Простите?
Обиженное молчание директрисы. Потом любопытство взяло свое, и он спросил, что я думаю о чем.
Вы отвлекаете детей от учебы всякими глупостями.
Какими глупостями?
Стихи на доске пишете, как влюбленный мальчишка.
Это был урок литературы.
Испанской литературы. Каталанская литература вне закона[9].
Как можно запретить литературу?[10]
Не смешите меня.
Это великолепный сонет. Может быть, хотите взглянуть?
Имена авторов. Она ударила ладонью по столу. Основные произведения, названия литературных течений и, самое главное, не лезть в политику и не впутываться в историю. Вы что, хотите, чтобы на нас донесли?[11]
Измаил внезапно вскочил. Несколько секунд постоял на месте, сам не зная, что делать. Директриса вызывающе глядела на него. А он, не решаясь посмотреть ей в глаза, пробормотал, я учу детей читать.
Неправда. Читать ученики уже умеют.
Боже ты мой.
Не богохульствуйте.
Да я и не богохульствую.
Неправда! «Не поминай имени Господа Бога всуе»![12]
Боже мой
Прочь отсюда.
Чего?
Прочь отсюда. Вы уволены. Прочь отсюда.
Но ведь я А как же латынь? Ведь тут нет ни одного
Ступайте! Вон! Скатертью дорога!
Ну что же, за стенами кабинета шла перемена, слышались дикие крики детворы, и он на некоторое время забыл о себе самом, думая о несчастных ребятишках, попавших в лапы к этой ведьме. Потом ударил сжатым кулаком о стену и сильно ушибся.
Он собрал то немногое, что хранилось у него в шкафчике в коридоре на втором этаже, и ушел, не осмелившись спросить, заплатят ли ему за месяц. И по вине Карнера остался без работы, как остался когда-то без отца, а еще раньше без матери.
Когда он ложился в постель и тьма вокруг него сгущалась, ему становилось больнее, как пророчествовал Аузиас Марк[13]. Его мучило не только унижение, но и ужас от мысли, что же теперь делать. Прямо перед ним вставали то ненавистные глаза директрисы, то насмешливая улыбка препода по математике, который сдал его со всеми потрохами, обнаружив стихотворение Карнера на доске, где ему, математику, предстояло писать ни для кого не обидные и никаким законом не запрещенные уравнения первой степени. А может, настучала географичка? Навязчивые идеи, крутившиеся в голове, не давали Измаилу примириться с жизнью. Он провел пару лет за изучением немецкого и шведского. В преподавательницу шведского он влюбился, но вынужден был забыть о ней, увидев как-то раз после уроков, что она прогуливается за ручку с одним неприятным гражданином. Это разочарование совпало с осознанием того, что долго он не протянет, если не начнет снова зарабатывать на жизнь. Новую работу Измаил нашел сразу и без особого труда: теперь он давал частные уроки туповатым школьникам и часто думал, что единственное его утешение это книги. Годы текли бесшумно. Читать стихи, как современные, так и средневековые, он не переставал, а ученикам объяснял восхитительное строение сонета или децимы или необъяснимую дерзость эстрамбота[14]. Потом, один как перст, шагал домой, читал запоем, не высыпался и чувствовал, что время утекает, как песок, а жизнь у него безрадостная. В стране и в людях происходили перемены, а он так и остался одиноким волком. Тут ему с тонкой иронией улыбнулась фортуна: его приняли на работу в школу имени Жозепа Карнера[15]. И как-то раз, по прошествии многих бессонных ночей, он увидел, что на одной из рубашек не хватает двух пуговиц.
Зайдя в галантерею, чтобы купить пуговицы, нитки и иголки, он признался продавщице, что ни разу в жизни не пришивал пуговиц и не знает, с чего начать.
Тебе понадобится наперсток.
Вы уверены?
Конечно, чтобы не уколоться.
Тогда дайте мне еще и наперсток.
Хорошо, давай его примерим.
Тут Лео впервые взяла его за руку, надела ему на палец наперсток и сказала, нет-нет, чуть побольше, пошарила в коробочке, не отпуская руки, и, когда его палец с ее помощью вошел в другой наперсток, радостно проговорила, вот этот тебе действительно по размеру, видишь? И ему показалось, что примерка наперстка была жестом близости, какой он за всю жизнь не мог себе представить. Ее руки огрубели за годы работы с нитками и тесьмой, но двигались спокойно, нежно, умиротворяюще. Как я хотел бы их поцеловать, подумал он. И вместо того чтобы сказать, что ему хотелось бы поцеловать ей руку, спросил, наперсток нужно надевать на этот палец?
