Махеш Капур, не поворачивая головы, а лишь проследив за его взглядом, тихо сказал:
Существуют разные заминдары[39]. Не все из них связывают дружбу и землю. Наваб-сахиб знает, что я действую по своим принципам. Он сделал паузу. Некоторые из моих родственников в Рудхии тоже могут потерять свои земельные участки.
Премьер-министр кивнул в ответ на эти слова, а затем потер озябшие руки.
Что ж, он хороший человек, снисходительно сказал он. Как и его отец, прибавил он.
Махеш Капур молчал. Шармаджи уж никак нельзя было упрекнуть в неосмотрительности, и все же заявление было слишком опрометчивым, если он действительно хотел этим что-то сказать. Было отлично известно, что отец наваба-сахиба, покойный наваб-сахиб Байтара, был активным членом Мусульманской лиги, и, хотя он и не дожил до образования Пакистана, именно ему он посвятил свою жизнь.
Высокий, седобородый наваб-сахиб, ощутив на себе взгляд двух пар глаз, поднял сложенную чашей ладонь ко лбу, вежливо приветствуя, а затем склонил голову набок с мягкой улыбкой, словно поздравляя старого друга.
Ты не видел Фироза и Имтиаза? спросил он Махеша Капура, неторопливо приблизившись.
Нет-нет, но полагаю, я также не видел и своего сына
Наваб-сахиб слегка поднял руки ладонями вверх в жесте беспомощности. Вскоре он сказал:
Итак, Пран женат, Ман на очереди. Полагаю, ты считаешь его куда менее покладистым.
Ну, покладист он или нет, а я уже приискал ему кое-кого в Варанаси, ответил Махеш Капур решительно. Ман встретился с ее отцом. Он тоже в текстильном деле. Мы наводим справки. Поглядим, как будет. А что там с твоими близнецами? Совместная женитьба на двух сестрах?
Посмотрим, посмотрим, сказал наваб-сахиб, с грустью думая о своей жене, похороненной уже много лет назад. Довольно скоро все они остепенятся, иншалла[40].
1.7
За закон! сказал Ман, салютуя сидевшему на кровати Фирозу уже третьим стаканом скотча. Имтиаз разглядывал бутылку, развалившись в мягком кресле.
Спасибо, сказал Фироз. Но надеюсь, что не за новые законы.
О, не переживай, законопроект моего отца никогда не примут, сказал Ман. А даже если и примут, ты будешь намного богаче моего. Взгляни на меня, мрачно добавил он. Я вынужден тяжко трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь.
Так как Фироз был юристом, а его брат врачом, они явно не влезали в популярный шаблон праздных сынов аристократии.
И вскоре, продолжил Ман, если мой отец не изменит решения, я буду вынужден работать за двоих. А позже и того больше. О боже!
Что твой отец ведь не заставляет тебя жениться, а? спросил Фироз, и на улыбку его набежала тень.
Ну, буферная зона исчезла сегодня вечером, сказал Ман безутешно. Добавить?
Нет-нет, спасибо, у меня еще много, ответил Фироз. Он наслаждался выпивкой, но с легким чувством вины: его отцу это понравилось бы еще меньше, чем отцу Мана.
И когда же наступит этот счастливый миг? неуверенно спросил он.
Бог весть. Вопрос пока только на стадии изучения, сказал Ман.
В первом чтении, вставил Имтиаз.
Почему-то его реплика развеселила Мана.
В первом чтении! повторил он. Что ж, давайте надеяться, что до третьего чтения никогда не дойдет! А даже если и дойдет, президент наложит вето! Он рассмеялся, сделав пару больших глотков. А что насчет твоей женитьбы? спросил он Фироза.
Фироз отвел взгляд, будто осматривая комнату. Она была такой же пустой и функциональной, как и большая часть комнат в Прем-Нивасе, которые выглядели так, словно вот-вот ожидали неизбежного нашествия стада избирателей.
Моя женитьба! сказал он со смехом.
Ман энергично кивнул.
Сменим тему, предложил Фироз.
Почему? Ты ведь предпочел уединиться здесь и выпить, а не гулять по саду
Сложно назвать это уединением
Не перебивай, произнес Ман, обнимая его. Если бы молодой и красивый парень вроде тебя пошел в сад, то был бы окружен подходящими молодыми красотками. Да и неподходящими тоже. Они бы налетели на тебя, словно пчелы на лотосы. Локон кудрявый, локон кудрявый, будешь ли ты моим?
