А крошечный княжич Александр Ярославич, тогда, месяц назад, крепко обхватив его ручонкой за шею, глядел во все глаза на сотни блистающих либо вороненых шлемов, на красные щиты княжеской дружины, на фыркающих коней. Так и запомнилось воеводе его невесомое тельце и тепло ручонки на шее. Как сажал он княжонка на коня и вел коня вокруг собора, а тот сидел будто клещ, вцепившись в конскую гриву. Куда там упасть! Сидел как влитой!
Воитель, воитель будет! шло по рядам дружинников. Вишь, как вцепился не ворохнется, стало быть, в любой сече уцелеет. Не убьют!
Невольно улыбнулся иссеченный во многих боях, бывший по молодости неутомимым гулякой и бабником, постаревший воевода, вспоминая недавний праздник постригов в Переяславле. Вот ведь что на ум явилось: ни пирование, ни девки, плясавшие всю ночь, а княжонок в длинной рубашонке и собольей княжеской шапке с алым верхом. То, что он не хотел с рук Поповича сходить! Упирался и брыкался, желая сидеть у воеводы на руках. А поутру, когда выезжала малая дружина со двора в поход на Калку, вынесла его мамка на крыльцо, и махал княжонок ручонкой отъезжающим. Будто маленькая птичка на фоне голубых, весенних, северных небес, крошечная ладошка трепыхалась. Так и осталась в памяти махонькая эта, машущая ручонка
Да, мил ты мой, неожиданно для себя вслух сказал воевода, на что ж это ты меня, тезка Александр, благословил?
2.
За шатром, вопреки приказу Поповича, пытались прижарить пленного. Но он молчал, пока не впал в беспамятство. Пожгли немного, да и отступились все едино не жилец.
Однако пленный умер только через трое суток, поразив стражей своих и палачей невиданной доселе живучестью. Говорили, что перед смертью он вдруг приподнялся из последних сил, глянул в степь на восход солнца и что-то прохрипел, на совершенно никому не знаемом языке не то позвал кого-то, не то со своими простился И повалился мертвым. Телом немощен, но духом силен! И сказывают половцы, что таковы мунгалы все
Можно воевать с врагом сильным, можно воевать с противником многочисленным, но здесь с кем воевать? Где они эти народы незнаемые? Сколько их? сказал Попович оруженосцу, ехавшему рядом, когда ему донесли о смерти пленного.
Шел он во главе половецкой орды, впереди русских дружин, с небольшим отрядом легкой конницы, тоже, в основном, из крещеных половцев и служилых торков, далеко в заднепровских степях. За ними, расстелившись на многие версты, шли русские дружины конные и пешие, в силе тяжкой, потому и двигались медленно. Конные половцы и своя легкая конница шли впереди войск и обочь по сторонам, оберегая дружины от неожиданного нападения. Но врага все не было. Бесконечная, непривычная и неприветливая степь тянулась округ, куда доставал взгляд. Кто хоронился в ее оврагах, чьи глаза следили за густыми рядами славянских пешцев, конницы, скрипучих обозов неведомо. А что следили Попович не сомневался.
Дня через два передовые наткнулись на небольшой отряд, шедший с востока на запад. Всадники трусили на мелкорослых, мохнатых лошадках, ведя еще по две в поводу. Привычно, подобно волчьей стае, охватили их отряд половцы, по команде Поповича, разом, кинулись с холмов да из балок на неведомых конников. Скоротечно пыхнула схватка. Не выдерживая удара, неприятели попытались уйти в степь, но были перехвачены конными стрелками и все повалились с седел, сбитые стрелами. Всего один, либо двое, ушли в степь и словно там растворились. Как ни гнались за ними всадники Поповича, а догнать не смогли.