Да, конечно. Ты же сказал, что ты левша?
Нет, не говорил. Последовало молчание. Неловким оно не было, и все же они молчали. Откуда вы знаете?
Мы с тобой знакомы.
Мы с вами?
Много лет назад мы жили по соседству. На улице Али Бея[16]. Тебя зовут Измаил.
А вас?
Не смеши меня.
Почему?
Хватит называть меня на «вы». Мы с тобой вместе играли на лестничной площадке.
Его накрыло соленой волной, словно бушующий поток воды прорвал дамбу.
Лео сказал Измаил.
Она самая.
Сколько же лет прошло тридцать, сорок?
Двадцать-то уж точно. Я тогда была совсем худенькая.
Как же ты не забыла? Если бы ты мне не сказала, я бы
Я часто вижу тебя на улице. Когда работы не много, я люблю смотреть на прохожих. И выдумывать истории.
Я тоже люблю выдумывать. И мечтать, что ну, это не важно.
Как же, скажи.
Нет-нет, это все глупости.
Ты живешь по соседству, правда?
Помолчав несколько секунд, все еще под впечатлением от неожиданной встречи, Измаил проговорил:
Лео Как хорошо. И, немного помедлив: У тебя есть дети?
Гляди, гляди, сказала Лео, взяв его за левую руку, на которой все еще был надет наперсток, и продолжила: Видишь? Вот так, понимаешь? Подталкиваешь иголку, и
А, вот оно что. Теперь понятно, для чего нужны наперстки. А я-то думал, это пустые причуды У тебя есть дети? А внуки?
Они поглядели друг другу в глаза, и ни один не улыбнулся.
Нет. У меня нет ни детей, ни внуков. А у тебя?
Я был бы счастлив их иметь, но
Но что?
Ну, это долгая история
Ой, у нас проблема.
Да? перепугался Измаил.
Да. Не вижу пуговиц такого цвета. По размеру подходят, видишь?
И так сойдет.
Обычно пуговицы того же цвета, что и петли. А у тебя
Я и не помню, сколько лет хожу в этой рубашке.
Она уже поношенная. Время от времени нужно покупать новые.
Я это так не люблю
Ты живешь один?
Да. А ты?
Я уверена, что мы сможем подобрать похожий цвет. Она открыла коробку. Смотри, почти такие же голубоватые, как твоя рубашка. Правда?
Правда. Но мне не важно, какого они цвета.
Послушай моего совета.
Лео, вмешалась хозяйка, как по волшебству появляясь из-за шторы, не забудь отнести фартуки Патрисии.
Иду. Как только закончу с этим сеньором.
* * *
Измаил вышел из галантереи с наперстком, набором иголок и набором булавок. И тремя катушками ниток разных цветов. И ворохом воспоминаний. У него совершенно вылетело из головы, что Лео не ответила, живет ли она одна или с кем-то.
А через пару дней Измаилу понадобились ножницы, потому что ему не удалось перекусить нитку зубами, а я-то думал, что это проще простого. Других покупателей в магазине не было, и у них нашлось время внимательно рассмотреть пять разных ножниц, и Лео посоветовала, купи вот эти, видишь?
Они мне маловаты.
У тебя просто пальцы очень большие, сказала она, положив свою раскрытую ладонь на раскрытую ладонь Измаила. А он пробормотал, эх и Лео стала его утешать, уверяя, что ножницы придумали для дамских пальчиков, понимаешь?
Конечно.
Тут они замолчали, и ни один не решался спугнуть тишину. Наконец она проговорила, смеясь, безмятежно, хотела бы я поглядеть, как ты справляешься с хозяйством совсем один. И вдруг добавила серьезно, я не к тому, чтобы ты понимаешь, правда? И они договорились встретиться на следующий день, после обеда, ты знаешь, по субботам мы работаем только с утра, потом все магазины в этом районе закрываются, это только в центре города всегда многолюдно, а тут
Правда?
Я в том смысле, что могу заглянуть к тебе, и если нужна помощь
Конечно.
