Степан Тимофеевич! Я ведь это все у Садовникова читал
Садовников?.. озадаченно переспросил он. Чавой-то не помню
Да как же вам его помнить!.. вскричал я, истово прижимая к голой груди влажную одежку. Он аж через двести лет родился после того, как вас на Красной площади ну четвертовали
Четвертовали, да не того зловеще усмехнулся старик. Четвертовали они Мне Богом суждено до последнего дня клады хранить да от змеев страдать Ну и чаво он? Этот твой Садовник
Книжку издал, растерянно сказал я. «Сказки и предания Самарского края». Песню про вас сочинил «Из-за острова на стрежень»
А-а смягчился, покивал. Песню слыхал вздохнул и добавил сокрушенно: Раньше-то ее чаще играли
Так что у вас на самом деле вышло? С девушкой этой
С которой?
Ну чья голова
А сам подумал: во даю! Допытываться у легенды, как оно все было не по легенде, до такого еще додуматься надо!
С девкой-то? Совсем закручинился старик, брови свесил. С девкой оно, конечно, все поиначе Иду энто я в ту сторону, куды атаман велел, а сам мамыньку с тятенькой споминаю. Не стерпел заплакал. Малой был ишшо Тут она. Я слезыньки-то утер, говорю: «Здравствуй, красна девица, перва моя встреча!» Шапку снял, перекрестился, вынул сабельку из ножны
«Взвилася могучая рука с вострою шашкой кверху» в восторге подхватил я, вспомнив, как там дальше.
Оказалось, не так.
Ага враждебно отозвался старикан. Взвилася она там! Развилася Гляжу на нее, на девицу эту и не жалаю в разбойники. К мамыньке с тятенькой жалаю
Ну? А она?
Сперва вроде как спужалась
Вроде?
А то! Спужашь таку
Замолчал. Почему-то внимание мое привлекла глиняная плошка чуть ли не с тазик величиной, притулившаяся возле одной из бочек. Пустая. Для кого ж это, интересно, поставлено?.. А ведь по преданию один из Стенькиных кладов охраняется большим медведем Вот только медведя здесь не хватало!
Дальше-то что было? спохватившись, прервал я затянувшуюся паузу.
А сам смекай. Обычай каков? Первой встрече, кто бы ни был, голову долой Ну тут чаво? Тут хитрость одна есть хитрая. Гляжу: шест лежить. Взял я его, смерил в рост девки энтой, что лишнее от шеста отсек, и ну его в мелку щепу сабелькой крошить На удачу.
А! То есть вы ее как бы символически?.. Позвольте! А откуда ж тогда голова? Вы ж голову принесли в плат завернутую
Ты слухай!.. Поглядела руками сплеснула. «Болезный ты мой! Да куды ж те в душегубцы-то, недовыростку? Чаво те надо? Голову? На» Береть, слышь, собе за уши и голову-то, прикинь, с собе сымаеть
Да ладно!.. вырвалось у меня.
Вот те и ладно
А вы?
Покряхтел, одолевая неловкость.
Абдраган вдарил.
Кто-кто вдарил?
Ужас объял, угрюмо перевел он на общепринятый.
А-а как же кровь?
Замолчал старик. То ли припоминал, то ли придумывал.
Кровь была решил он наконец. Но, знаешь, така засохша уже «На, говорит, отнеси атаману Уракову»
Стоп! вконец утратив робость, перебил я. Чем говорит? Она ж без головы
Ну, стал-быть, голову в руках держит, а голова говорит «Отнеси, говорит, атаману Уракову, только верни потом. Плат не забудь» и даеть мне плат. Повернулась и пошла, безголовая С тех пор и стали меня в шайке опасаться А я вижу уважають, ну и давай озорничать! То кистенем кого брязну, то уполовником Вот они, бабы-то чаво творять, крякнув, присовокупил он. Все, почитай, беды от них
* * *
Раздавшееся снаружи шипение было настолько громким и неожиданным, что меня подбросило с плахи. На границе кромешной черноты и подвижного розоватого полусвета обозначились две огромные змеи: одна черная, другая пестрая. Я не слишком хорошо разбираюсь в пресмыкающихся, но таких у нас точно не водится. Без пяти минут удавы.
Полночь, что ли, уже?.. недовольно спросил хозяин пещерки, тоже приподымаясь со своего седалища.
Я вспомнил, чтó сейчас должно произойти, и стало мне дурно. Согласно преданию, каждую ночь, едва пробьет двенадцать, к великому грешнику Стеньке Разину приползают эти исчадья ада и терзают грудь сосут. Потому она у него и разбухла в бабью. Таково уж ему наказание от Господа Бога.