Фироз зарделся.
Ты неверно понял метафору, сказал он. Мужчины пчелы, а женщины лотосы.
То, что процитировал Ман, было куплетом из газели на урду о том, что охотник мог стать жертвой. Имтиаз рассмеялся.
Заткнитесь вы оба, сказал Фироз, притворяясь более сердитым, чем на самом деле. Он устал от этих глупостей. Пойду вниз. Абба[41] будет голову ломать, куда это мы запропастились. Да и твоему отцу тоже будет интересно. И, кроме того, стоит узнать, женат ли уже твой брат и действительно ли у тебя теперь есть красивая невестка, которая станет журить вас и обуздывать ваши излишества.
Ладно, ладно, мы все спустимся, весело сказал Ман. Может быть, некоторые пчелы начнут цепляться за нас. И если кого-то ужалят в самое сердце, рядом ведь есть доктор-сахиб, который непременно сможет нас вылечить. Верно, Имтиаз? Все, что нужно сделать, это приложить лепесток розы к ране, да?
Если нет противопоказаний, серьезно сказал Имтиаз.
Никаких противопоказаний, весело засмеялся Ман, идя вниз по лестнице.
Смейся сколько угодно, сказал Имтиаз, но у некоторых людей бывает аллергия даже на лепестки розы. Кстати, о лепестках: ты подцепил один своей шапкой.
А, правда? переспросил Ман. Эти штуки сыплются отовсюду.
Да уж, сказал Фироз, шедший сразу позади него. И нежно смахнул лепесток.
1.8
Поскольку оставшийся без сыновей наваб-сахиб выглядел несколько растерянно, дочь Махеша Капура Вина вовлекла его в круг своей семьи, расспрашивая о старшем ребенке его дочери Зайнаб. Вина и Зайнаб дружили с детства, но после замужества Зайнаб исчезла в мире женского затворничества, как предписывает пурда[42]. Старик говорил о ней с осторожностью, а о двух ее детях с нескрываемым восторгом. Внуки были единственными существами в мире, которым позволялось прерывать его занятия в библиотеке. Но сейчас поместье Байтар, известное как Байтар-Хаус, большой желтый фамильный особняк, находившийся всего в нескольких минутах ходьбы от Прем-Ниваса, сильно обветшал, и библиотека тоже пострадала.
Чешуйница одолела, знаете ли, сказал наваб-сахиб. И мне необходима помощь в каталогизации. Задача стоит грандиозная и в каком-то смысле не очень обнадеживающая. Кое-что из ранних изданий Галиба[43] сейчас не отыскать, как и некоторые из ценных рукописей нашего поэта Маста[44]. Мой брат так и не составил список того, что он увозил с собой в Пакистан
Услышав слово «Пакистан», свекровь Вины, сухонькая, старая госпожа Тандон, вздрогнула. Три года назад ей и всей ее семье пришлось бежать от крови, пламени и незабываемого ужаса Лахора[45]. Они были богатыми, что называется, имущими людьми, однако потеряли почти все, что имели. Им посчастливилось бежать и выжить. У ее сына Кедарната, мужа Вины, до сих пор не сошли шрамы на руках, оставшиеся после нападения погромщиков на колонну беженцев. Некоторые их друзья погибли тогда.
«Молодежь очень вынослива», с горечью думала старая госпожа Тандон. Ее внуку Бхаскару было всего шесть лет, но даже Вина и Кедарнат не позволили тем страшным событиям испортить им жизнь. Они вернулись сюда, на родину Вины, и Кедарнат нашел себе небольшое дело унизительнейшее, грязнейшее занялся торговлей обувью. Для старой госпожи Тандон даже потеря прежнего благополучия была не настолько болезненной.
Она была готова терпеть разговоры с навабом-сахибом, пусть он и был мусульманином, но стоило ему упомянуть приезды и отъезды из Пакистана и ее воображение не выдержало. Ей стало плохо. Приятная болтовня в саду в Брахмпуре потонула в криках толпы на улицах Лахора, обезумевшей от крови, и в разгорающемся пламени. Ежедневно, а порой ежечасно, она возвращалась мыслями к тому месту, которое все еще считала своим домом. Которое было прекрасно, прежде чем внезапно стало чудовищным. А ведь совсем незадолго до того, как она утратила его навсегда, он казался совершенно безмятежным и безопасным, ее дом.