Так говорили догоняльщики, воротившись. Воевода не поверил. Как это на сильных конях, походом не траченных, каких-то мохноногих лошаденок не догнать! В ином причина наткнулись на громадную отару овец и на табун, кои тоже гнали с востока на запад гололобые отарщики и табунщики. Кинулись хватать скот да коней, про погоню позабыли. Добыча знатная! Мяса недели на три для всего войска. Александр подымать крик из-за того, что гололобых упустили, не стал. Можно было бы и разнос учинить корыстолюбцам, да и времена нынче не те, что прежде нет в воях покорности. Много как высоко все себя нести стали. Ты его, может, и за дело укоришь, а он те, ночным временем или в сече, стрелу меж лопаток! Измельчали людишки, озлобились в непрерывных усобицах, ноне каждый сам за себя, ежели и подружатся, то звериным манером для добычи, а как делить станут, как, глядишь и дружбе конец перегрызлись, будто собаки над костью. Дрянь народ!
Воеводы нечаянной добыче радовались: мол, вот и в пустыне Господь пропитание послал! Попович же толковал с воеводами половецкими не про милосердие Господне, а удивляясь, откудова такому случиться в голой степи? Почему супротивники идут не встречь соединенному войску половцев и русских дружин, а как-то мимо, словно нарочно подставляя незащищенный правый бок. Половцы отмалчивались, отшучивались, но чувствовал Попович, что-то они недоговаривают Добро, коли сами не знают, хуже, ежели скрывают измену какую. Вот и здесь тоже получается как же в бой идти, в сече стоять заедино, если веры соратникам нет?! Потому измена обычаем стала. Одно слово: дрянь народ сделался!
Непонятность движения врага гнала Поповича от вечернего застолья, где сиживал он на самых высоких скамьях, пред самые княжеские очи. Прежде пировал и веселился витязь всегда знатно и гостем был званым да любимым, а вот теперь и веселие пиршественное стало ему не в радость. Бывшие его сотрапезники дивились не тот нынче стал Попович, видать постарел Вон его уж и в седину шибануло То ли дело прежде!.. Да ведь прежнего не воротишь! Поповичу и разговоры-то про прежние гулевания тошны сделались. Тоска давила. Тоска от непонятности, куда идем, с кем боя ищем?.. От предчувствия, что вот эта непривычная непонятность до добра не доведет. Да и вообще, тоска
Еще через день наскочили на уходивший в степь, строго на юг, отряд, подобный тому, какой изрубили в первой схватке. Напали на него неожиданно, незаметно подойдя к старому кургану половецкому, где спешилось несколько всадников «мунгалов». Потому как стремительно бросились они в отступление, бросив даже несколько сбатованных 2) коней, Александр понял, что и эти гололобые нападения не ожидали.
Конники княжеские, обшаривавшие курган, наткнулись на запрятанного в яму (видать когда-то копали грабители курганов) раненого воина, немолодого и, должно быть, знатного. Этот, в отличие от первого пленного, сразу заговорил и назвался:
Камбег.
Пленный по-кыпчакски говорил свободно, это немало всех удивило.
Откуда половецкий язык знаешь? спросили Камбега.
Воюем давно, ответил тот.
Где?
Там На Иргизе показал пленный на восток.
А где он, Иргиз-ат этот? толковали князья, и кто-то знающий пояснил:
Далеко. За Хвалынским морем.
А море таковое, где будет? вякнул кто-то.
Ай! отмахнулся знающий, толкуй тут с вами Далёко!
Вот и слава Богу, что далеко! Авось, до нас не дойдут!
«Ан вот уже и дошли!» подумал Попович, но про себя. Молча. Князья вокруг стояли не чину ему говорить.
Александр оставил малый отрядец для подсмору за степью, а сам поворотил назад, к Днепру. Гнали по прямой. Доехали быстро. Однако же, Александр о многом успел Камбега расспросить, и много ему стало понятно.
Монголы, так именовался народ незнаемый, кочевали где-то далеко на Востоке. Их разрозненные племена объединил Тэмучин, иначе именуемый Чингисхан. Монголы много лет воевали с меркитами. Кто это такие Попович не понял. Никогда про такой народ не слышал. Но с меркитами, где-то там, далеко на Востоке, союзничали половцы. Монголы меркитов победили и теперь пришли сюда в Кыпчакскую степь разделаться с их союзниками половцами. Участь коих, по словам Камбега, предрешена. Они будут уничтожены все.
Воевода Александр дивился выносливости монгола. Терпение, с каким монгол переносил боль, невольно вызывало в нем уважение. Уж кто-кто, а многократно израненный воевода знал, каково это боль терпеть от ран жгучих. Но самоуверенность, с какой монгол повторял: «половцы будут уничтожены все!» раздражала и вызывала протест. Поповичу было странно слышать, как говорил это монгол спокойно, без ярости, без ненависти.