П-пошли в-вон неуверенно выдавил я, метнув испуганный взгляд в сторону пистолета. К счастью, сообразил, что резких движений лучше не делать Кроме того, оружие-то историческое, я ж не знаю, как с ним обращаться! Если это вообще оружие
Змеи вопросительно повернули друг к другу граненые головы. Похоже, мое присутствие несколько их смутило. Выскочили и спрятались раздвоенные язычки. Такое впечатление, будто рептилии коротко о чем-то посовещались.
Степан же Тимофеевич тем временем грузной поступью приблизился к бочонку, возле которого стояла пустая глиняная плошка, и извлек с той стороны вполне современную пластиковую канистру. Отвинтил крышку, наполнил посудину всклень.
Да все свои успокоил он приползших. Снедайте
Пресмыкающиеся поколебались чуток, потом, решившись, устремились к вожделенному молочку. Припали к миске с двух сторон.
Так вы тут начал я и, не договорив, тяжко осел на плаху.
Дык за столько-то годков, раздумчиво промолвил старик, завинчивая канистру и снова пряча ее за бочку, свыкнесси, чай сдружисси Им-то, болезным, тоже ведь не мед Это ж тока мстится, что терзать кого удовольствие
Вернулся, сел.
А молоко откуда берете?
Малец один приносит. С Красного Стрежня. Матря евойная коровенок держит
Некоторое время мы с ним молча смотрели, как насыщаются обе инфернальные твари. Вскоре вычистили они плошку досуха, разочарованно потрогали язычками керамическое донышко и, помедлив, отползли, словно бы выбирая, где прикорнуть.
Так девка, выходит, колдунья была?
Настя-то? Та ишшо Спать не давала.
Это как?
Ну жили мы в землянках всей шайкой. Я собе отдельну выкопал
А с головой-то что?
Голова, в плат завернута, в уголке лежит. И наладилась она, ты слухай, со мной по ночам гутарить. «Эй, надсмехается, недовыросток! Так и будешь атаману Уракову кашу варить? Самому в атаманы пора»
На карьеру подбивала? рискнул пошутить я.
А то! Я ж и толкую: все бабы, все от них А Ураков, видать, подслухал. «С кем энто ты, пытает, по ночам балакаешь?» «С мамынькой покойной, вру, да с тятенькой покойным» «А иде голову девкину дел?» «Закопал с молитовкой» «Айда, велит, отроем» Пошли на бугор
Это Настин, что ли, бугор? уточнил я. Тот, который вы потом битым стеклом завалили, чтоб блестел?
Собеседник уставился на меня с недоверием.
А ты почем знашь?
Да я там преподавал
Чаво делал?
Детей учил.
В бурсе?
Н-ну можно сказать и так Восьмилетка Верхняя Добринка Камышинского района.
И чаво? До сих пор блестить? Бугор-то!
Блестеть не блестит, а слухи ходят. И битого стекла там много. Копнешь скрипит.
Ну дак!.. самодовольно ухмыльнулся он в бороду. Три воза стекол туда ухнули А возчикам серебром уплатили.
Вы дальше, дальше! изнемогая от любопытства, подбодрил я.
Чаво дальше? сердито ответил он. Дальше ему Стали копать ничаво, ясно дело, не выкопали. Ураков обратно меня пытать: «Иде голова?» «Нету, гутарю. Видать, на сорок сажен в землю ушла» «Чаво б энто она ушла? сумлевается. Голова ж не клад!» «Как не клад? Покладено значит, клад»
Что-то скользкое и холодное коснулось моей голой ноги, и я чуть не заорал от неожиданности. Уставился, отшатнулся. Одна змеища (та, что пестрая) примащивалась поуютнее на моей правой ступне, лениво свертываясь в узел. Вторая подбиралась слева явно с той же целью. «Как черная лента вкруг ног обвилась» Я сидел ни жив ни мертв. Ужас объял. Абдраган вдарил.
На тепло ползуть с нежной грустью заметил старик. Ты уж их не забижай, не брыкай. Пушшай подремють
Ну и ползли бы к костру исступленно просипел я.
