Условия первоначального расселения в Галлиполи были тяжелы. Приходилось устраиваться в полуразрушенных зданиях, часто без окон, без печей и с дырявой крышей. Все приходилось делать своими руками, при большом недостатке материалов. Положение в лагере, находившемся в нескольких верстах от города, по тесноте палаток, отсутствию дров, печей в достаточном количестве, было крайне тяжело. Из этого положения удалось выйти благодаря исключительной энергии и настойчивости генерала Кутепова. Спасло и то, что во главе французского командования мы встретили таких людей, которые не формально исполняли предписания своего начальства, а, понимая и участливо относясь к русским, входили во все нужды их положения и оказали им и моральную поддержку, и материальную помощь, насколько они были в силах. Генерал де Бургон, этот старый военный, понимавший те связи чести, которые соединяли союзные армии между собой и прилагавший и ранее все усилия, чтобы улучшить жизнь наших людей в Галлиполийском лагере, поспешил успокоить тревогу, вызванную известием об изменении французской политики. «Не может быть и вопроса, писал он, о разрушении организации армии, но какое бы ни было ее дальнейшее назначение, французские власти так же, как и вы, стремятся обеспечить благодаря этой военной организации безусловный порядок и дисциплину. Воспользоваться армией как вооруженной силой не входит в намерения французского правительства. Таким образом, военная организация должна иметь ту цель, чтобы свести к минимуму риск возможных осложнений, в ожидании того назначения, которое будет указано. Мы рассчитываем на помощь как личного авторитета генерала Врангеля, так и на его влияние на армию, для того чтобы спокойно провести этот период ожидания». В лице адмирала де Бона, этого исключительного по благородству человека, мы нашли настоящего друга, который не остановился перед тем, чтобы в донесениях своему правительству защищать Русскую армию от всего того вреда, который могли нанести ей неправильные распоряжения из центра.
Старый адмирал переживал вместе с русскими все их страдания, понимал всю боль их национального унижения, понимал, что это те же люди, которые своей кровью оказали помощь для спасения Парижа. Он не раз сопровождал генерала Врангеля при его поездках в военные лагеря и, видя тот бодрый дух, который господствовал среди русских войск, он признал, что безумие среди того бессилия, которым поражена вся Европа, сводит на нет такую силу, какую представляют собой русские войска, умеющие так бодро переносить все невзгоды и всегда готовые идти в бой со своим врагом. Адмиралу Дюминилю точно так же мы обязаны тем, что в тяжелую минуту он помог нам выйти из критического положения. Организация армии была сохранена, и авторитет главнокомандующего не был подорван. При поездках главнокомандующего в лагеря, он лично мог убедиться, какой бодрый дух господствует среди войск. Войска встречали своего главнокомандующего с таким воодушевлением, что ясно было, что они готовы за ним следовать и уверены, что только с ним они могут найти путь из, казалось бы, безвыходного положения. Вскоре, вслед за известием о декларации французского правительства, было получено сообщение от старшины дипломатического корпуса М.Н. Бирса о дальнейших предположениях французского министерства. Международная обстановка, тяжелое финансовое положение и соображения внутренней политики лишают французское правительство возможности взять на себя задачу сохранения армии. Единственная возможность продолжить помощь это рассматривать всех эвакуированных как беженцев, исключительно с гуманитарной точки зрения. Только при этом можно рассчитывать на получение средств. Ради этого необходимо придать делу помощи характер благотворительного почина самих русских, создав в Париже не политическое, а общественное объединение, для приискания средств и оказания помощи всем беженцам. Это сообщение, подтвержденное потом и официальным представителем Франции в Константинополе, произвело большое смущение в русских константинопольских кругах. Ясно было, что французское правительство не только хочет свести армию на положение беженцев, но хочет окончательно устранить генерала Врангеля, передать распоряжение денежными средствами и попечение о беженцах в руки организованного в Париже благотворительного комитета. До этих пор вся организация помощи велась Центральным Объединенным Комитетом при участии и в полном согласии с представителями Главного командования. Организация эта была налажена и давала хорошие результаты. С этого же времени начинается ряд трений. Естественно, что если Главнокомандующий устранялся французским правительством, то кто-нибудь должен был занять пустое место и каждая из организаций, по весьма понятным причинам, стремилась взять в свои руки и средства, и дело благотворительной помощи. Все те, кто был настроен против армии, подняли голову. А недовольных было много, было много раздраженных людей, готовых винить и Кривошеина, и генерала Врангеля, и штаб, и гнилой тыл в бедствиях, их постигших. Оставшиеся за штатом, не сумевшие найти новых мест и новых окладов, озлобленные и ожесточенные, целой толпой наполняли посольский двор, этот центр, откуда исходили все слухи, сплетни, злословия и клевета по городу. И в рядах войск были, конечно, такие, которые не могли выдержать тяжелых испытаний. Гражданская война, со всеми ее ужасами, тяжелое переживание наших неудач, безвыходность положения создали много недовольных. Иные потеряли всякую волю и истрепанные, привыкшие к разгулу, даже доблестные офицеры, теперь с надорванными силами, с разрушенным организмом, подавленные морально, представляли элемент, разлагавший армию.