Да почему же всех половцев надобно уничтожить? Чем же перед вами все-то виноваты, и даже те, кто вас и в глаза-то не видел?
Монгол раскрыл глаза- щелочки, и Александру показалось, что он смотрит с удивлением и даже с долей жалости будто с ребенком-несмышленышем говорит.
Страшная болезнь чума, сказал монгол, Как чуму остановить? Откочевать, чтобы сам воздух чуму тебе не принес и не погубил род твой, а всех, кто даже разговаривал с зачумленным уничтожить и жилища их сжечь огнем. Предательство хуже чумы, поэтому нужно уничтожать не только предателя, но весь род и весь язык его, чтобы остановить болезнь. А половцы предатели.
Чума по ветру ходит, а предательство в людях живет, пытался возразить Попович. Один предаст, а другой, может, брат его, никого не предавал, чем виновен? Его за что казнить?
Если брат значит виновен! Зачумленный же тоже не виноват, что к нему чума прилипла, но чем иначе, чем огнем, от чумы защитишься?
Ну, а половцы-то наши, кои никогда с вами за морем Хвалынским и не знались, чем виновны?
Они предатели. Они тоже больны этой болезнью.
Да откудова?!
Сюда мы пришли через Кавказ. Через народ аланов. Половцы обещали аланам помогать, но не помогли. Значит, предали! Значит, они больны предательством, они будут уничтожены.
А мы? Мы половцам союзничаем, что же, и мы больны?
Да, с уверенностью, от какой воеводу мороз по спине продрал, отвечал Камбег, Вы тоже заразились предательством.
Это как же?
Мы посылали вам наших людей сказать, чтобы вы не дружили с половцами, не помогали им. Почему вы убили послов? Значит, вы тоже предатели. Вас уже заразили предательством половцы.
Что же вы, и нас уничтожите? спросил Попович, уверенный, что монгол начнет от ответа увиливать, но тот ответил спокойно и уверенно:
Да.
Смотри, не подавись, собачья блевотина, наклонясь к самому лицу монгола, прошипел половец Ратмир, что ехал позади воеводы и монгола, и весь их разговор слышал.
Безволосый блин лица монгола расползся в улыбке, сверкнули крепкие зубы.
Иих хлестнул его поперек лица плетью Ратмир.
Нооо! перехватывая его руку, сказал Попович, пленного-то, связанного-то?! Негоже!
Кровь текла из рассеченного лба монгола, заливала щелочки глаз, но не один мускул не дрогнул на лице, и улыбка, широкая, самоуверенная не исчезла.
Погоди, погоди, хрипел Ратмир, ужо ты у меня полыбисси! Ты у меня полыбисси! Ох, как я на тебе сердце отведу, дай срок! Воеводе скажи спасибо, а то бы сейчас у меня на ремни подпружные пошел, а нутро волкам на пропитание. У меня, небось, не враз помрешь, помучаешься всласть, шипел Ратмир по-русски, забывая, что монгол языка сего не разумеет.
А хоть бы и разумел, подумал Попович, есть ли у него страх или, может, он полоумный какой?
Через реку переправлялись войска. Александр заприметил уже на этой, степной стороне князя Мстислава Удатного и молодого князя Даниила, сродника его, что состоял при князе на положении воеводы. К нему и обратился Попович, соблюдая ряд и чин хоть Даниил раза в два моложе Поповича, а происходил он из высокого рода княжеского и сам княжил, а не воеводствовал, как Александр. И, слава Богу, вроде, не глупой у Мстислава зять-ат! Попович вычислил верно. Даниил быстро прошел в Великокняжеский шатер, и вскорости оттуда вышли несколько князей пленного посмотреть.
Попович отошел к обозу. Отыскал две своих телеги. Тамила не то тиун его, не то оруженосец, с Никишкой, сыном своим, обрадовано кинулись навстречу.
Ну, как ты там?