Не-э Он лукаво качнул головой. Обожгесси об костер-то
Нет, интересное дело! Сидит рядом великий грешник с пожизненным сроком вплоть до Страшного суда вот и грелись бы об него Хотя Собирательный образ, легенда. Об нее еще поди погрейся! А тут живой человек пришел теплый
Ты, знай, слухай отвлек меня плод народного (да и моего, надо полагать) воображения. Смотрить атаман Ураков мигучим своим глазом и все смыслит. «Ох, толкует, и шельмец ты, Стенька А ну кажи, чаво у тя там в балаганушке!» Ай, думаю, худо дело Возвернулись в стан, слезли в яму. Глядь: нет головы! Плат на месте, а головы нету. Укатилась, видать, почуяла
Я, каюсь, слушал его вполуха не до того было. Обездвиженный, почти парализованный, сидел и думал об одном: как бы невзначай не шевельнуться. Змеюки, кстати, оказались тяжеленные. Осторожно переместил барахло с колен под мышку вдруг капнет на них, побеспокоит
А старик, увлекшись, продолжал:
Засмурел атаман. «То-то, кумекает, личико ейное знакомо показалось Да уж, угораздило тя таку перву встречу сыскать А плат-то чаво ж забыл? Голову прикопал, а плат забыл! Вернется ведь за платом Ох, Стенька-Стенька! Натерписси ты от энтих баб» Мудер был ровно в воду глядел
Глава 2. Волкодир
Чуть погодя оба гада вроде бы придремали. Расслабился пестрый узел на правой ступне, потом и черный на левой. Бережно одну за другой высвободил я нижние конечности, встал. Босиком ступая по насквозь пропыленному ковру (вызволить шлепанцы не удалось), перенес свою плаху поближе к Стенькиной. Пальцы на ногах успели онеметь.
Да ты одежонку-то свою развесь поди, посоветовал хозяин. Чаво жмешь! Нехай сохнеть
Я огляделся. Бельевых веревок в пещерке, понятное дело, не водилось. Пристроил бермуды и футболку на подвешенный к потолку бочонок, предварительно мазнув его пальцем, не марается ли, а сам вернулся к неугасимому костерку, где был застигнут весьма неприятной догадкой.
Да уж не белая ли у меня горячка? Кто-то допивается до чертиков, а я вот до Стеньки Разина
Даже дыхание пресеклось.
Нет, чепуха! Сколько мы там приняли на даче? Бутылку на двоих?
Заставил себя резко вдохнуть и обратил внимание, что владелец пещерки поглядывает на меня с веселым любопытством. Следовало хоть что-то сказать.
Степан Тимофеевич, брякнул я наудачу. А может, ну его на фиг, этот ваш казачий говор? Гутарь энту вашу Прореживайте ее хотя бы Я ж слышу: вы и литературной речью прекрасно владеете
И нечаянно попал, видать, в точку. В вавилонском смешении диалектов нет-нет, а проскакивали вполне себе книжные обороты. Байки-то про Стеньку Разина все слагали: и грамотные, и неграмотные
Кажется, опять обидел. Фыркнул старик, надулся.
По-писаному желашь? Ну давай по-писаному
* * *
Подобно большинству душегубов, строителем Стенька был неважнецким. Персональная землянка его представляла собой так называемый холодный шиш просто яма, укрытая жердями и плетнем, а сверху земляной намет. Копал ее Стенька, припеваючи: «Ай, пороем, братцы, ямушки Ай, поделаем балаганушки»
В дождь там лило чуть ли не пуще, чем снаружи, еще и с грязью (а вот не припевки играть надо было, а шиш земляной повыше нагрести!). Впрочем, в ту пору, когда они с Ураковым слезли внутрь и убедились в отсутствии Настиной головы, деньки над волжским крутым бережком стояли подряд самые что ни на есть солнечные пологий бугорок над ямой пропекся до звона, да и глинистое донышко подсыхало помаленьку.
Котел-то почистить не грех не зная уже, к чему придраться, проворчал напоследок атаман и вылез вон.
Молодой разбойничек хмуро посмотрел ему вослед и, присев со вздохом на кошму, подтянул поближе вместительный медный казан. Чистил, а сам разглядывал три земляные ступеньки, смекая, как же это она сподобилась по ним вскатиться. Скакала, что ли, с одной на другую?
Разумеется, Стеньке и в голову не могло прийти, чем отзовется его пригорелая каша в двадцать первом столетии, когда внезапно оказаченные особи превратят «кашевара» в «кошевара» (того же, считай, кошевого), а закопченный казан его станет символом единства и удали новоявленных станичников. Так и будут молвить: Казачий Вар. Или Казачий Котел. Все, дескать, вместе варимся.
Что, дуралей? послышалось из того угла, где лежал плат. Думал, умней Уракова?