За период Гражданской войны, когда офицеров переманивали то в украинские войска на службе гетмана, то к Петлюре, то в разные организации немецкой ориентации, то к полякам, в войска Булак-Булаховича
20
21
22
Нелегко было выбраться из узла интриг, недоброжелательства, сплетен и мелких происков, отстоять армию и от «союзников», готовых затянуть мертвую петлю на ее шее, и от морального разложения внутри ее самой. И если тем не менее удалось выйти из этого положения и не застрять в топком болоте морального упадка, то это произошло потому, что в среде самих же русских нашлись люди, сохранившие в себе здоровые нравственные силы, чтобы дать отпор разлагающим влияниям. Нашлись и среди иностранцев такие, которые выказали столько человечного участия к бедствиям и страданиям людей. Сестра милосердия французского госпиталя Жанны дАрк, не ограничиваясь тем, что заботливо ухаживала за своими ранеными, сама искала где и как бы помочь людям, всегда с особой приветливостью и добротой оказывая русским всевозможные услуги. Американец, еще с Екатеринодара принимавший участие в помощи русским и привязавшийся к ним, теперь не оставил их в несчастье, и сколько русской молодежи обязаны ему возможностью окончить свое образование! Седой мулла, встретив в переулке Стамбула такого же старика, русского беженца, в обтрепанной одежде, кладет ему в руку пять лир и поспешно отходит, чтобы тот не возвратил ему деньги. В переулках Галаты и на крутых спусках у моста можно было видеть старую женщину, пробирающуюся поздно вечером. Она искала заброшенных детей под мостом, в пустых дворах мечетей. Она ловила их, часто отрывавшихся и убегавших от нее, вела к себе, обогревала, кормила и после устраивала в приюты. Эта старая женщина была еврейка. Вот такому участию к человеку и обязаны русские своим спасением.
Но как только к незажившим ранам прикасалась жесткая рука политики, так тотчас творилось злое дело. Для французов те несколько десятков тысяч человек, которые были выброшены судьбой на берег Галлиполи, на Лемнос и в Константинополь, явились докучливым осложнением, от которого не знали, как отделаться. Для англичан антибольшевистской силой, которую нужно было ликвидировать, чтобы она не мешала им заключить выгодную сделку с большевиками. И английские генералы, принимавшие такое деятельное участие в помощи русским в армии генерала Деникина, теперь отворачивались от них и оставались безучастными к их бедствиям. Для партийных деятелей левого лагеря русские в Галлиполи оказывались «врангелевцами», которых нужно лишить всякой поддержки и чем скорее с ним покончить, как с силой реакционной, тем лучше. И начиналась кампания клеветы и доносов, направленная на разрушение того, что создавалось русскими в Галлиполи с таким самоотвержением и с таким трудом. Для католических монахов, раз возникал интерес святого престола, русские представлялись как заблудшее стадо, которое нужно было вернуть в лоно католической церкви, и начиналось совращение из православия малолетних детей и измученных, истерзанных бедствиями несчастных русских людей. Для турок, которые так хорошо относились к русским, как только начиналось подстрекательство, русские превращались в гяуров. И тот же добрый мулла, подававший милостыню старику русскому, готов был призывать к резне русских, так же как и армян.
* * *
Струве
23
Уже давно левая печать вела кампанию против Белого движения и против Русской армии, боровшейся в Крыму. Партийные деятели эсеров, находившиеся за границей, в чешском, тоже социалистическом, правительстве, и особенно в президенте Масарике и министре Бенеше, нашли себе поддержку и покровительство. Они избрали Прагу своим центром, где и начали издание газеты «Воля России». Оставление Крыма Русской Армией явилось для них давно ожидаемой неизбежной катастрофой, и не без злорадства они заявляли, что Белому движению с его генеральской диктатурой положен конец раз и навсегда. В своих изданиях, подтасовывая сообщения корреспондентов, они изображали эвакуацию из Крыма как паническое бегство. «Население Крыма грузилось на суда, пробивая себе дорогу в порту револьверами и штыками. Число покончивших самоубийством, сброшенных и бросившихся в море не поддается учету».
