет не протолкнуться.
В метро всегда не протолкнуться, Людочка, вздохнул Андрей Дмитриевич и прибавил: Если мы не вернемся, значит, остались у Семена, не теряй нас.
Да уж не потеряю. Следи там за ней, вздохнула мама и уже с порога крикнула:
Рыбу чистить не буду! На меня в этом вопросе не рассчитывайте.
Кто бы сомневался, пробурчал себе под нос папа и устало опустился на диван.
После смерти бабушки семейства, Полины Александровны, супруга, избавившись от материнского авторитета, пропадала в своем Доме мод до ночи и выглядеть стала, как все эти девицы со страниц дочкиных журналов «Cool Girl». В этом сомнительном издании девочек-подростков учили покорять сердца парней и, как ему казалось, разводить их на деньги и подарки. Помимо многочисленных статей о музыкантах, актерах и спортсменах, журнал также якобы оказывал подросткам психологическую поддержку и занимался секспросветом. Андрею Дмитриевичу почему-то казалось, что это была первая ласточка в расшатывании моральных устоев российских подростков. По его мнению, на страницах журналов подростков учили деградировать и давали порой очень спорные советы. Но его супруга считала иначе.