Вздрогнул, обернулся. Вход в землянку был достаточно широк и дневного света вполне хватало, чтобы разглядеть все в подробностях. Настина голова смотрела на Стеньку из плата не мигая. Личико сурово.
Стало быть, никуда не укатывалась просто из виду пропадала.
Боись его таперича, недобро предостерегла она. Таперича он глаз с тобе не спустит
Да и шел бы он лесом!
Да он-то пойдеть А с тобой-то чаво?
Да, може, я и не хочу в атаманы! взъерепенился Стенька.
Усмехнулась голова.
Куды ж ты денисси? ласково-зловеще спросила она. Думашь, я перва твоя встреча? Энто ты моя перва встреча Внезапно девичье личико выразило крайнюю досаду. Дернуло ж меня связаться! Не мог на разбой другой дорогой пойтить? Да и я тоже Нянькайся с тобой таперича!
Вернуть тя, что ли? осерчав, спросил Стенька.
А и верни! последовал ответ. Завтра пошлеть тобе Ураков на промысел в три стороны велит ходить, а в четвертую не велит
Да он завсегда так!
А завтра, слышь, как раз в четвертую и ступай. Со мною вместе
А тобе куды деть?
В плат сверни да в котомку сунь.
А спросит, чаво в котомке?
А ты ему с котомкой-то не показывайси.
Призадумался Стенька.
Сабельку точить?
Точи
* * *
Так оно все наутро и случилось. Разослал Ураков разбойничков в три конца, а четвертый заповедал. «В энту, говорит, сторону ни по ногу не шагай!» Стенька, по обыкновению своему, давай перечить, кочевряжиться:
Чаво енто? Куды хочу, туды иду!
Уставил на него грозный атаман свой мигучий глаз. Чародейский.
Про Волкодира слыхивал? вопрошает.
Не-а
Твое счастье, кашевар. А пойдешь в ту сторону еще и взвидишь, не приведи Господь! Ненадолго, а взвидишь
А чаво он?
Таво! Чуда речная. Броня на ем как на князе Барятинском, Юрии то есть Никитиче неразрубная Как взвидишь сабельку бросай и сам в пасть к нему лезь! Все меньше хлопот
* * *
Шли рощей и переругивались. Нет, шел-то, понятно, один Стенька голова барыней в котомке ехала.
Чаво идем? Волкодиру в пасть?
Боисси, недовыросток?
Дык Боись не боись
Вот и не боись!
На ближней раине, натопырив перья, орала горбатая ворона.
Нишкни, карга! прикрикнул на нее Стенька. Ишь!..
Ворона не унималась.
Волкодир Кто ж он такой, этот Волкодир? Верно, волк какой-нибудь громадный. А почему тогда чуда речная, если волк? Еще и в броне
Деревья расступились, и очутился Стенька на обрывистом волжском бережку. Глянул чуть сабельку не выронил. Такое там лежало, что и впрямь оборони Господь! Взять ящерку, приумножить до верблюда хивинского как раз оно и получится.
Энто хто?.. Волкодир?..
Голос от страха пропал один шип остался.
Коркодил, буркнули из котомки. А в Волкодира это его уж ваши волжские переиначили по недослышке
Дохлый, что ль?..
В котомке сердито промолчали.
Откуда-то свалилась все та же отчаянная ворона, явно целясь присесть на серо-зеленый горб недвижного страшилища. Но тут что-то шевельнулось, и Стенька заметил наконец рядом с бугристой и вроде бы замшелой коркодильей башкой саму Настю. Вернее, тулово ее, сидящее на коряге. Скорбно оглаживая одной рукой прижмуренное веко ящера, безголовая отогнала пернатую нечисть. Та шарахнулась, обезумевши.
Сидящая встала и направилась к Стеньке.
Мигом все уразумев, полез кашевар в котомку, достал голову, подал со всем нашим почтением.
Настя приняла ее обеими руками и бережно водрузила на плечи. Обмахнула с шеи следы засохшей крови. Огладила личико, словно бы проверяя, все ли на месте.
Коркодил горестно повторила она. А было у него еще одно имечко тайное Собеказухия. Потому как сам собе указ[1].
Отважился Стенька тронул эту страсть. Вроде и вправду дохлый.
Печенези тобе молились, со слезой продолжала Настя, обращаясь к простертому на траве чудищу, половцы молились Татаре Зилантом звали, казаки Яиком Горынычем Царство хазарское за грехи утопил, Ростислава-князя под воду утянул Учугов одних порушил не счесть Ни стрела тобе каленая не брала, ни палица железная