«Исход с Юга России начался еще до оставления Деникиным Екатеринодара и Ростова, писали в «Современных Записках». После Новороссийска он только на время задержался: переместившиеся в Крым воинские части и беженцы по истечении 8 месяцев снова поднялись, чтобы снова бежать, на этот раз уже за пределы Родины». И это говорилось в момент нашего наивысшего национального унижения, когда люди, зажатые в тиски, с отчаянием боролись за право на уважение к себе, за сохранение достоинства русского имени
Как раз в это время Милюков нашел вполне подходящим переменить курс своей политики. «Крымская трагедия» в третий или в четвертый раз показала непригодность генеральско-диктаторского метода борьбы с московскими правителями, утверждали эсеры. Вслед за ними и Милюков признал, что эвакуация Крыма не временный стратегический ход, удачно выполненный, а катастрофа, с которой уходит в прошлое целая полоса борьбы. Объяснение же катастрофы Милюков находил в неразрывной связи военной диктатуры с определенной социальной группой, не сумевшей отказаться ни от своих классовых стремлений, ни от своих политических взглядов, принадлежащих к прошлому, а не к будущему. Таковое решение было принято Милюковым, так же как и в вопросе германской ориентации, без всякого соглашения со своими политическими единомышленниками. Из среды самой кадетской партии тотчас же последовали возражения на новую тактику, объявленную Милюковым. В газете «Руль», издаваемой Набоковым, писалось: «Зарубежная русская общественность переходит на новые позиции, на которые левая часть ее перешла уже раньше, еще в то время, когда борьба продолжалась. Трагично лишь то, безмерно трагично, что не могут последовать за общественностью те сотни тысяч добровольцев, которые, восприняв прежние, отброшенные теперь лозунги, положили свои молодые жизни на северном, южном, восточном и западном фронтах в неустанной борьбе с большевиками. Не менее мучительно думать о том, какие чувства должны испытывать десятки тысяч эвакуированных из Крыма солдат и беженцев и при виде открывшейся им картины русской эмиграции, от них отрекающейся. Но так или иначе, вопрос решен, как пишет П.Н. Милюков, бесповоротно, даже самыми упорными сторонниками вооруженной борьбы, в среде которых он занимал почетное место благодаря его авторитету».
Но все это нисколько не смущало Милюкова, и он с упорством, достойным лучшего применения, продолжал отстаивать свою точку зрения. И когда ему указывали, что и в Особом совещании при генерале Деникине принимали участие видные кадеты, как Астров
24
25
26
27
«Я полагаю, настаивал Милюков, что период военной диктатуры окончен. Те, кто еще не убедился в этом, поймут это очень скоро, через небольшое количество недель».
Предсказание Милюкова, несмотря на всю его самоуверенность, не оправдалось. Не только через несколько недель все не усвоили точки зрения Милюкова, но сам он оказался лидером, от которого отказывается своя же собственная партия. Конечно, не все могли с таким легким сердцем признать, что, участвуя в героической борьбе против большевиков, они тем самым «портят лицо кадетизма», как это сделал Милюков.
«Будущее принадлежит тем, самоуверенно заявил Милюков, кто окончательно скомпрометировал себя в революции и тем неразрывно связал себя с нею». Очевидно, что к таким «скомпрометированным» людям Милюков причислял прежде всего самого себя, но он забыл, что он был скомпрометирован не только в революции, но и в германской ориентации, а в глазах революционеров в империализме, когда во время самого разгара революционных страстей он настаивал на завладении Константинополем. Но Милюков привык считать себя звездой первой величины, и его ничуть не смущали ни возражения товарищей по партии, ни уроки прошлого.
При большой умственной трудоспособности Милюков никогда не отличался чуткостью, он делал одну бестактность за другой, и, сделав, он тем упорнее защищал свою позицию, чем очевиднее была ошибка. Он думал, что с людьми можно обходиться как с фигурами на шахматной доске, расставляя их по своему усмотрению, и забывал, что политика делается на человеческой коже.
Когда-то в Екатеринодар, в дни больших успехов Добровольческой армии, приезжал Милюков на кадетский съезд, чтобы оказать поддержку генералу Деникину. Тогда в одной из газет была напечатана резкая статья, казавшаяся несправедливостью, о том, что кадеты, приветствующие Добровольческую армию теперь, при ее победах, отказались бы возложить венок на ее могилу в случае ее поражения.
К счастью, не вся партия кадетов заслужила такой резкий, но справедливый отзыв. За Милюковым потянулись все уставшие, гибкие и неустойчивые, все те, кто считал Крым провалившимся делом, генерала Врангеля конченым человеком и искал новой точки опоры; за ним пошли и те, которые не умели самостоятельно идти своим путем и привыкли следовать за своим лидером. Наконец, пошли и те, кто был связан с Милюковым узами давней дружбы и совместной работы, краснели, но все-таки пошли.