Наваб-сахиб ничего не заметил, но заметила Вина, поспешив сменить тему, пусть даже рискуя показаться невежливой.
Где Бхаскар? спросила она мужа.
Я не знаю. Кажется, я видел этого лягушонка возле еды, ответил Кедарнат.
Пожалуйста, не надо называть его так, сказала Вина. Он же тебе не чужой, он твой сын
Это не я ему прозвище придумал, а Ман, сказал Кедарнат с улыбкой. Он любил, когда его слегка загоняли под каблук. Но я буду звать его так, как тебе захочется.
Вина увела свекровь. Чтобы отвлечь ее, она действительно решила заняться поисками сына. Наконец они нашли Бхаскара. Однако он не поглощал все подряд, а просто стоял под огромным цветным тканевым навесом, накрывавшим столы с едой, с восторгом уставившись вверх, на сложные геометрические фигуры красные ромбы, зеленые трапеции, желтые квадраты и синие треугольники, из которых шатер был сшит воедино.
1.9
Толпа постепенно редела. Гости, пережевывая пан[46], прощались у ворот. Гора подарков выросла у скамьи, где сидели Пран и Савита. Наконец остались только они и члены семьи да зевающие слуги, которые убирали наиболее ценную мебель на ночь или упаковывали подарки по чемоданам под бдительным приглядом госпожи Рупы Меры.
Жених и невеста погрузились в собственные мысли. Они избегали смотреть друг на друга. Им предстояло провести ночь в заботливо обустроенной специально для них комнате в Прем-Нивасе, а затем они на неделю уезжали в Шимлу на неделю праздновать медовый месяц.
Лата попыталась представить себе комнату новобрачных. Предположительно, в ней будет витать аромат туберозы. По крайней мере, в этом была уверена Малати.
«Теперь розы мне всегда будут напоминать о Пране», подумала Лата. Было совсем неприятно следовать за собственным воображением далее. Мысли о том, что Савита будет спать с Праном, не упростили ситуацию. Это вовсе не казалось романтичным. «А вдруг они слишком устали», с надеждой подумала она.
О чем ты думаешь, Лата? спросила ее мать.
А, ни о чем, мама, машинально ответила Лата.
Ты поморщила нос. Я видела это.
Лата покраснела.
Не думаю, что когда-нибудь захочу выйти замуж, выпалила она.
Госпожа Рупа Мера была слишком утомлена свадьбой, слишком измождена эмоциями, слишком расслаблена санскритом и пресыщена поздравлениями. Короче говоря, она устала настолько, что не могла сделать ничего большего, кроме как смотреть на Лату в течение десяти секунд. Да что же вселилось в эту девчонку, скажите на милость? Что было хорошо для ее матери, и для матери ее матери, и для матери матери ее матери, должно было удовлетворить и ее. Однако Лата всегда была сложным человеком, обладала собственной волей, тихой, но непредсказуемой, как во время учебы в монастыре Святой Софии, когда она вздумала стать монахиней! Но у госпожи Рупы Меры тоже была воля, и она была намерена поступать по-своему, даже если не питала ни малейших иллюзий насчет податливости Латы.
Но все-таки Лату назвали в честь самой податливой вещи виноградной лозы, приученной цепляться: сначала за семью, а после за мужа. Действительно, когда она была ребенком, то всегда крепко, ловко цеплялась за мать. Внезапно госпожа Рупа Мера разразилась вдохновенным поучением:
Лата, ты виноградная лоза! Ты должна будешь увиваться вокруг своего мужа!
Это не возымело успеха.
Увиваться? переспросила она. Увиваться?
В слове прозвучало столько презрения, что мать не смогла удержаться от слез. Как ужасно иметь такую неблагодарную дочь! И до чего же непредсказуемым может быть родное дитя!
Теперь, когда по ее щекам текли слезы, госпожа Рупа Мера переключилась с одной дочери на другую. Она прижала к груди Савиту и громко рыдала.
Ты должна писать мне, дорогая Савита, говорила она. Ты должна писать мне каждый день из Шимлы. Пран, ты теперь мне словно сын, ты обязан взять ответственность и проследить за этим. Скоро я буду одна в Калькутте совершенно одна!