Да как вошь под шапкой в темноте. Тычемся тут без толку. Места незнаемые, лешие. Одно слово идем вслепую, наугад. Слава Богу, хоть трава да вода есть, а как прижарит солнце да трава погорит вот тогда и завертимся воевода разговаривал с Твердилой, своим рабом, откровенно стар Тамила, опытен, верен.
Так ведь половцы ведут.
Куда-то еще заведут Им самим эти места дальние. Они тут, почитай и как мы небывальцы.
Бродников бы наймовать. Бродничьи вожи самые знающие.
То-то и оно. Да их где взять? Разбежались по степи. И так скрытно живут, по рекам хоронятся, а теперь их вовсе не сыскать. Ни одного бродника, уж сколь дней идем, не видел. Ушли, не то попрятались.
Да и не стали бы бродники князьям да половцам служить! встрял Никишка.
Уж, ты вывел! засмеялся воевода.
А Никишка, почесав потылицу после отцовского подзатыльника, чтобы в разговор старших не лез, не унялся:
Я одного бродника знал. Дружество с ним водил. Так он на князей да на половцев, как собака, зубы скалил. Баил: князья де у нас все ловы отняли, со всех сторон степи распашкой давят. Дичину охотами своими с мест сбивают, реки сетями перегораживают, а половцы и того хуже: бродников имают, где не встретят, да в рабство за море продают.
Это верно: половцы-то, известное дело, с того живут, что людьми торгуют, согласился Тамила.
«Да и князья работорговлей не брезгают подумал Попович, Кто половцам пойманных повсюдно рабов к степным границам полонами гонит? Князья! А ины и своих смердов продают».
Ты доспех-то приготовил? спросил он, переводя разговор на другое.
Все в готовности. И доспех конский, и коня Никишка за ним, как за малым дитем, доглядывает. С ладони зерном кормит.
Никишка подвел коня. Высокий широкогрудый красавец, половецкие кони были много ниже, плясал, бил тяжкими копытами, выворачивал бешеный глаз, ронял с губ пену.
Смотри, не перекорми зерном-ат, сказал воевода, Ишь, сколь тела набрал! Неровен час, осядет на ноги с перекорма хлопнул он любимца по крупу.
Чай, мы по зернышку, по счету. Не сомневайся, как пойдет настоящая сеча обрядим тебя да коня в доспех поезжай с Богом. Всех сразишь, а сам невредим будешь!
Хорошо бы, когда так! вздохнул воевода.
А как не так? Вон половцы да мунгалы эти, на чем ездят? Почитай, на собаках резвых. Ты на нашем-то конике вспроти них как медведь вспроти сусликов!
Собаки медведя валят, когда скопом налетят!
Ин медведь-то, чай, без доспеха, осклабился Никишка.
Прям ты, Никишка, засмеялся наконец Попович, стратег византийский. Смотрите, ежели всполох какой будет сами меня находите. Мне, может статься, от сотни своей не отойти. Сами ко мне с доспехом пробивайтесь.
Не сомневайся. Пока легкоконные да лучники начнут с супротивником стрелами переведываться, мы враз и тута. Успеем и тебя, и коня в доспех обрядить.
Да мы зане коня-то обрядим, сказал Никишка, прямо в доспехе к тебе подведем.
Не надо сказал Попович, Жара вон какая! Затомится конь в доспехе. Кто его знает, как оно пойдет.
К ним подскакал гридень из его Поповича сотни.
Воевода, сказал он, отирая рукавом пот солнце уже припекало, Князь Мстислав пленника твоего Камбега половцам на распыл отдал!
Как половцам?
А вот так! Его воля его власть! каркнул, будто ворона, гридень. Оправил ремни от круглого щита, что висел у него на спине, и смачно плюнул в пыль.
Неподобство! ахнул Тамила. Бог накажет!
Уже наказует, сказал воевода.
3.
Князь Даниил нагнал Поповича в степи. Поехал молча рядом, стремя в стремя.
Сам посуди, сказал князь вдруг, словно продолжая прерванную беседу, В степи идем. Здесь конница надобна. А у половцев все войско конно. Без половцев нам пешцев не прикрыть, потому князь мунгала сего им и отдал. А вот вчерась от мунгалов посланцы были, и речи были их супротив нас, а мы зато ничего: отпустили с миром.
Воевода молчал.