И хотя голова у него была занята совсем другим, Измаил помчался домой, отыскал новенькую швабру, купленную несколько лет назад при переезде из другой квартиры, потом вытер пыль тряпочкой, которой тоже пользовался впервые, и, закончив уборку, обрызгал все вокруг освежителем воздуха с приторным запахом и задумался, не моют ли в приличных домах еще и окна. Срочно нужно было купить туалетной бумаги. И вот еще какое затруднение: за обеденным столом в столовой он обычно читал и кое-что писал, а ел всегда на кухоньке. А теперь ему неловко было признаться, что завтракает он один, обедает один и ужинает один. И спит один.
* * *
Здесь очень уютно, заявила Лео, не пробыв в его квартире и полминуты. А что делают книги на полу? И, пройдя три шага: А холодильника у тебя нет? Правда? И, уже войдя в столовую, она решила, что не помешало бы поставить тут на окне цветы. А вид красивый?
Это двор-колодец.
Понятно.
Тут она открыла сумку, которую все еще держала в руках, и достала из нее букет цветов. Поднесла к окну, чтобы поглядеть, как они смотрятся, и, не оборачиваясь, спросила, у тебя есть стакан или ваза?
Вазы нет. Он указал на цветы: Они что, искусственные?
Слушай, а ты как думаешь?
Нет, я к тому, что с искусственными хлопот меньше. Вот эта банка подойдет?
Лео удрученно поглядела на жестянку из-под персиков в сиропе, которую протягивал Измаил, но издеваться над ним не стала.
Так неприметно эта женщина вошла в его жизнь, и вскоре Измаилу стало уже не нужно ходить в галантерею за внезапно понадобившимися товарами первой необходимости, потому что каждый вечер Лео ужинала с ним. Продержавшись дней пять, на шестой день она спросила, ты что, всегда варишь суп из пакетиков? Каждый день?
Я не очень хорошо умею готовить.
Не то чтобы не очень. Вовсе не умеешь. Но подумай, ради всего святого, как тебе не надоела «Галина бланка»?[17]
Иногда я покупаю другие концентраты.
И каждый вечер после ужина Измаил провожал ее домой, и она ни разу не пригласила его зайти.
* * *
Лео решила почаще заглядывать к Измаилу, чтобы улучшить питание человека, который казался ей очень умным, но совершенно ни к чему не приспособленным. Занятное противоречие. Так, они вместе отправились покупать подержанный холодильник. И в один прекрасный день приготовили фрикадельки с горохом, а в следующий раз печеные баклажаны и перчики в оливковом масле с чесноком и ломтиками трески. Измаил был изумлен, сколько на свете невероятно вкусных блюд, о которых он и не догадывался: когда всем в доме заправлял отец, Измаил рос на вареной картошке и капусте, цветной и белокочанной. А по воскресеньям ели брокколи. Жизнь с Лео была полна неожиданностей; она настаивала, что не нужно читать с утра до вечера.
Я, бывает, еще на работу хожу.
За гроши.
Все лучше, чем ничего.
В этом ты прав.
Что ни говори, именно эта женщина научила его пришивать к рубашке недостающие пуговицы. И каждый вечер после ужина она подносила тарелки к раковине, но Измаил говорил, не беспокойся, я сам, а то уже совсем поздно, а она мельком целовала его в щеку. Потом Измаил провожал Лео домой она жила в десяти минутах ходьбы от него, и там, на улице у ворот, пытался ее поцеловать. Иногда ему это удавалось, но она тут же вставляла ключ в замочную скважину, входила в подъезд и говорила «спокойной ночи», оставляя его ни с чем. И как-то вечером Измаил спросил, а почему ты не разрешаешь зайти к тебе домой?
Там просто, ты знаешь Мне нужно делать ремонт, схитрила она, и там ужасный беспорядок.
Ты не хочешь, чтобы тебя видели с мужчиной
Ты не прав, прошептала она. А может быть, и прав.
Вот так загадка.
Спокойной ночи, Измаил.
Но наступил тот вечер, когда Измаилу стало совсем невмочь и он сказал, не надо от меня ничего скрывать, если ты хочешь, чтобы мы
Чтобы мы что?
Не знаю. Чтобы мы жили так Почти вместе
А ты против?
Пусть у тебя бардак, какая разница. Чем меньше мы держим друг от друга в тайне, тем лучше, разве не так?
Это не тайны.
Не тайны?
Нет, Измаил. Это мое горе.
Какое горе? Прости, я не пойму
Да, горе.