Это, конечно, было чистейшей неправдой. Арун, Варун, Минакши и Апарна будут всей толпой вместе с ней, в небольшой квартирке Аруна в Санни-Парке. Но госпожа Рупа Мера пребывала в абсолютном убеждении, что субъективная истина превалирует над истиной объективной.
1.10
Тонга постукивала по дороге, и тонга-валла[47] пел:
Сердце разбилось на куски один упал здесь, а другой упал там
Варун начал тихо подпевать, затем запел громче, а потом внезапно умолк.
Ох, пой дальше! сказала Малати, мягко подталкивая Лату локтем в бок. У тебя приятный голос, Варун. Как перезвон Тарелок в посудной лавке, прошептала она Лате на ухо.
Хе-хе-хе, нервно рассмеялся Варун. Понимая, что голос его звучит неуверенно, он попытался добавить зловещих ноток. Но не вышло.
Он чувствовал себя несчастным. А кроме того, зеленые глаза Малати и ее сарказм поскольку это непременно был сарказм ситуацию не улучшали.
Тонга была набита до отказа. Варун с юным Бхаскаром сидели спереди, рядом с извозчиком; спиной к ним устроились Лата и Малати, обе одетые в шальвар-камизы[48], и Апарна в измазанной мороженым кофточке и платье. Стояло солнечное зимнее утро.
Старый тонга-валла в белом тюрбане наслаждался сумасшедшей ездой по широким улицам этой малолюдной части города. Совсем не то, что безумная теснота старого Брахмпура. Он начал покрикивать на лошадь, подгоняя ее. Теперь уже Малати сама стала напевать слова популярной песни из фильма. Ей не хотелось обескуражить Варуна. Приятно думать о разбитых сердцах таким безоблачным утром.
Варун не стал ей подпевать. Но чуть погодя он набрался смелости и сказал, обернувшись:
У тебя чудесный голос
Чистейшая правда. Малати любила музыку и училась классическому вокалу. Ее преподавателем был сам устад[49] Маджид Хан один из лучших певцов Северной Индии. Она даже Лату втянула, заинтересовав индийской классической музыкой, когда они еще жили вместе в студенческом общежитии. В результате Лата частенько ловила себя на том, что напевает мелодии любимых раг[50] Малати.
Малати благосклонно приняла комплимент Варуна.
Ты так думаешь? спросила она, повернувшись и заглядывая ему в самые глаза. Очень приятно, что ты так считаешь.
Варун покраснел до кончиков ушей и ненадолго потерял дар речи. Но внезапно, когда они проезжали мимо брахмпурского ипподрома, он схватил тонга-валлу за руку и взмолился:
Остановите!
Что такое? спросила Лата.
Ох, ничего, ничего. Если мы торопимся, тогда давай поедем дальше.
Конечно же нет, Варун-бхай, сказала она. Мы ведь просто едем в зоопарк. Давай остановимся, если хочешь.
Стоило им сойти вниз, как Варун, почти не контролируя себя, возбужденно рванул к белому частоколу и уставился сквозь него.
Это единственный в Индии, кроме Лакхнау, ипподром с направлением против часовой стрелки, выдохнул он почти про себя с благоговейным трепетом. Говорят, что он построен специально для дерби, добавил он, обращаясь к юному Бхаскару, случайно оказавшемуся рядом.
Но в чем разница? спросил Бхаскар. Расстояние ведь такое же? Так какая разница по часовой стрелке движение или против?
Варун пропустил мимо ушей вопрос Бхаскара. Он начал медленно, мечтательно прохаживаться в одиночку вдоль забора против часовой стрелки, чуть ли не загребая землю ногами.
Лата догнала его.
Варун-бхай? позвала она.
Э-э да?
Насчет вчерашнего вечера.
Вчерашнего вечера? Варун спустился с небес на землю. Что произошло?
Наша сестра вышла замуж.
А о да-да, я знаю. Савита, добавил он, надеясь сконцентрироваться с помощью уточнения.
Знаешь что, сказала Лата, не позволяй Аруну издеваться над тобой. Просто не позволяй и все.
Она перестала улыбаться и внимательно посмотрела на него, когда тень пробежала по его лицу.