Так расскажи мне, что за горе.
Он подвел ее к скамье под фонарем, как две капли воды похожим на фонарь из еще незнакомой ему песни[18]. Усевшись на скамью, они проводили взглядом громко тарахтящий мотоцикл. Когда все стихло, Лео сказала, все эти годы меня не оставляет взгляд перепуганного ребенка, который обнимает медсестру, как родную, прося защиты от того, что он понять не хочет или не способен; ему не под силу смириться с тем, что, может быть, он больше не проснется, и жутко не проснуться, мама, мне страшно, вдруг я не проснусь никогда.
Не надо так думать.
А где я буду, если не проснусь?
Не бойся, ты проснешься.
Откуда ты знаешь?
Мне сказали врачи, а у них большой опыт.
А вдруг они ошиблись?
Не может такого быть. Ты обязательно проснешься, ведь я буду тебя ждать.
А если не проснусь, я улечу на небо?
Мать на мгновение замешкалась; это мальчик сразу почувствовал. Вопреки всем своим убеждениям она ответила, конечно на небо, малыш.
Я не хочу на небо; я хочу остаться здесь.
Ты туда не Постой, знаешь что?
Мать сделала вид, что смотрит на часы; часов не было: все вещи остались у входа в это преддверье камеры пыток; и сказала, через часок ты проснешься как ни в чем не бывало. Все как рукой снимет: я об этом позабочусь.
А сколько это, часок?
До Тоны[19] и обратно.
Но ведь сейчас ты в Тону не поедешь, правда?
Не поеду. Я тут подожду.
А папа почему не здесь?
Он еще неважно себя чувствует. Но обнимает тебя крепко-крепко.
Значит, папа не умер?
Что за глупости.
А медсестры сказали, что
Ну их ко всем чертям.
Ты прямо как папа ругаешься, чуть-чуть повеселел ребенок.
В больнице медсестры говорят между собой о пациентах, о болезнях: наверное, ты что-то неправильно понял. Ну их ко всем чертям.
Сеньора, вам пора
Да-да Она наклонилась к сыну и попыталась его поцеловать, но помешала маска.
Сеньора
Не падай духом, малыш.
А как же папа?
Папа придет, когда проснешься.
А что ты плачешь?
Кто, я? Соринка в глаз попала.
Сеньора
Да-да слишком резко, почти обиженно ответила она.
Простите, но вам
Да слышу, слышу! Она встала, бессмысленно пытаясь улыбнуться сквозь хирургическую маску. Подмигнула сыну и сказала, ты самый храбрый мальчик на свете. Когда проснешься, мы с тобой сфотографируемся.
Вместе с папой.
Да, вместе с папой. Пока, мой хороший.
И послала ему воздушный поцелуй. Тут ребенок впервые улыбнулся, словно поймал на лету поцелуй матери.
Пока, мама, сказал храбрый мальчик.
Она отступила на пару шагов, не оборачиваясь, и прошептала, всего часок, мой родной.
Сын не ответил, потому что загляделся на медсестру и не услышал.
Мама сказала, что через час я проснусь.
Отлично, чемпион: через час мы тебя разбудим. Так врачу и скажу.
А разве не ты мне будешь делать операцию?
Нет, я буду тут, рядом с тобой.
А если я умру?
Так не бывает. Такие красавчики не умирают.
А я услышала, как кто-то рядом произнес странную фразу, которая врезалась мне в память, хотя я ничего не поняла.
Какую?
Это было что-то вроде Ist dies etwa der Tod?[20]
Твой сын говорил по-немецки? Или ты сама?..
Нет, что ты! Наверное, медсестра. Ты знаешь, что это за слова?
Не знаю, солгал Измаил.
А мой малыш ответил медсестре, что он хочет быть не красивым, а живым. И тут его увезли в операционную. Бедняжечку
Она умолкла. Тарахтящих мотоциклов поблизости не было, но оба молчали.
Когда это произошло?
Пять лет и три месяца назад.
А тут Измаил мотнул головой в сторону подъезда, где жила Лео.
Это мое прибежище, там столько фотографий Никому этого не понять.
Я пойму.
Лучше не надо.
Как скажешь.
Иногда я виню себя за то, что до сих пор жива.
Да ты что. Не думай так.
Да-да.
Но теперь мы встретили друг друга. Ты приходишь ко мне, и
И что? Я себя чувствую еще более виноватой.
Но так невозможно